Анализ произведения Карла Шмитта "Понятие политического"

Оглавление

Введение……………………………………………………………. … 2

1. Карл Шмит. Биография. Формирование взглядов………………  3
2. Политика превыше всего………………………………………….. 9
3. Политический образ врага………………………………………… 11
4. Отношение друг – враг…………………………………………… ..14
5. Государство и право на войну…………………………………… ..17

Заключение……………………………………………………………. .21

Список использованной литературы……………………………… …22

        Введение.

Знаменитый  немецкий юрист Карл Шмитт считается одним из величайших классиков современного права и политологии. Некоторые называют его "современным Макиавелли" — за то, что в его анализе политической реальности отсутствуют сентиментальное морализаторство и гуманистическая риторика. Карл Шмитт считал, что в определении правовых проблем в первую очередь необходимо дать ясную и реалистичную картину политических и социальных процессов протекающих в обществе, отказавшись от утопий и благопожеланий, а также от априорных императивов и догм. Сегодня научное и юридическое наследие Карла Шмитта является необходимым элементом юридического образования в западных университетах. Для России же его торчество представляет особый интерес и особое значение, так как Шмитта особенно интересовали критические ситуации в политической жизни современности. Его анализ права и политического контекста права без сомнения поможет нам яснее и глубже понять, что происходит в нашем обществе, что происходит в России. Главным же принципом философии права Карла Шмитта была идея о безусловном главенстве политических принципов надо всеми критериями общественного существования. Именно политика организовывала и предопределяла стратегию внутреннего и все большее усиление давления экономических факторов в современном мире. Однако сегодня из-за своей ангажированности среди национал-социалистов Шмитт рассматривается как «страшный юрист», оспариваемый теоретик и противник либеральной демократии, но также, не в последнюю очередь благодаря своему влиянию на государственное право и юриспруденцию ранней федеративной республики, одновременно, как классик политической мысли.

 

 

 

  

 

 

Карл Шмит. Биография. Формирование взглядов.

 

 Имя крупнейшего правоведа и политолога ХХ века Карла Шмитта (1888-1987) сегодня малоизвестно русскоязычной аудитории, поскольку еще до недавнего времени было под запретом официальной науки, именовавшего его «коронным юристом» Третьего Рейха. И это отнюдь неслучайно, ведь во многих его трудах можно найти оперативную критику либерального миропонимания, парламентаризма, идеи One World, т.е. той совокупности «мифов», на которых зиждется современная нам политическая реальность. Но Система подвергается мутации, постепенно вбирая в себя, переваривая и превращая в насмешку собственных противников. Трудно сказать ждет ли подобная участь работы К. Шмитта, но сам факт, что переводы его трудов на русский язык санкционируются небезызвестным институтом «Открытое общество» и издаются мизерными тиражами, расходящимися по преимуществу в академической среде, говорит о многом. Нет смысла пересказывать его работы, анализировать и раскладывать все по полочкам, их просто необходимо читать и перечитывать.  
     Карл Шмитт родился в 1888 году в крошечном городке Плеттенберг на западе Пруссии.  Семья была католической, мелкобуржуазной, но почтенной, отец Шмитта заведовал церковной кассой, так что ему была привычна, интимно близка не только догматическая и культовая, но и повседневная, рутинная сторона католицизма, который всегда оставался важнейшей частью его жизненного уклада. В 1907 году он приезжает в Берлин изучать юриспруденцию. После двух семестров в Берлине он продолжает обучение в Страсбурге и Мюнхене. Вряд ли его можно назвать чьим-то учеником – если понимать под ученичеством нечто большее, нежели посещение лекций и прохождение экзаменов. Мы не находим у него добрых воспоминаний об университетских профессорах; зато до конца дней у него сохраняются хорошие отношения со своим старшим другом, поэтом Теодором Дойблером (1876-1934), отношения с которым завязываются в 1912 г., уже после университета. Тяга к богеме, к художественной элите заметна у Шмитта с юношеских лет. Дойблер – лишь одно из многих знакомств этих лет, но именно оно перерастает в настоящую дружбу. Честолюбивый молодой юрист, в высшей степени нацеленный на профессиональную карьеру, нуждается в постоянных влиятельных покровителях, в надежном источнике доходов.  
     Первая мировая война – важнейшее событие в жизни людей его поколения. Шмитт не принадлежит к тем чувствительным натурам, которые поражены ее ужасами – собственно ужасов он не испытывает. Вступив в армию добровольцем, он попадает в лейб-гвардию, но в резервную часть, затем оказывается прикомандирован к ставке заместителя командующего первым армейским корпусом в Мюнхене. Какая-то смутная, до сих пор не проясненная история с травмой спины – не то в результате падения с лошади, не то застарелая болезнь... Шмитт остается все годы войны в Мюнхене, продвигается по службе (он работает в армейской цензуре), получает награду, завязывает знакомства среди военных. Заметные обстоятельства этого времени: поражение Германии в войне, краткая, но бурная история Баварской Советской республики, знакомство с Максом Вебером, женитьба.   
В 1919 г. Шмитт знакомится с Максом Вебером, посещает его семинар для молодых преподавателей, доклады, лекции, в том числе и знаменитый доклад "Наука как призвание и профессия". Шмитт входит в узкий круг относительно близких к Веберу людей, но вряд ли они могут сойтись по-настоящему: и разница в возрасте, и многие принципиальные установки должны сильно их рознить.   
     В 1919 г. Шмитт начинает преподавать. Его первое место – Высшая торговая школа в Мюнхене. В этом же году начинается самый плодотворный период его научной деятельности. В свет выходит "Политический романтизм" (1919), сочинение, в содержательном отношении скорее завершающее предшествующий этап его развития, нежели открывающее новый. Это расчет со своей юностью, с тем, к чему по самому существу своей натуры он должен был чувствовать тяготение. 1921 г. – важная веха. Книга "Диктатура" – это, собственно, и есть "тот самый Шмитт", исследующий собственную область политического, ставящий во главу угла проблему чрезвычайного положения, суверенного решения, хрупкости и ненадежности либеральной парламентской демократии. Зная о последующей эволюции Шмитта и тем более – о том, к чему пришла Германия, можно сделать вывод, будто Шмитт изначально стремился к разрушению основ немецкого парламентаризма и был апологетом тоталитарной диктатуры. Такой вывод нередко делали и делают до сих пор. Но он несправедлив. Книга о диктатуре написана еще до всего, еще тогда, когда полной ясности не было даже с итальянским фашизмом (которым, впрочем, Шмитт уже в скором времени прельстился), когда даже коммунистическая диктатура была лишь отчасти известна и далеко еще не сформировалась в тот режим, каким он предстает в годы своего расцвета. Шмитт не подгонял развитие, не пытался разрушить Веймарскую республику, не агитировал. Его работы были вполне «нормальными» – они вписывались в рамки тогдашних дискуссий и поражали глубиной мысли, ученостью, необыкновенной точностью и афористической суггестивностью формулировок, а не решительной несовместимостью с господствующим политическим строем и правопорядком. Католическая и консервативная ориентация Шмитта были тогда, впрочем, несомненны, и это обнаруживается с полной ясностью в ближайшие годы. Шмитт не становится приверженцем радикальных партий. Он вообще очень осторожен, осторожен до крайности, иным кажется: до боязливости. Его критика слабостей либерализма предполагает внимательное отношение к духовным альтернативам, к радикальному отрицанию и радикальному утверждению. Но не забудем, что Шмитт еще и юрист, и духовно-политические симпатии и антипатии не уводят его от признания ценности права государства. Право же реализуется в государстве, вот этом, существующем здесь и сейчас. Шаткость государства опасна для права. Шаткость государства обусловлена борьбой партий. Борьба партий в публичной политике – необходимый атрибут либерализма, но не демократии. "Власть народа" – одна из ключевых очевидностей современности – может быть не либеральной. Таков круг идей, развиваемых Шмиттом.   
         Он пишет "Политическую теологию" (1922), "Римский католицизм и политическая форма" (1923), "Духовно-историческое состояние современно парламентаризма" (1923), "Понятие политического" (1927), "Учение о конституции" (1928), "Гарант конституции" (1930), "Легитимность и легальность" (1932), – работы, на которых основана его научная репутация не только в Германии, но и за ее пределами. Он получает, наконец, профессорские должности: 1921 г. – Грайфсвальд, 1922-28 гг. – Бонн, 1928-1933 гг. – Берлин, потом снова Кельн, и снова – в 1933 г. – Берлин. Здесь он остается до 1945 г., и эта профессура – последняя. В 1920-е годы Шмитт – один из самых известных европейских юристов, значение его трудов не только для профессиональных правоведов, но и для социологов, философов, теологов бесспорно.   
     Сам Шмитт отнюдь не хотел быть политическим радикалом, ни правым, ни левым, не был он и "консервативным революционером". Существует стойкая традиция причислять его именно к этому духовно-политическому течению. Есть и прямо противоположная точка зрения: Шмитт – критик политического романтизма – никогда не мог быть в числе его идейных наследников. Как бы там ни было, а связи Шмитт в этих кругах имел, да и не просто связи. Не будем говорить о фигурах сравнительно второстепенных. Довольно того, что именно в эти годы начинается его многолетняя дружба с Эрнстом Юнгером. Шмитт всего лишь на семь лет старше Юнгера, они очень разные: и по жизненному опыту, и по темпераменту, и (по крайней мере первоначально) по политическим ориентациям. И все-таки что-то тянет их друг к другу, не просто симпатии, но какое-то глубинное сродство, сохранившееся на долгие годы, – чуть ли не до самых последних дней.   
     Еще одна важная, достойная упоминания дружба начинается в те годы: дружба Шмитта с ответственным правительственным чиновником Йоханнесом Попицем, консерватором, позже работавшем министром финансов Пруссии и при национал социалистическом  режиме и павшем его жертвой в самом конце войны. Попиц был одним из активных участников заговора против Гитлера, его памяти Шмитт посвятил одну из самых значительных публикаций послевоенных лет – "Сочинения по конституционному праву 1924-1954 гг.", на дружбу с ним он ссылался, когда доказывал, что не был активным и убежденным национал социалистом. Интересно здесь то, что Попиц, высоко ценивший Шмитта, не привлекал его, однако, к ответственным политическим делам и не вводил в круги, где, собственно, во многом и принимались важнейшие решения. Говорят, что он недаром оставил его в стороне от заговора: то ли берег, то ли не был уверен в достаточной твердости, то ли учитывал чрезмерную невоздержанность на язык своего друга. Но отметим, кроме того, еще одно: даже во времена Веймарской республики Попиц не считал Шмитта серьезным политиком. В реальной политике Шмитт, по его мнению, не разбирался. Ему доверяли в вопросах фундаментальных, концептуальных; его ценили как эксперта-юриста; его блестящий дар публициста тоже был должным образом отмечен. Но стратегия и тактика реальной политики, учет фактических сил и все остальное в том же роде – это не было его стихией, а неспособность разбираться в людях, общая непрактичность были широко известны.  
     В начале 1933 г. он оказывается – по собственному выбору – вне активной политики. Но он не может противостоять искушению вновь быть при большом деле, когда после мартовских выборов в Рейхстаг и пресловутого Erm?chtigungsgesetz (Закона о полномочиях), благодаря которому национал социалистическое правительство легальным образом обрело права, прежде принадлежавшие Рейхстагу, ему предлагают принять участие в выработке нового законодательства. Новый режим нуждается в нем – и Шмитт принимает его, кроме прочего, заинтригован возможностью поближе узнать, что собой представляет национал социализм как политическая сила. Ему становится ясно, что в скором времени национал-социалисты полностью овладеют всем аппаратом власти, без помощи и без участия консерваторов. Именно так Шмитт приближается к решению вступить в НСДАП. Надежды на то, что рейхсвер вмешается в развитие событий, быстро тают, Шмитт все активнее отождествляет себя с режимом, в июле 1933 г. он становится прусским государственным советником (кстати говоря, вместе со знаменитым дирижером Фуртвенглером и актером Грюндгенсом), в октябре получает "главную" юридическую кафедру страны: место профессора в Берлинском университете. Начинается новая эпоха. Появляется новый Шмитт – все менее узнаваемый для друзей и коллег. Он вступает в НСДАП 1 мая 1933, в день, объявленный официальным праздником труда.  
  
     Его дела идут блестяще до 1936 г., когда недовольные его стремительным восхождением коллеги и быстро набирающие силу деятели СС составили против него хитроумный комплот. Шмитту припомнили все: и его католичество, и связь с Партией Центра, и работы в поддержку Веймарской конституции, и былую ставку на консерваторов, и, конечно, то, что его основные работы после 1933 г. являются не сугубой апологетикой режима как единственно верного и возможного, а исследованием, что ценность порядка, государства и стабильности вообще в них все равно остается более высокой, чем ценность данного, нацистского государства.   
     Все могло действительно кончиться концлагерем, если не хуже. От скверной участи Шмитта спас лично Геринг – возможно, не столько даже из личных симпатий, сколько из-за соперничества с СС. Известно его письмо главному редактору эсэсовской газеты "Черный корпус", открывшей кампанию против Шмитта, Гюнтеру д' Алькену, в котором Геринг недвусмысленно требует прекратить нападки не потому, что они несправедливы, а потому, что, как прусский государственный советник, Шмитт находится в его, Геринга распоряжении, и такие акции воспринимаются им, премьер-министром Пруссии, как вторжение в сферу его компетенции. В отличие от Геринга непосредственный начальник Шмитта по Академии немецкого права, Франк, не собирался его защищать. Он отрапортовал, что смещает его со всех руководящих постов. Шмитт остается только профессором Берлинского университета и – не столько даже из тщеславия, сколько из соображений большей безопасности – требует, чтобы величали его не "господин профессор", но "господин прусский государственный советник". Отстранение от активной политики, в общем, благотворно сказывается на его научной деятельности. В 1938 г. он пишет книгу о "Левиафане" Гоббса, одно из самых глубокомысленных своих сочинений, в 1942 г. – крошечную, но очень важную книжку "Земля и море". Шмитт посвящает все больше внимания философской и исторической проблематике международного права.   
     1945 год он встречает как вполне академический ученый, сохраняя присутствие духа даже во время бомбежек (в 1943 г. дом, в котором он жил, был разрушен бомбардировкой). За этим следует арест, пребывание в лагере для "важных лиц" в течение семи месяцев, освобождение, новый арест и допросы в Нюрнберге, где Шмитт помещен в камеру для свидетелей. Из свидетеля он мог стать обвиняемым. Вряд ли его ждала бы тогда такая же судьба, как его бывших покровителей Геринга и Франка, приговоренных к повешению. Однако более или менее длительное заключение было бы вероятно. Однако по результатам допросов Шмитт был выпущен на свободу, поскольку его вина, как было установлено, носит только моральный, а не юридический характер.   

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

              1. Политика превыше всего.

 

"Тот факт, что сегодня экономические противоречия становятся противоречиями политическими <...> свидетельствует лишь о том, что как и всякий другой вид человеческой деятельности, экономика может пойти по пути, который неизбежно приводит к политическому выражению». ¹

Смысл такого утверждения, подкрепленного у Шмитта, разумеется, солидной исторической и социологической аргументацией, сводится в конечно счете к тому, что можно определить как теорию "коллективного исторического идеализма", где в качестве субъекта выступает не индивидуум, экономические законы, развивающееся вещество и т.д., а конкретный исторически определяемый социально единый народ, сохраняющий сквозь разные формы и стадии своего экономико-социального существования качественное единство, духовную непрерывность традиции и органическую особой воли, динамической, но наделенной своими собственным законом. Сфера политики в понимании Шмитта становится воплощением воли народа, выражающейся в самых различных формах, которые относятся к юридическому, экономическому и социально-политическому уровням.  
          Такое определение политики идет в разрез с механистическими универсалистскими моделями структуры общества, которые преобладали в западной юриспруденции и философии права начиная с эпохи Просвещения. У Шмитта сфера политика связывается напрямую с двумя факторами, которые механицистские доктрины склонны были игнорировать: с конкретикой исторического народа, наделенного своей особой качественной волей, и с исторической спецификой того или иного общества или государства, традиции и прошлое которого, по мнению Шмитта, концентрируются в его политическом проявлении. Шмитт, таким образом, утверждая примат политики вводил в философию права и в политологию качественные, органические характеристики, заведомо не укладывающиеся в одномерные схемы "прогрессистов" — как либерально-капиталистического, так и марксистско-социалистического толка.  
 

Теории Шмитта рассматривали политику, как явление "укорененное", "почвенное", "органическое".  

  Такое понимание политики необходимо России и русскому народу для того, чтобы адекватно распорядиться своей судьбой и не стать снова, как  девяносто  пять лет назад, заложником анти-национальной, редукционистской идеологии, игнорирующей волю народа, его прошлое, его качественное единство и духовный смысл его исторического пути. 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

2. Политический образ врага.

 

Понимание политического  возникает именно вокруг оппозиции  “мы” и “они”, “свои” и “чужие”. Это наиболее фундаментальные понятия, которым не требуется никаких  экономических или иных обоснований: “не в том смысле “чужие”, что они неприятны, а в том смысле неприятны, что “чужие””.

Именно на таком понимании  построил свою концепцию политического  Карл Шмитт. Он утверждает, что “специфически  политическое различение, к которому можно свести политические действия и мотивы, — это различение друга и врага”. “Смысл различения друга и врага состоит в том, чтобы обозначить высшую степень интенсивности соединения или разделения, ассоциации или диссоциации; это различение может существовать теоретически и практически, независимо от того, используются ли одновременно все эти моральные, эстетические, экономические или иные различения. Не нужно, чтобы политический враг был морально зол, не нужно, чтобы он был эстетически безобразен, не должен он непременно оказаться хозяйственным конкурентом, а может быть, даже окажется и выгодно вести с ним дела. Он есть именно иной, чужой.”²

Доводя эту мысль до конца и учитывая биологические  и антропологические доводы, можно  сказать, что политическое есть в  некотором смысле повторение моделей поведения, связанных с отношениями хищник-жертва в живой природе и тотемическими обычаями древних человеческих сообществ.

В этом смысле какие-либо разговоры о возможности “объективной”  позиции в политике являются профанными или же сводят политику к иным формам жизнедеятельности – религии, праву, экономике и т.п. Напротив, “всякая религиозная, моральная, экономическая, этническая или иная противоположность превращается в противоположность политическую, если она достаточно сильна для того, чтобы эффективно разделять людей на группы друзей и врагов”. “Если противодействующие хозяйственные, культурные или религиозные силы столь могущественны, что они принимают решение о серьезном обороте дел, исходя из своих специфических критериев, то именно тут они и становятся новой субстанцией политического единства”³.

Как отмечает Шмитт, политическое единство должно в случае необходимости требовать, чтобы  за него отдали жизнь. В политике важным оказывается не самопожертвование ради “мы”-общности, а готовность к нему, наполняющее особой энергией поведение индивида, делающее его собственно политическим. Война как предпосылка сплачивает “мы”-группу и переопределяет любые основание ее организации в политические.

Народ как “мы”-группа, является политически независимым только в том случае, если он способен различать “друга” и “врага”. Если такая способность утрачивается или передается некоей внешней силе (скажем, в химерической государственности – представителям иного этноса), то такой народ перестает существовать в качестве политического субъекта. Если какая-либо политическая сила стремится доказать, что у народа врагов нет или что именно такое состояние является желательным, то эта сила действует в пользу врагов народа, которые существуют не только в воображении, но и в реальной действительности.

Если в межличностном  конфликте столкновение с врагом (в том числе и в экзистенциальной схватке по поводу нравственных ценностей) не предполагает его окончательное  уничтожение (что снимало бы продуктивное противоречие), то в столкновение народа со своим врагом, последний может быть только народом и только таким народом, противоречие с которым не может быть продуктивным. Враг народа должен быть обращен в “ничто”, ибо ненависть к нему обезличена (Гегель). Только тогда народ может утвердить свой нравственный принцип.

 

Вместе с  тем, массовость современной политики требует, чтобы экзистенциальное столкновение или дележ территории, имущества  и социальных статусов происходил от имени “мы”-группы выделенными из нее активистами (или активистами, сформировавшими вокруг своей позиции “мы”-группу), которые структурируют стихийную референтность в “мы”-группе и отталкивание от “они”. Для политического активиста, таким образом, наличествует прямая заинтересованность в “они”, как в явлении, обуславливающем необходимость их профессии. Следовательно, “мы”, стремящееся к небытию “они” оказывается в неявном противостоянии с собственными активистами, вынужденными по возможности регулировать референтность среди своих противников.

 

Как отмечает современный  исследователь феномена политического  А.И. Пригожин, “соперничество между  представителями или выразителями разных групп строится на механизме  взаиморефлексии. Это не означает прямого  и непосредственного действия, направленного на достижение своих целей, а предполагает предвосхищение ожидаемых действий соперников, в результате чего конкретное решение может далеко отходить от цели, так как рассчитывается с учетом его воздействия на поведение соперников (если я так, то он эдак, поэтому я иначе...)”⁴ .

 

Отсюда следует  насколько важно сохранять образ  врага, ввиду постоянного его  размывания политическими технологиями представителей группы, от имени которой  действуют политические активисты. Если “мы”-группа должна удерживать образ врага и постоянно воспроизводить энергетику вражды (вплоть до силового противостояния), чтобы оставаться политическим субъектом, то представляющие группу активисты лишь используют этот образ и эту энергетику для мобилизации группы и для достижения преимуществ в конкуренции по поводу захвата и удержания “политического капитала”.

 

 

 

 

3. Отношение друг - враг.

 

Карл Шмитт в книге "Понятие Политического" высказал чрезвычайно важную истину: "Народ существует политически только в том случае, если он образует независимую политическую общность и если он при этом противопоставляет себя другим политическим общностям, как раз во имя сохранения своего собственного понимания своей специфической общности"⁵. Хотя эта точка зрения полностью расходится с гуманистической демагогией, характерной как для марксизма, так и для либерально-демократических концепций, вся мировая история, и в том числе действительная (а не прокламируемая) история марксистских и либерально-демократических государств, показывает, что именно так дело обстоит на практике, хотя утопическое, пост-просвещенческое сознание и не способно этот факт признать. В реальности, политическое разделение на "наших" и "ненаших" существует во всех политических режимах и во всех народах. Без этого разграничения ни одно государство, ни один народ, ни одна нация не смогли бы сохранить своего особенного лица, не смогли бы иметь своего собственного пути, своей собственной истории.

 

  Трезво анализируя демагогическое утверждение о анти-гуманности, нечеловечности такой оппозиции, такого деления на "наших" и "ненаших", Карл Шмитт замечает: "если некто начинает выступать от имени всего человечества, от лица абстрактной гуманности, это означает на практике, что этот некто высказывает таким образом чудовищную претензию на то, что он лишает всех своих возможных оппонентов человеческого качества вообще, объявляет их вне человечества и вне закона, и потенциально предполагает войну, доведенную до самых страшных и бесчеловечных пределов"⁶ Поразительно, что эти строки написаны в 1934 году, задолго до американского террористического нападения на Панаму или бомбардировок Ирака. А кроме того, о жертвах ГУЛАГа тогда тоже еще не было достаточно известно на Западе. Таким образом, к самым страшным последствиям приводит не реалистическое признание качественной специфики политического существования народа, которая всегда предполагает деления на "наших" и "не наших", но именно стремление к насильственной универсализации, к втискиванию наций и государств в клетки утопических концепций "единого и однородного человечества", лишенного всяких органических и исторических различий.

  Отправляясь от этих предпосылок Карл Шмитт развил теорию "тотальной войны" и "ограниченной войны", так называемой "войны форм". Тотальная война является следствием универсалисткой утопической идеологии, отрицающей естественные культурные, исторические, государственные и национальные различия народов. Такая война чревата уничтожением человечества. Экстремистский гуманизм — прямой путь к такой войне, считает Карл Шмитт. Тотальная война предполагает участие в конфликте не только военных, но и мирного населения. Это — самое страшное зло. "Война форм" — неизбежна, так как различия между народами и их культурами неистребимы. Но "война форм" предполагает участие в ней только профессиональных военных и может регулироваться определенными юридическими правилами, которые некогда в Европе носили название Jus Publicum Europeum (Европейский Общественный Закон). "Война форм" — наименьшее зло. теоретическое признание ее неизбежности, за раннее предохраняет народы от "тотализации" конфликта и от "тотальной войны". Здесь уместно привести знаменитый парадокс Шигалева из "Бесов" Достоевского, который говорил "Исхожу из абсолютной свободу и прихожу к абсолютно ому рабству"⁷. Перефразируя эту истину применительно к идеям Карла Шмитта, можно сказать, что сторонники радикального гуманизма "исходят из тотального мира и приходят к тотальной войне". В справедливости замечания Шигалева мы имели возможность убедиться в течении всей советской истории. Убедиться в правоте Карла Шмитта гораздо труднее, так как если его предупреждения не будут учтены, некому будет засвидетельствовать его правоту — от человечества ничего не останется.