Политические взгляды Карла Шмитта

Политические взгляды Карла Шмитта

В.Г. БАЕВ,

 

заведующий кафедрой конституционного права ТГУ им. Г.Р. Державина, кандидат исторических наук, кандидат юридических наук

 

 

 

Специфика исторического развития Германии в период между двумя мировыми войнами привела к привязке университетской системы Германии к идеологии нацистского государства. Уже в годы Первой мировой войны часть университетской профессуры, ранее дистанцировавшаяся от политики, стала активно в нее вмешиваться. В годы Веймарской республики эта тенденция окрепла, а после 1933 года нашлись ее сторонники среди консервативно настроенных ученых — членов НСДАП. Сказанное в полной мере относится к знаменитому правоведу и политологу этого времени Карлу Шмитту (1888—1985).

 

Карл Шмитт считается наиболее самобытным и спорным представителем немецкой юридической науки и философии права двадцатого столетия. Его называют современным Макиавелли — за то, что в анализе политической реальности у него отсутствуют сентиментальное морализаторство и гуманистическая риторика.

 

Родился Шмитт в рейнском городке Плеттенберге, в католической семье скромного достатка. Юношу тянуло к философии и филологии, но пришлось поступить на юридический факультет Берлинского университета, заняться изучением права. Почувствовав вкус к юриспруденции, Шмитт тем не менее сохранил широкий диапазон интеллектуальных интересов. Кроме незаурядных способностей Шмитт отличался крайним честолюбием и амбициозностью. Эти качества подвигли его к тому, чтобы попробовать свои силы на поприще государственной службы. Однако после короткого пребывания там он надолго перешел в академическую среду, преподавая в университетах Мюнхена, Грайфсвальда, Берлина.

 

Шмитт преподавал не столько юриспруденцию, сколько политическую науку. Политика органично входила во все его правовые курсы. Своими учителями он считал основоположников европейского консерватизма де Местра, Бональда, Кортеса, идеологов тоталитарного государства Макиавелли и Гоббса, а также теоретика «мифа о насилии», марксиста и анархиста Жоржа Сореля.

 

Уже в 1922 году Шмитт опубликовал первую работу «Политическая теология», ставшую знаменитой. Но наибольшую известность ему принес труд «Понятие политического».

 

Шмитта нельзя считать приверженцем банального консерватизма. Он представлял своим творчеством особое философское движение в Германии 1930-х годов, которое обозначало себя как консервативно-революционное движение третьего пути, к которому также относились О. Шпенглер, К. Хаусхофер, М. Хайдеггер, А. Меллер ван ден Брук и др. Именно они интеллектуально подготовили победу национал-социализма.

 

Потрясения Первой мировой войны и последовавшие за ней революционные события вызвали у Шмитта непреходящий страх перед гражданской войной и большевизмом. Этим объясняется его стремление укрыться под дланью могущественного государства. Форма государства не имела для него значения; главное, чтобы государство могло поддерживать порядок, обеспечивать безопасность граждан. Подобно Максу Веберу, Шмитт был сторонником сильной президентской власти. В этом смысле Конституция Веймарской республики получила в его лице надежного апологета. Выступления Шмитта в пользу статьи 48 были замечены окружением Гинденбурга, и в 1930-х годах ученый получил статус правительственного советника. Годы, прожитые им в гитлеровском рейхе (сравнительно короткий период), показали его человеческую несостоятельность, хотя масштаб творчества и обеспечивал Шмитту видное место в истории политико-правовых учений. Сам он не мог вообразить, в какой кошмар превратятся его идеи. Однако это не освобождает его от ответственности, тем более что он поставил на службу рейху свой личный авторитет.

 

Большинство из «консервативных революционеров» впоследствии отреклись от национал-социализма в гитлеровском варианте и прямо встали в оппозицию. Карл Шмитт, напротив, вступил в партию и активно сотрудничал с режимом. После капитуляции рейха был арестован американцами и отсидел два года в лагере для «важных лиц».

14.05.14 

Долгое время не имел паспорта и не мог преподавать, и только в 1970-х годах мировая известность стала возвращаться к нему.

 

Сегодня научно-юридическое наследие Карла Шмитта является необходимым элементом юридического образования в западных университетах, начинают проявлять интерес к нему и российские исследователи. Самого Шмитта больше всего интересовали критические ситуации в политической жизни современности. «Нормальное не доказывает ничего, исключение доказывает все», — так эффектно звучит «формула Шмитта». Россия, начиная с Октябрьской революции 1917 года, не перестает ощущать себя в тисках перманентного кризиса. Это в полной мере объясняет актуальность философско-правового творчества Шмитта для современной России.

 

24 марта 1933 г. рейхстаг принял постановление, сводящееся к тому, что государственные  законы могут издаваться и  правительством империи. Этот закон  стал основой основ всего фашистского  законодательства. Шмитт вступил в НСДАП через пять недель после принятия закона. И тут же поспешил выступить с комментариями: закон от 24 марта в сущности и есть конституция современной немецкой революции. На основании этого закона и с его помощью может быть проведено дальнейшее переустройство государства. Шмитт считал, что современная Германия напоминает Англию, которая тоже не имеет кодифицированной конституции, а лишь ряд отдельных конституционных актов. Закон о чрезвычайных полномочиях является именно таким актом.

 

Благодаря таким выступлениям, Шмитт нашел покровительство у Г. Геринга. В конце 1933 года он уже возглавил группу университетских преподавателей нацистского союза германских юристов. Затем он стал работать редактором «Газеты германских юристов». Вполне понятно, что Шмитт действовал не под влиянием инстинкта самосохранения, но как поборник нацистского режима надеялся получить роль «коронного юриста» гитлеровского рейха.

 

В июле 1934 года Геринг пригласил Шмитта в прусский Государственный совет, а через месяц после так называемого путча Рема Шмитт выступил со статьей «Фюрер защищает право», удивительной даже по нынешним меркам. В этой статье именитый ученый-правовед безоговорочно поддержал гитлеровскую акцию устрашения. Годом позже Шмитт охарактеризовал нюрнбергские расовые законы как «конституцию свободы». В начале октября 1936 года Шмитт, выступая с заключительным докладом на берлинском Конгрессе борьбы против еврейского духа (который сам и организовал), завершил свою речь цитатой: «Когда я защищаюсь от евреев, — говорит нам фюрер Адольф Гитлер, — я борюсь за дело Господа». И хотя политическая карьера Шмитта в рамках национал-социализма в конце 1936 года уже кончилась и вскоре он был уволен со всех своих партийных должностей (правда, до конца войны за ним — вероятно, благодаря личному заступничеству Геринга — остались не только кафедра в Берлине, но и титул государственного советника), все же после 1945 года Шмитт стал одним из тех немногих западногерманских профессоров, кому, согласно прямому указанию союзников по антигитлеровской коалиции, было навсегда отказано в профессорской должности.

 

В 1920-х годах Карл Шмитт пользовался известностью как видный католический мыслитель-правовед. Разумеется, другие известные католики тоже высказывали свои симпатии к национал-социализму или даже примыкали к нему. Но едва ли кто-либо из них был связан с национал-социализмом столь тесной связью, как Шмитт. В этом отношении его можно сравнить с Мартином Хайдеггером, который, правда, будучи католиком лишь по происхождению (и по недолгому ученичеству у иезуитов), публично никогда о своей принадлежности к католицизму не заявлял.

 

Какие же элементы мировоззрения известного мыслителя могли побудить его столь драматическим образом примкнуть к Гитлеру, пусть даже только на 3 года? При этом следует подчеркнуть, что он не сам ушел, а его (прежде всего за его формальную приверженность католицизму) отстранили от национал-социалистской политической деятельности. Отметим три мотива, которые, несомненно, внесли свою лепту

в решение Шмитта.

 

Первый мотив — это его недоброе честолюбие и, возможно, нравственная неустойчивость в целом. Об этом свидетельствуют, в частности, такие обстоятельства. До 1933 года за Шмиттом не было замечено никаких признаков антисемитизма; до этих пор он часто критически отзывался о протестантизме, но ни разу — о евреях. Он не стал нацистом оттого, что был антисемитом: наоборот, он сделался антисемитом, поскольку это предполагалось национал-социалистской идеологией. Очевидно, для Шмитта карьера в НСДАП была столь важна, что он усвоил и расовую теорию национал-социализма.

 

Подтверждает странности характера Шмитта и следующее. В рамках акции устрашения 1934 года Гитлер распорядился уничтожить нескольких католиков, близких Шмитту по мировоззрению, в том числе главу католической общины Берлина — министерского директора Эриха Клаузенера. Прежний рейхсканцлер Генрих Брюнинг, видный католик, друг Шмитта, избежал расправы только потому, что в ночь на 30 июня 1934 г. его не смогли разыскать. Маловероятно, чтобы Шмитт обо всем этом не знал. И все же он был единственным из всех немецких юристов высокого ранга, кто поддержал Гитлера с его расправами.

 

Второй мотив — это открывавшаяся перед Шмиттом возможность стать видным теоретиком или даже основоположником мощного политического направления. Такая возможность всегда ослепляла интеллектуалов, особенно тех, кто был уверен в собственной гениальности. Этот мотив можно проследить и у левых, и у правых.

 

Третий мотив — семейная история Шмитта, приведшая его в конце 1920-х годов к заметному отчуждению от католической церкви. Прихватив большую часть своего движимого имущества, он покинул свою первую жену (известную авантюристку сербского происхождения), а затем женился снова, хотя Рим не выразил готовности расторгнуть его первый брак. Подобное поведение в то время было в среде практикующих католиков еще сравнительно редким, и в окружении Шмитта, особенно у его католических друзей, оно вызвало осуждение.

 

Эти три мотива представляют чисто биографический интерес. Куда более важными являются мировоззренческо-теоретические связи между отношением Шмитта к католической традиции и его бегством в лагерь национал-социалистов. С одной стороны, это определенные черты тогдашнего немецкого католицизма, сближавшие его с национал-социализмом (до 1934 года они отмечаются у многих, в том числе и у епископов), а с другой — специфические особенности учения К. Шмитта о государстве и праве. Сказанное помогает понять, почему с 1933 года, и особенно после путча Рема, громадное большинство немецких католиков, в том числе именно католических интеллектуалов, увлекалось Гитлером. Шмитт до начала 1933 года относился к национал-социализму скорее скептически-отчужденно, а затем вдруг обратился к нему.

 

Что касается католицизма в первые 15 лет после Первой мировой войны, то на поверхность выходит еще одна отличительная грань между позицией Рима и особенностями немецкого католицизма того времени. Немецкие католики в большинстве своем были верны Риму, но, несомненно, существовали и некоторые специфические черты католицизма в Германии. Позиция Рима может быть понята из того, что ужас перед идеями 1789 года все еще пронизывал его до мозга костей, а потому он старался пресекать, душить в зародыше все попытки приспособления церкви к духу времени.

 

Так, попытка «примирить демократию с Христом», предпринятая Марком Санъе и движением «Сийон», была осуждена в 1910 году Папой Пием X. Папа Лев XIII пытался обосновать допустимость демократических форм государственности, не ставя при этом под вопрос слова апостола Павла из Послания к римлянам, согласно которым всякая власть исходит от Бога. Но и Лев XIII тоже категорически не принимал свободу мысли, свободу печати, свободу обучения, как и безразличную свободу вероисповедания в качестве основ государственности.

 

В 1920-х годах Шмитт мог полностью рассчитывать на то, что он со своей критикой парламентской демократии и в целом индивидуалистическо-либерального

государства окажется на стороне папства с его социальным учением. То же можно сказать о решительной критике правового позитивизма у Шмитта. Критикуя позитивизм, Шмитт нигде не ссылается на католическое учение о естественном праве. Он никогда не принимал участия в полемике между немецкими католиками о разрушении монархии и строительстве Веймарской республики. Что касается последней, он не задавался вопросом о том, верно ли, что государственная власть исходит от народа (как гласит первая статья Веймарской конституции). Лишь случайно у Шмитта можно вычитать, что он считал монархию устаревшей формой государства, не мог выставить никаких упреков демократии и даже признавал принцип суверенитета народа.

 

Точка зрения Рима, поддерживаемая и в среде немецких католиков, выражалась прежде всего в неприятии либерализма и, конечно, социализма, особенно в его марксистском варианте. При этом не так-то легко уловить, что именно тогда понимали под либерализмом. Рим использовал это выражение как обозначение тех учений, которые склоняются к разделению церкви и государства.

 

В Германии под либерализмом понимали нечто более общее, а именно что-то противоположное установке на сильное авторитарное государство, которое было бы в состоянии во имя истины действовать вопреки множеству частных интересов. Все, чем существующее государство в худшую сторону отличается от этого образца, подходит под понятие либерализма: это и «партийное государство», где реализуют свою волю случайные группировки, не заботящиеся об истине; это парламенты, в которых ведутся бесплодные прения и вырабатываются лишь новые и новые компромиссы; это правовая система, не опирающаяся на метафизические основания; это «индивидуалистическое» и «механическое» понимание общества (которому противопоставляется народ как органическое единство), это «тирания экономического» (ее часто описывали как американизм) и уравниловка, скрытая за представлениями о равенстве; и наконец, это всеобщая разнузданность, из-за которой свобода оборачивается своей противоположностью. Все эти идеи вели вовлеченных в политику католиков не к неприятию Веймарской республики в целом, а к мнению, что она есть некий род государства за неимением иного, на смену которому должно прийти нечто более солидное — и чем скорее, тем лучше. Даже те католики, которые, подобно Шмитту, видели в монархии устаревшую форму правления и не выступали против демократии как таковой, согласны были принять Веймарскую республику лишь постольку, поскольку альтернативой ей были анархия и насилие[1].

 

Нетрудно понять, что на основе этого неприятия либерализма у католиков тоже вызывали сочувствие многие высказывания Гитлера и его приверженцев. Лишь немногие из известных католиков, например главный редактор выходившей в Мюнхене газеты «Прямой путь» (Der Gerade Weg) Фриц Герлих, еще в конце 1920-х годов предвидели, чтo получится, если Гитлер придет к власти. После 1933 года лишь немногие понимали, что Гитлер замышляет завоевательные походы и собирается развязать мировую войну. Гитлер тогда еще не предпринимал атак на церковь, а наоборот, внешне старался достичь с нею взаимопонимания, и о войне речи не шло. И все же более или менее знаменитые католики, живо поддержавшие приход Гитлера к власти в 1933—1934 гг. или ставшие приверженцами национал-социалистского режима позднее, были в явном меньшинстве.

 

Карл Шмитт почти с начала своей карьеры (ученую степень он получил в 1922 году) решительно ополчился против тогдашнего правового позитивизма, то есть учения, согласно которому право — это сумма фактически действующих законов. Но при этом Шмитт не опирался и на католическое учение о естественном праве. В одном из писем, написанных сразу после войны, он утверждает, что естественное право есть не что иное, как «сумма общих заключений, столь дешевых, банальных и невнятных, что мне стыдно заниматься ими». Шмитт отрицает какую-либо ценность традиционного учения о естественном праве, а потому о нем трудно сказать, какое учение он разделяет