Трипартистские институты на западе и в России: проблемы обновления

Адаптация механизмов социального  менеджмента к имеющимся социально-экономическим  и политическим реалиям, конечно  же, продолжается и будет продолжаться, причем в условиях прогрессирующей глобализации эти механизмы неизбежно будут модернизироваться и усложняться. Но в чем можно быть уверенным, так это в том, что времена, когда правила игры диктовала стихия «социального рынка». Уже не увернутся.

Росийский трипратизм и его акторы

В свете только что сказанного имплантация  регулятивных механизмов в «социальный  рынок» России в начале 90-х гг. была вполне оправданной. Однако насколько  эффективными оказались эти механизмы  и какова их реальная роль?

Вопрос этот не так прост, как может показаться на первый взгляд. В том, что они не являются основным регулятором социально-трудовых отношений и мало влияют на социальную ситуацию, согласны практически все независимые наблюдатели и эксперты. Но означает ли это, что их влияние вообще можно сбросить со счетов?

Если говорить об их прямом назначении, то это все же не так  или не совсем так. Втягивая предпринимательские  организации и профсоюзы во взаимодействие друг с другом и с представителями  государства, они «умеряют» притязания сторон, делают их отношения более предсказуемыми и в какой-то мере приглушают возможные конфликтные ситуации.

Но не менее очевидно и другое. Превращая профсоюзы  и их руководство в «контрагента»  бизнеса и государства, они повышают их общественный статус, создают ощущение (по крайней мере у их функционеров и у властей) востребованности и тем самым помогают им поддерживать столь ценимое ими и столь удобное для них статус-кво. Не подвергается сомнению и система, при которой их доходы гарантируются сбором членских взносов через государственные и корпоративные кассы, в доставшаяся в наследство от советских времен собственность и привилегии остается их законным достоянием. Они, конечно же,  участвуют в законотворческом процессе, выступают с различного рода акциями, и в том числе  протестными, выдвигают те или иные требования, однако реального сцепления с трудовыми коллективами и персоналом предприятий и компаний не происходит. В крупных корпорациях профсоюзные организации и их руководство по существу являются независимыми и находятся большей частью под патронажем собственного менеджмента. Что же до мелких и средних компаний и предприятий, то в них профсоюзы либо слабы, либо отсутствуют вовсе. Случаи, когда они реально выполняют свои защитные функции, крайне редки и являются, скорее, исключением, нежели общим правилом. Социально-трудовые отношения в подавляющем большинстве предприятий и компаний складываются стихийно, сплошь и рядом с полным господством «хозяйского» права.⁷ «Низы» ничего с этим поделать не могут, и защиты своих прав у профсоюзов не ищут. А «верхи» предпочитают со всем этим мириться или отделываться жестами и жить своей, всецело их устраивающей жизнью.

Власти и их социальные ведомства такое положение дел  также вполне устраивает, свое участие в регулировании социально-трудовых отношений они обозначают, с социальными партнерами взаимодействуют, систему в работоспособном состоянии поддерживают. А тот факт, что система эта работает вхолостую или почти вхолостую, они предпочитают не замечать. Понимая, что социальная стабильность от нее никак или почти никак не зависит, они уповают на иные методы и формы социальной инженерии, главным из которых становится новый государственный патернализм. Но одновременно испробываются и иные, либерально-рыночные методы, дающие порой непредсказуемый эффект. Тот факт, что все эти методы разрабатываются и принимаются вне какого-либо участия двух других сторон «треугольника», их не только не беспокоит, но даже вполне устраивает. А когда принимаемые ими решения не срабатывают или срабатывают в обратную сторону (как это происходило с монетизацией льгот и происходит с реформой ЖКХ), власти предпочитают, опять-таки, находить выход из затруднительных ситуаций без посторонней помощи. При этом формально их упрекнуть не в чем, ведь в функции трехсторонних комиссий и не входит участие в подготовке и согласовании решений по вопросам, выходящим за рамки трудовых отношений.

Здесь также отсутствует  «сцепление» с теми, кого принимаемые  решения напрямую касаются. Однако в данном случае эти решения не остаются на бумаге, а напрямую сказываются на положении миллионов и миллионов сограждан. Дефект нынешней трипартистской системы как раз в том и состоит, что она не приспособлена для такого сцепления, находится вне основных «силовых линий», определяющих главные параметры общественно-политического развития.

Поле, где расположены  эти линии, формируются на основе самодеятельности его наиболее значимых и влиятельных игроков, которые  взаимодействуют по «праву сильного». И если одни игроки (государство и бизнес) при этом располагают и полномочиями, и ресурсами, то другие (общество и отдельные сегменты и группы) практически лишены и того и другого.

Но оборвем пока на этом нить наших рассуждений и взглянем на то, как ощущает себя и в  трипартистской системе и на данном силовом поле крупный бизнес.

Что касается трипартизма, то бизнес участвует в этой системе лишь постольку, поскольку от его имени  и через его представителей это  делают «союзы работодателей». Некоторые  организации бизнеса включают это  название в свой официальный титул (например «Региональное объединение работодателей Пермского края «Сотрудничество»), некоторые же просто официально берут на себя данные функции и обязанности, не меняя названия. Участвуя в согласовании текстов соглашений и беря на себя те или иные прописанные в них обязательства, «союзы работодателей» устанавливают порой довольно тесные отношения с профсоюзами, а точнее – с их верхушкой. Такого рода отношения, однако, очень мало сказываются на реальном взаимодействии «социальных партнеров», которые, как уже отмечалось, складываются совсем другими путями и по другим правилам.

Если судить по тому, как спокойно и даже благожелательно относиться бизнес и его наиболее влиятельные  круги к своему участию в трипартизме, его такое участие вполне устраивает. Система «работает» дело делается, и делается так, что практически не стесняет свободы его действий в отношениях с «работополучателями». И со стороны власти, и со стороны профсоюзов претензий к нему по этой линии нет, все вопросы согласованы, документы подписаны и опубликованы.

Как видим, все три участника  системы более. чем удовлетворены  ее нынешним состоянием и , судя по всему, не собираются ее менять. Между тем, если взглянуть на ситуацию в социальных и политических отношениях чуть шире и выйти за рамки чисто корпоративных, узкогрупповых интересов, которыми основные ее игроки руководствуются, то мы должны будем наши выводы серьезно скорректировать.

Интересы корпоративные и интересы общественные

О неэффективности данной системы  как гаранта фактора ее сохранения и упрочения уже говорилось. Но дело не только в неэффективности. Создавая видимость наличия в стране механизмов социального партнерства, она питает иллюзию, что такого рода партнерство существует и что все что нужно для его сохранения и упрочения, уже сделано. Впрочем, дело не только и не столько в иллюзии самой по себе. Как мы уже видели, существует прямая заинтересованность всех трех непосредственных участников трехсторонних механизмов в том, чтобы они сохранялись в своем нынешнем, неизменном виде. Но и это еще не все. Подобная же заинтересованность существует и в высших эшелонах власти, по эскизам которых выстраивается нынешняя политическая система. Созданный на ее периферии механизм, номинально заполняя реально существующий вакуум полноценных, институционально  оформленных отношений, освобождает политическое пространство для формирования совсем иных «силовых» механизмов, структурирующих основные параметры реальных политических отношений.

Вполне устраивает этот механизм и  ту часть правящих верхов, которая исходит из принципов свободного рынка и не приемлет любых его системных ограничений. Для них также периферийный трипартизм – это максимум того, что может существовать, не создавая помех для основанных на свободной конкуренции рыночных отношений.

Однако, насколько такого рода позиции  и основанная на них политическая стратегия (или, точнее, стратегии) отвечают интересам общества и способствуют ли они достижению покоящейся на прочных  основаниях социальной стабильности? Представляется,  что такого рода сверхзадача ни та, ни другая стратегия решить не в состоянии. Первая из них ориентируется на популистские приманки и упоминавшийся выше новый социальный патронаж, вторая – на «свободу выбора» для тех, кто вписался в рынок и «благотворительные подачки» для их менее удачливых сограждан.

А это значит, что обе они в  принципе исключают создание системы, при которой  каждая из сторон «треугольника», т.е. государство, бизнес и общество активно взаимодействуют друг с  другом в ходе этого  взаимодействия. Именно на этой основе может быть создана социальная устойчивость, способная выдержать не только конъюнктурные колебания рынка, но и серьезные кризисные ситуации, от которых не застраховано ни одно общество.

Таким образом, если говорить о государстве как выразителе широких общественных интересов, то наличие «периферийного трипартизма» не только способствует реализации этих интересов, но, напротив, отвлекает его от выполнения этой коренной его функции. В результате Государство с большой буквы не выигрывает, а проигрывает от сохранения данной системы в ее нынешнем виде. Она устраивает различные фракции его чиновников и политиков, преследующих свои узкокорпоративные интересы, и тот факт, что эти интересы выдаются за общегосударственные, создает главное препятствие для трансформации нынешнего трипартизма в подлинное социальное партнерство.

Проигрыш государства не только в том, что оно лишается надежной опоры для реализации его базовых  основополагающих функций, но и в  том, что действуя по нескольким азимутам, оно оказывается неспособным генерировать «общую волю», выражая которую оно только и может быть по-настоящему сильным и эффективным.

Если теперь взглянуть на то, что  выигрывает и проигрывают от участия  в нынешнем трипартизме  две другие стороны треугольника, то мы и здесь обнаруживаем далеко не однозначную картину.

Что касается бизнеса, то лишь номинально участвуя в трехстороннем взаимодействии, он фактически остается один-на-один  в отношениях с властью. Тем самым  он оказывается почти в полной зависимости от «доброй воли» и самой этой власти, и ее силовых ведомств. Правда, серьезный политический потенциал, которым он располагает, имея в своем распоряжении основные ресурсы народного хозяйства, вынуждают власти прислушиваться к нему и выстраивать деловые отношения с ним, вплоть до институциональных. Это, однако, не делает его ни самостоятельным политическим игроком, ни свободным социальным актором. Он оказывается не в состоянии реально участвовать в выработке социальной стратегии государства и его социальная ответственность превращается в обязанность, причем такую, которая не имеет сколько-нибудь четко очерченных границ.

Неспособность действовать самостоятельно в столь важной для него социальной сфере серьезно снижает его политический вес и препятствует встраиванию в политическую систему в качестве ее полноправного участника. Одновременно он лишается возможности повышать свою репутацию и свое влияние  в обществе, ибо все или почти все дивиденды от его социальной активности присваиваются теми, кто эту активность организовал, т.е. властью. Отчуждение от общества все более серьезно ущемляющее его интересы, становится  хроническим, а где-то и еще больше усугубляется. И это во многом объясняет тот факт, что  препятствия и табу, которые ставят власти на его «свободе выбора» в партийно-политической сфере, воспринимаются общественным мнением как вполне оправданные и «законные».

Не столь уж однозначны и плюсы, которые бизнес получает от участия  в трипартизме и в сфере  социально-трудовых отношений. Свобода  рук, которой он здесь располагает, одновременно предполагает и свободу рук «работополучателей», и при отсутствии авторитетных и публично санкционированных договоренностей эта взаимная свобода может обернуться опасными и для обеих сторон и для всего общества последствиями.

В авторитетных кругах бизнеса целесообразность социального контракта с властями и обществом достаточно отчетливо  сознается, и они недвусмысленно давали это понять и в своих  обращениях к Президенту, и в некоторых  своих публичных выступлениях. Хотя четкой и целенаправленной линии на установление такого рода отношений со стороны всего бизнес-сообщества и его организаций не просматривается.

Из всего сказанного выше напрашивается  вывод, что наиболее заинтересованы в сохранении трипартистских структур в их нынешнем виде профсоюзы. Но как уже было отмечено, такая заинтересованность просматривается лишь на уровне их руководства, да и то вряд ли безоговорочно. Что же до рядовых членов и профсоюзного движения в целом, то здесь ситуация выглядит совсем по-иному. Крайне слабое, а во многих случаях и «нулевое» сцепление с ними и с «работополучателями» в целом приводит к тому, что движение это  оказывает весьма и весьма незначительное влияние на состояние социально-трудовых отношений в стране. На основании бесед со специалистами, отслеживающими состояние этих отношений и наших собственных наблюдений, а также материалов деловой прессы и средств массовой информации есть резон утверждать, что профсоюзы оказываются не в состоянии даже добиться соблюдения установленных законом норм и принципов данных отношений.⁸ Авторитет профсоюзов в среде «работополучателей» крайне  низок, многие трудовые коллективы вообще ничего о них не знают и не хотят знать.

Так что если исходить из интересов  профсоюзного движения и низовых  трудовых коллективов, существующая трипартистская система скорее контрпродуктивна, она практически не в состоянии реализовать те защитные функции, для которых они и созданы. Что же до социально-распределительных функций, которые они выполняли в советское время, то подавляющее большинство профсоюзов их по-просту лишилось, а там, где эти функции сохранились, они реализуются по упомянутой выше линии корпоративного патронажа. И те профсоюзы, которые участвуют в этом, действуют, как уже упоминалось, практически вне связи с федеральными, региональными и местными профобъединениями (была даже попытка их выделить в особую организацию).

Одна из причин слабой эффективности  профсоюзов – отсутствие связей и  взаимодействия с организациями  гражданского общества. В условиях, когда профсоюзное движение слабо и неэффективно, его кооперация с этими организациями не только могла бы придать им политический вес, но и помочь в реализации их конкретных защитных функций. В этой связи можно напомнить, что зарубежные правозащитные и некоторые другие НКО все активнее вмешиваются в социально-трудовые отношения там, где нарушаются права человека, этические и иные нормы социально-трудовых отношений. Такого рода «вмешательство» стимулирует активность профсоюзов и содействует их сближению с НКО. Нет сомнения, что подобный же эффект такого рода взаимодействие вызвало бы и в России. Вступив в непосредственные отношения с НКО профсоюзы не только нарастили бы свой собственный политический вес, но и существенно укрепили бы всю нынешнюю, пока еще очень слабую, инфраструктуру гражданского общества, частью которой они, пока что в основном номинально, являются.