Автор работы: Пользователь скрыл имя, 16 Сентября 2014 в 11:01, курсовая работа
За время редактирования «Гражданина» Достоевский создал в нем особый отдел, который назвал «Дневником писателя». В первом же номере «Гражданина» Достоевский сообщает: «Положение мое в высшей степени неопределенное. Но я буду говорить сам с собой и для собственного удовольствия в форме этого дневника, а там что бы ни вышло. Об чем говорить? Обо всем, что поразит меня или заставит задуматься»1.
Сочетание мемуарного, литературно-критического, политического, обращение к литературно-историческим анекдотам и одновременно к самым злободневным проблемам общественной жизни (в том числе к бытовым уголовным процессам), даже введение в ежемесячный «Дневник» своих художественных текстов самого высокого разбора создало невероятный сплав
«Дневник писателя» был ориентирован на текущую действительность, оттого дневниковая проза и вызвала сильный общественный резонанс, он был злободневен и искренен, насыщал духовной пищей и заставлял размышлять и оценивать происходящее.
По воспоминаниям Всеволода Соловьева, больше всего в идейной задаче «Дневника» Достоевского увлекала мысль «прямо и ясно высказаться, о вещах, о которых если вдруг, так никто даже и не поверит».17 Мысль эта на страницах «Дневника» нашла свое прямое воплощение. С редкой для прессы откровенностью писатель говорил о «язвах» общества, поднимал животрепещущие проблемы, тематику которых мы постарались структурировать в нижеследующих параграфах.
В самом первом номере «Дневника» Достоевский поднимает серьезную и наболевшую для России проблему взаимоотношений интеллигенции и народа, народа освобожденного и предоставленного самого себе. «Кто истинный друг человечества, у кого хоть раз билось сердце по страданиям народа, тот поймет и извинит всю непроходимую наносную грязь, в которую погружен народ наш, и сумеет отыскать в этой грязи бриллианты»18. Так начинается программная статья «О любви к народу», которая изобилует множеством вопросов. Так, Достоевский спрашивает: «Что лучше – мы или народ? Народу ли за нами или нам за народом?»19 Призывы Достоевского преклониться перед народной правдой имеют под собой реальную основу: «образованные слои населения России, по мнению писателя, давно уже перестали отличать добро от зла, ибо окончательно оторвались от родной почвы»20. Единственными, по мнению Достоевского, кто принял «народную правду», оказались русские писатели: «Но за литературой нашей именно та заслуга, что она, почти вся целиком, в лучших представителях своих и прежде всей нашей интеллигенции, заметьте себе это, преклонилась перед правдой народной, признала идеалы народные за действительно прекрасные»21. Достоевский напоминает о том, что все прекрасное в литературе почерпнуто Пушкиным, Тургеневым, Гончаровым у народа, их герои переняли у народа все его лучшие качества: «простодушие, чистоту, кротость, широкость ума и незлобие, в противоположность всему изломанному, фальшивому, наносному и рабски заимствованному». Именно благодаря этим качествам, русский народ, по глубокому убеждению писателя, переживает новое вторжение цивилизации сравнительно безболезненно: в народе все дурное и развратное, что наряду с позитивным несет цивилизация, исчезнет и не может пустить корни.
Статья написана броским, плакатным языком. Достоевский настаивает на необходимости взаимодействия с народом, который способен многим обогатить интеллигенцию, как и она, в том числе, способна дать народу необходимые знания, умения, образованность: «Давайте способствовать вместе, каждый «микроскопическим» своим действием, чтоб дело обошлось прямее и безошибочнее»22.
В главе «Старые люди» «Дневника писателя» за тот же 19743 год Достоевский, рассказывая о Белинском и Герцене, называет Герцена продуктом «нашего барства», русским дворянином и гражданином мира. «Отделясь от народа, они естественно потеряли и бога»23. Западники, по Достоевскому, не видели в русском народе его животворную силу духа, они готовы были отвернуться от настоящего народа, ибо в своем представлении придумали некий своеобразный идеал: «идеальный народ невольно воплощался тогда у иных передовых представителей большинства в парижскую чернь девяносто третьего года»24.
В упомянутой выше статье вопрос о народе Достоевский считает наиважнейшим. Не так уж часто писатель ставит на одну доску западников и славянофилов, но в этой статье он винит и тех и других в неумении разглядеть истинное лицо русского человека из простонародья: «народ продолжает оставаться для интеллигенции как «теория», такой подход весьма и весьма удобен, потому что интеллигенцию пугает вся та наносная грязь, весь разврат и дикость, которые время от времени проявляются в русском народе»25.
Неоднократно Достоевский призывал интеллигенцию возвысить народ до своего уровня, идея эта современникам казалась неисполнимой: уж слишком велика была бездна между народом и обеспеченной частью населения. Такое решение проблемы «народ – образованные слои» у Достоевского внове, но оно имеет под собой реальную почву: писатель никогда не делил народ на группы по классовым признакам, и поэтому он считал возможным слияние всех сословий в единое целое – народ26. Тем не менее, Достоевский отделяет от народа некоторых представителей богатых слоев, которые нет-нет, да и вообразят себя аристократами, кичатся своим происхождением. В апрельском номере «Дневника писателя» за 1876 год Достоевский рассказывает о встрече в вагоне с помещиком, слабеньким, болезненным человечком, который считал себя как нравственно, так и физически выше мужика.
В этой же главе, название которой звучит весьма саркастично: «Культурные типики. Повредившиеся люди», писатель обвиняет всех подобных высших и культурных типиков в доведении народа до скотского состояния: «они плюют на народ со всею откровенностью и с видом самого полного культурного права»27.
И словно в противоположность «плюющим» Достоевский выводит в феврале 1876 года своего народного героя - мужика Марея, образ которого становится знаком, олицетворением всего русского: доброты, силы, долготерпения. Глава «Мужик Марей» начинается с описания праздничного дня в остроге «с его всеобщим пьянством, мордобоем, поножовщиной, похабными песнями и ругательствами…»28. Под бесшабашный разгул писателю «припомнилось почему-то одно незаметное мгновение из… первого детства»29.
Был в детстве Достоевского эпизод, который он пронес через всю жизнь: далеко от дома, в поле, среди бела дня он вдруг услышал крик о том, что волк бежит. Быть может, эта минута для него длилась вечностью, отчего и происходит гипертрофия памяти: эпизод запомнился на всю жизнь, но не страх перенес он через годы, а то, что рядом в поле оказался мужик Марей, пахавший землю, который успокоил его, перекрестил запачканными землей пальцами: «Встреча была уединенная, в пустом поле, и только бог, может, видел сверху, каким глубоким и просвещенным человеческим чувством и какою тонкою, почти женственною нежностью может быть наполнено сердце иного грубого, зверски невежественного крепостного русского мужика, еще и не ждавшего, не гадавшего тогда о своей свободе»30.
В этой почти поэтической статье Достоевский воспел саму народную душу, показав ее неразрывное единение с Христом, единение, которое стало чуждым для большинства образованных кругов России и самой русской интеллигенции.
Не единожды писатель в своих произведениях описывал дерзкое поведение людей, иногда даже самых заурядных и безобидных, когда «на время человек вдруг выскакивает из мерки»31. Притом, как правило, дерзость допускается как бы ненамеренно, как в народе говорят, невзначай, особых выгод от нее не бывает, да их и не ждут. В простонародье подобное поведение никогда не вызывало чувства любования, оно может поразить своей неожиданностью, не более, хотя и любят многие о своей дерзости рассказывать со страстным воодушевлением.
Достоевский уделяет столь пристальное внимание подобным дерзостным проявлениям человеческой природы не столько ввиду их необычности: сорваться и ошеломить – черта характера русского человека, таково мнение писателя. Писатель пытается объяснить, «каким образом сочетаются в простолюдинах столь полярные устремления: потребность жить с идеалами Христа, беспредельное всепрощение и необузданность поступков»32. Достоевский до конца своих дней не утратил веру в человека, именно вера в человека давала ему силу понять природу отчаянных поступков и не приписывать все дурное и жестокое в человеке его звериной сущности и животным инстинктам. Возвращение каждого заблудшего в мир добра – истинный праздник на небесах. Согрешить и раскаяться, не просто признать свою вину в содеянном, а испытать горечь и страдание от невозможности любить и через страдание постичь Христово учение.
Через много лет после выхода в свет «Записок из Мертвого дома» Достоевский в «Дневнике писателя» за 1873г., в главе «Влас», продолжил тему «самоотрицания и саморазрушения», которая довольно подробно рассматривалась в «Записках». У писателя накопилось множество наболевших тем за это время, и, как видим, он в первом же номере создает в главе «Влас» «два народные типа, в высшей степени изображающие нам весь русский народ в его целом».33
Глава «Влас» очень насыщена в идейном и смысловом плане. Многочисленные отклики литературных критиков являются убедительным подтверждением общественной и социальной значимости «Власа». В откликах Достоевского обвиняли в основном в проявляемой наивности и благодушии в вопросах о месте и роли представителей простонародья в жизни будущей России.
Вместе с тем, чтобы правильно интерпретировать суть статьи «Влас», важно учесть мысль писателя, выраженную в предыдущей главе «Нечто личное» «Дневника писателя»: при любой беде «народ спасет себя сам, себя и нас, как уже неоднократно бывало с ним, о чем свидетельствует вся его история. Вот моя мысль»34.
Во Власе воплощены все основные черты русского человека: дерзость и отчаянность в поступках, потребность в раскаянии и очищении через муки страдания.
Статья «Влас» приводит к выводу: велик душевный потенциал русского человека, неиссякаемы силы, которыми одарила его природа, и если он предается разгулу, то предается без оглядки, не жалея сил, дойдя до «черты», русский человек с таким же самозабвением начинает искупать свою вину, свой грех, при этом спасение собственной души происходит без постороннего вмешательства, обычно на это уходит вся оставшаяся жизнь.
В 70-е годы в общественных кругах приобрела особую популярность так называемая теория «среды». Опасность этой теории была немедленно замечена Достоевским и сама теория подверглась нещадной критике на страницах «Дневника писателя».
«Делая человека ответственным, христианство тем самым признает и свободу его. Делая же человека зависящим от каждой ошибки в устройстве общественном, учение о среде доводит человека до совершенной безличности, до совершенного освобождения его от всякого нравственного личного долга, от всякой самостоятельности, доводит до мерзейшего рабства, какое только можно вообразить»35, - пишет Достоевский. Само учение автор характеризует следующим образом: «Общество скверно, потому и мы скверны; но мы богаты, мы обеспечены, нас миновало только случайно то, с чем вы столкнулись. Столкнись мы - сделали бы то же самое, что и вы. Кто виноват? Среда виновата. Итак, есть только подлое устройство среды, а преступлений нет вовсе»36.
Опасность учения Достоевский видит в потере преступником ответственности за свое преступление. Высокий процент оправдательных приговоров наводит писателя на следующие размышления: «строгим наказанием, острогом и каторгой вы, может быть, половину спасли бы из них. Облегчили бы их, а не отяготили. Самоочищение страданием легче, - легче, говорю вам, чем та участь, которую вы делаете многим из них сплошным оправданием их на суде. Вы только вселяете в его душу цинизм, оставляете в нем соблазнительный вопрос и насмешку над вами же»37.
В качестве красочного примера, в подтверждение своих слов Достоевский приводит судебное разбирательство: «жена от побоев мужа повесилась; мужа судили и нашли достойным снисхождения»38.
В ходе судебного процесса теория «среды» служит центральным оправдательным фактором. Но на взгляд Достоевского, увлечение новомодной теорией таит в себе серьезную опасность, и автор буквально издевается над юристами, апеллирующими к проблеме «среды»: «неразвитость, тупость, пожалейте, среда… Полноте вертеться, господа адвокаты, с вашей «средой»39.
Безответственность, цинизм, безнравственность – вот те проблемы, которые на взгляд Достоевского порождает распространение «теории среды» в народных массах. «А что, если наш народ особенно наклонен к учению о среде, даже по существу своему, по своим, положим, хоть славянским наклонностям? Что, если именно он-то и есть наилучший материал в Европе для иных пропагаторов?»40, - опасается Достоевский. Снисхождение к преступнику неминуемо приведет к гибели его дочери, которая свидетельствовала против отца, пишет автор «Дневника», то есть, покуда теория действенна, опасности подвергаются не только люди, совершающие преступление, но и само общество, безрассудно следующее теории, морально разлагающей душу и совесть.
Достоевскому казались легкомысленными и бесчестными те выступления журналистов, которые вместо воспитания бездумно захваливали молодежь и заигрывали с ней для повышения собственной популярности, угождая ее сиюминутным требованиям41. В результате «многие из молодежи…действительно полюбили грубую похвалу, требуют себе лести и без разбора готовы обвинить всех тех, кто не потакает им сплошь и на каждом шагу…»42
Достоевский внимательно всматривается в лица и манеры, изучает психологию мальчиков и девочек разного возраста. Но его наиконкретнейшие наблюдения тотчас же вырастают до проницательных размышлений об облегченной педагогике, «обжорливой младости», «праве на бесчестье»43. Одновременно он не может не сравнивать поведение так называемых благополучных подростков с судьбами их обездоленных сверстников, живущих среди пьянства и разврата, гибнущих от голода и лишений. Писатель посещает воспитательный дом, колонию малолетних преступников, просиживает целыми днями на судебных заседаниях, где защищают интересы детей: «его страстные, психологически и нравственно обоснованные выступления в защиту их интересов не только помогают иной раз вынести более справедливый приговор, как в случае с молодой беременной женщиной, в состоянии аффекта столкнувшей с четвертого этажа шестилетнюю падчерицу, но и подвигают к раздумьям о взаимоотношениях отцов и детей, об ответственности общества за воспитание подрастающего поколения, от которого зависит будущее России»44.
Информация о работе Отражение духовного состояния общества в публицистике Ф.М. Достоевского