Влияние Бжезинского на геополитическую науку

Дилеммы, стоящие  перед американским руководством, осложняются изменениями в характере самой мировой ситуации: прямое применение силы становится теперь не таким легким делом, как в прошлом. Ядерные вооружения существенно ослабили полезность войны как инструмента политики или даже угрозы. Растущая экономическая взаимозависимость государств делает политическое использование экономического шантажа менее успешным. Таким образом, маневрирование, дипломатия, создание коалиций, кооптация и очень взвешенное применение политических козырей стали основными составными частями успешного осуществления геостратегической власти на евразийской шахматной доске.

Использование американского глобального главенства должно тонко реагировать на тот  факт, что в международных отношениях политическая география остается принципиально важным соображением. Говорят, Наполеон как-то заявил, что знание своей географии есть знание своей внешней политики. Однако наше понимание значения политической географии должно адаптироваться к новым реалиям власти.

Для большей части истории международных отношений фокусом политических конфликтов являлся территориальный контроль. Причиной большинства кровопролитных войн с момента возникновения национализма было либо удовлетворение своих национальных устремлений, направленных на получение больших территорий, либо чувство национальной утраты в связи с потерей “священной” земли. И не будет преувеличением сказать, что территориальный императив был основным импульсом, управляющим поведением государства-нации. Империи также строились путем тщательно продуманного захвата и удержания жизненно важных географических достояний, таких как Гибралтар, Суэцкий канал или Сингапур, которые служили в качестве ключевых заслонок или замков в системе имперского контроля.

Наиболее экстремальное  проявление связи между национализмом и территориальным владением было продемонстрировано нацистской Германией и императорской Японией. Попытка построить “тысячелетний рейх” выходила далеко за рамки задачи по воссоединению всех немецкоговорящих народов под одной политической крышей и фокусировалась также на желании контролировать житницы Украины, равно как и другие славянские земли, чье население должно было предоставлять дешевый рабский труд имперским владениям. Японцы также страдали навязчивой идеей, заключавшейся в том, что прямое территориальное владение Маньчжурией, а позднее важной нефтедобывающей Голландской Ост-Индией было существенно важно для удовлетворения японских устремлений к национальной мощи и глобальному статусу[1;32]. В аналогичном русле веками толкование российского национального величия отождествлялось с приобретением территорий, и даже в конце XX века российское настойчивое требование сохранить контроль над таким нерусским народом, как чеченцы, которые живут вокруг жизненно важного нефтепровода, оправдывалось заявлениями о том, что такой контроль принципиально важен для статуса России как великой державы.

Государства-нации  продолжают оставаться основными звеньями мировой системы. Хотя упадок великодержавного национализма и угасание идеологического компонента снизили эмоциональное содержание глобальной политики, в то время как ядерное оружие привнесло серьезные сдерживающие моменты в плане использования силы, конкуренция, основанная на владении территорией, все еще доминирует в международных отношениях, даже если ее формы в настоящее время и имеют тенденцию к приобретению более цивилизованного вида. В этой конкуренции географическое положение все еще остается отправной точкой для определения внешнеполитических приоритетов государства-нации, а размеры национальной территории по-прежнему сохраняют за собой значение важнейшего критерия статуса и силы.

Однако для  большинства государств-наций вопрос территориальных владений позднее  стал терять свою значимость. В той  мере, в какой территориальные  споры остаются важным моментом в формировании внешней политики некоторых государств, они скорее являются не стремлением к укреплению национального статуса путем увеличения территорий, а вопросом обиды в связи с отказом в самоопределении этническим братьям, которые, как они утверждают, лишены права присоединиться к “родине-матери”, или проблемой недовольства в связи с так называемым дурным обращением соседа с этническими меньшинствами.

Правящие национальные элиты все ближе подходят к  признанию того, что не территориальный, а другие факторы представляются более принципиальными в определении национального статуса государства или степени международного влияния этого государства. Экономическая доблесть и ее воплощение в технологических инновациях также могут быть ключевым критерием силы. Первейшим примером тому служит Япония. Тем не менее все еще существует тенденция, при которой географическое положение определяет непосредственные приоритеты государства: чем больше его военная, экономическая и политическая мощь, тем больше радиус, помимо непосредственных его соседей, жизненных геополитических интересов, влияния и вовлеченности этого государства.

До недавнего  времени ведущие аналитики в  области геополитики дебатировали о том, имеет ли власть на суше большее  значение, чем мощь на море, и какой конкретно регион Евразии представляет собой жизненно важное значение в плане контроля над всем континентом. Харольд МакКиндер, один из наиболее выдающихся геополитиков, в начале этого века стал инициатором дискуссии, после которой появилась его концепция евразийской “опорной территории” (которая, как утверждалось, должна была включать всю Сибирь и большую часть Средней Азии), а позднее — концепция “сердца” Центральной и Восточной Европы как жизненно важного плацдарма для обретения доминирования над континентом. Он популяризировал свою концепцию “сердцевины земли” знаменитым афоризмом:

Тот, кто правит Восточной Европой, владеет Сердцем  земли;  
Тот, кто правит Сердцем земли, владеет Мировым Островом (Евразией);  
Тот, кто правит Мировым Островом, владеет миром.

Некоторые ведущие  германские политические географы прибегли к геополитике, чтобы обосновать “Drang nach Osten” (стремление на Восток) своей  страны, в частности адаптацию  концепции МакКиндера Карлом Хаусхофером  применительно к германским стратегическим потребностям. Более вульгаризированный отголосок этой концепции можно уловить в подчеркивании Адольфом Гитлером потребности немецкого народа в “Lebensraum” (жизненном пространстве). Некоторые европейские мыслители первой половины этого века предвидели сдвиг геополитического баланса в восточном направлении, при этом регион Тихого океана, в частности Америка и Япония, должен был превратиться в преемника Европы, вступившей в пору упадка. Чтобы предупредить подобный сдвиг, французский политический географ Поль Деманжон, как и прочие французские геополитики, еще перед второй мировой войной выступал за более тесное единство европейских государств.

Сегодня геополитический  вопрос более не сводится к тому, какая географическая часть Евразии  является отправной точкой для господства над континентом, или к тому, что важнее: власть на суше или на море. Геополитика продвинулась от регионального мышления к глобальному, при этом превосходство над всем Евразийским континентом служит центральной основой для глобального главенства. В настоящее время Соединенные Штаты, неевропейская держава, главенствуют в международном масштабе, при этом их власть непосредственно распространена на три периферических региона Евразийского континента, с позиции которых они и осуществляют свое мощное влияние на государства, занимающие его внутренние районы. Но именно на самом важном театре военных действий земного шара — в Евразии — в какой-то момент может зародиться потенциальное соперничество с Америкой. Таким образом, концентрация внимания на ключевых действующих лицах и правильная оценка театра действий должны явиться отправной точкой для формулирования геостратегии Соединенных Штатов в аспекте перспективного руководства геополитическими интересами США в Евразии.

А поэтому требуются два основных шага:

первый: выявить  динамичные с геостратегической  точки зрения евразийские государства, которые обладают силой, способной  вызвать потенциально важный сдвиг  в международном распределении  сил и разгадать центральные  внешнеполитические цели их политических элит, а также возможные последствия их стремления добиться реализации поставленных целей; точно указать принципиально важные с географической точки зрения евразийские государства, чье расположение и/или существование имеют эффект катализатора либо для более активных геостратегических действующих лиц, либо для формирования соответствующих условии в регионе;

второй: сформулировать конкретную политику США для того, чтобы компенсировать, подключить и/или  контролировать вышесказанное в  целях сохранения и продвижения жизненных интересов США, а также составить концепцию более всеобъемлющей геостратегии, которая устанавливает взаимосвязь между конкретными политическими курсами США в глобальных масштабах. Короче говоря, для Соединенных Штатов евразийская геостратегия включает целенаправленное руководство динамичными с геостратегической точки зрения государствами и осторожное обращение с государствами-катализаторами в геополитическом плане, соблюдая два равноценных интереса Америки: в ближайшей перспективе — сохранение своей исключительной глобальной власти, а в далекой перспективе — ее трансформацию во все более институционализирующееся глобальное сотрудничество. Употребляя терминологию более жестоких времен древних империй, три великие обязанности имперской геостратегии заключаются в предотвращении сговора между вассалами и сохранении их зависимости от общей безопасности, сохранении покорности подчиненных и обеспечении их защиты и недопущении объединения варваров.

Из новых  независимых государств Бжезинский выделяет  Украину: «новое и важное  государство  на евразийской шахматной доске, является геополитическим центром, потому что само её существование как независимого государства  помогает трансформировать Россию. Без Украины Россия перестает  быть евразийской империей. Без Украины Россия  все еще может бороться за имперский статус, но тогда она стала  бы в основном  азиатским имперским  государством...» Ключевое положение Азербайджана в Каспийском регионе определяется  энергетическим фактором. Азербайджану наряду с Украиной Бжезинский отводит важную роль в противостоянии России. Если Азербайджан  будет под московским контролем, то трудно будет говорить о  подлинной независимости  среднеазиатских стран.

Турция и  Иран  после распада СССР  активизировали свои  позиции в каспийско-среднеазиатском регионе, зачастую нейтрализуя  друг друга. В этих государствах существуют  серьезные внутренние проблемы.  Турция  доминирует в Черноморском регионе, контролируя доступ из Средиземноморья, уравновешивает Россию на Кавказе, противостоит мусульманскому фундаментализму  и служит форпостом НАТО в регионе. Иран, несмотря на враждебность к США, играет роль барьера  для российской угрозы  американским интересам в районе Персидского залива.

Южная Корея  как геополитический центр Дальнего Востока тесно связана с Соединенными Штатами, что позволяет Америке  играть рот щита для Японии и не давать последней возможности  превратиться в мощную  военную державу. Растущая экономическая мощь Южной Кореи расширяет  радиус его геоэкономического пространства.

Обратим внимание на одну характерную особенность  игроков на евразийской шахматной  доске.  На западной и восточной  перифериях континента они находятся  после Второй мировой войны под  протекцией США. Соединенные Штаты  оказывают   покровительство, политическую, военную и экономическую поддержку Западной Европе и Японии. Перефразируя известное выражение, можно сказать, всякая  протекция развращает, но абсолютная протекция  развращает абсолютно. По сути Америка сделала  своих стратегических  союзников зависимыми от её мощи и они  постепенно не только  свыклись, но  и считают   это само собой разумеющимся.

Поэтому  жесткий  прагматик Збигнев  Бжезинский выносит  следующий приговор Европе: «Горький факт заключается в том, что Западная Европа, а также все больше и больше  и Центральная Европа  остаются  в значительной  степени американским протекторатом, при этом  союзные государства напоминают  древних вассалов  и подчиненных. Такое положение не является  нормальным как для Америки, так и для европейских государств. 

Главными архитекторами  Европейского дома являются Франция  и Германия, но их проекты отличаются друг от друга. Французская модель Европы  Шарля де Голля от Атлантики до Урала противостоит  англосаксонскому господству и американизации западной культуры. По мнению Бжезинского,  для Германии приверженность к Европе  является основой  национального искупления, а тесная связь с Америкой необходима для её  безопасности.  Поэтому  Германия придерживается формулы: искупление + безопасность = Европа + Америка. Для реализации этих проектов  Соединенным Штатам остается  роль строителя Европы, основанной  на франко-немецком  сотрудничестве. Поэтому главная  геостратегическая цель  Америки  в Европе: путем  трансатлантического партнерства  укрепить  американский плацдарм для продвижения в Евразию с факелом  демократии. Естественно, важнейшая остановка на этом пути - Россия.

Азиатско-Тихоокеанский  регион становится одним из  мировых  полюсов экономического и технологического развития. Однако политический ландшафт  Восточной Азии  является взрывоопасным из-за  масштабов  наращивания вооружений и потенциальных конфликтов.  С середины 90-х годов регион стал  крупнейшим в мире импортером оружия.  Среди  дремлющих   вулканов  наиболее взрывоопасны:

1. проблема политического статуса Тайваня,
2. проблема Северной Кореи и её стремление стать ядерной державой,
3. спорные проблемы  из-за потенциальных  энергетических ресурсов континентального шельфа ( Парасельские  и другие острова, скалы Лианкур),
4. проблема северных территорий (южных островов Курильской гряды),
5. территориальные этнонациональные  проблемы Тибета и   Синьцзяна,
6. многочисленные неурегулированные пограничные конфликты и другие.