Разговорная речь французского языка

Если говорить о выражении  социальных аспектов мысли, то выше мы говорили уже о том, что в области разговорного языка другие по отношению к говорящему лица, в первую очередь слушатель или слушатели, собеседник или собеседники играют двойную роль в формировании высказывания. Иногда говорящий воспринимает их как воплощение препятствий, которые он должен преодолеть, чтобы донести свою мысль до сознания этих лиц; в других случаях они воспринимаются говорящим сами по себе и выступают как факторы, определяющие изменения, которые претерпевает высказывание.

Чтобы показать первый из двух аспектов, достаточно напомнить читателю все те выразительные средства, которые  использует разговорный язык, для  того чтобы подготовить, возбудить и поддержать внимание собеседника; сюда относятся восклицания (например, Tenez , regardez là-bas! Стойте, посмотрите-ка туда!»), вводные слова, «затычки» и повторы (например, Cela, voyez – vous, non, c`est impossible! «Ну, нет, это, видите ли, невозможно!»; Ah, ça! Voyons, dites donc, est-ce que, par hazard, vous vous moquez de moi? - «Вот как! Но послушайте, скажите, вы, случайно, не смеетесь надо мной?»), всевозможные синтаксические средства, в первую очередь особые конструкции, позволяющие расчленить мысль, чтобы вернее донести ее до сознания собеседника. Все эти факты требуют особого изучения и могут быть разъяснены только при анализе выразительных средств разговорного языка, о которых мы будем говорить ниже.

Второй аспект рассматриваемого нами явления гораздо важнее: именно в нем заключается социальный (в узком смысле слова) характер разговорного языка. Субъективное начало постоянно  стремится довести выражение  до крайних пределов интенсивности, но в большинстве случаев этому  препятствуют сдерживающие факторы  социального порядка, которые находятся  в постоянном противоречии с индивидуальными  чувствами и сводят порой их выражение  до более скромных пределов, иногда даже ниже среднего уровня экспрессии. Нам достаточно дать лишь количественную характеристику каждой из этих тенденций: под влиянием индивидуальных чувств сознание говорящего стремится к преувеличению в выражении мысли; такая гиперболизация имеет чисто субъективное происхождение и отчетливо аффективный характер; когда же на сцену выступает социальный императив, выражение оказывается смягченным; такое смягчение, обусловленное социальными факторами, также имеет аффективный характер; оно тоже, хотя и по-иному, воздействует на чувства. Дальнейшие рассуждения напомнят, быть может, читателю то, что было сказано относительно степеней интенсивности экспрессивных фактов; однако если тогда мы говорили о собственной эмоциональной окраске, то сейчас речь идет о социальном аспекте проблемы и о вытекающей из него социальной окраске фактов разговорной речи.

Свойственное разговорному языку преувеличение, характеризуется тем, что оно постоянно стремится к абсолюту, не избегает нелепостей и в своих речевых проявлениях всегда имеет аффективный характер. Мысль, порожденная той или иной жизненной потребностью, в своей основе не может быть чисто логической, а преувеличение, к которому говорящий прибегает для того, чтобы внушить собеседнику свою мысль или привлечь его внимание, не может достигнуть своей цели, если оно не воздействует на чувства. Чаще всего мы преувеличиваем бессознательно и очень редко замечаем, насколько эти преувеличения бывают абсурдны; вдумаемся, до какой степени нелогичны такие высказывания, как Il fait le plus beau temps du monde «Стоит самая прекрасная в мире погода», On ne peut rien imaginer de plus laid «Нельзя представить себе ничего более уродливого», On ètouffe ici «Здесь задохнуться можно», букв. «Здесь задыхаются», Je veux bien être pendu si j`y comprends quelque chose «Пусть меня повесят, если я хоть что-нибудь в этом понимаю», и т. д. В огромном большинстве случаев никто не воспринимает такие преувеличения в буквальном смысле; мы ощущаем только экспрессивную окраску выражения, что собственно, и является целью, которую ставит перед собой говорящий. Безусловно, разные люди воспринимают эти вещи очень по-разному, однако это не ставит под сомнение реальность самой тенденции. Вот еще несколько примеров. Преувеличение чаще всего встречается в разговорных обозначениях количества и интенсивности. Разговорная речь не только избегает точных оценок; даже те выражения, которые могут считаться преувеличенными, не удовлетворяют говорящего, если они недостаточно аффективны. Вместо того чтобы сказать Donnez- moi un peu de lait, très peu, extrêmement peu de lait, Presque pas — «Дайте мне немного молока, совсем немного, крайне мало, почти совсем без молока» и т. д. — все эти выражения, логически рассуждая, могли бы показаться достаточно интенсивными, — рядовой носитель языка предпочитает совершенный абсурд, говоряun rien, moins que rien, «ничего, меньше, чем ничего» или же прибегает к аффективным метафорам, основывающимся на чисто детских ассоциациях (une larme, un soupcon, un nuage, une idée «слезу, подозрение, облачко, мысль» и т. п.).⁵

Свойственная разговорной  речи страсть преувеличивать, как  и следовало ожидать, порождает  множество идиоматических выражений, которые можно найти, если речь идет о французском языке, в любом  сборнике галлицизмов; эти обороты  дают возможность сделать одно поучительное сопоставление. Как уже было указано, наши современные языки выражают идею интенсивности, при помощи особого  типа фразеологических сочетаний (ср. un ennemi irréconciliable «непримиримый враг», un froid glacial «леденящий холод», diamétralement opposé «диаметрально противоположный», refuser catégoriquement  «категорически отказать» и т. п.); однако для разговорного языка это все слишком абстрактные формулы, хотя, если вдуматься, в них уже присутствует солидная доза преувеличения; разговорная речь предпочитает сравнения и метафоры: чтобы сказать dormer d`un profound sommeil «спать глубоким сном» или dormer cailmement «спокойно спать», фамильярная фразеология дает нам несколько вариантов: dormir à poings fermés , «спать со сжатыми кулаками», dormer comme une soupe, «спать, как суп», dormer sur les deux oreilles, «спать на обоих ушах» и т. п

Страсть к преувеличению  проявляется с особой интенсивностью в тех случаях, когда эмоциональный  порыв не сдерживается никакими соображениями, обусловленными присутствием других лиц  или представлением о них. Человек, ставший жертвой какого-нибудь противозаконного действия, сдерживаясь, будет квалифицировать его как incorrect «неправильное», irrégulier «недопустимое», abusive «самочинное»; дав волю своему возмущению, он, скажет: injustifiable «непостижимое», indigne «недостойное», inique «несправедливое»; если же он дойдет до ругательств (а бранные слова часто бывают типичными образцами аффективного преувеличения), то назовет это действие уже не иначе, как salute «подлость», «низость», crasse «пакость», canaillerie «гадость», cochonnerie «свинство». Эти слова не выражают прямо и непосредственно идею незаконного действия, но интенсивность эмоции вообще всегда затемняет и отодвигает на задний план оттенки смысла; чем выше интенсивность выражения, т ем неопределеннее его логический смысл. Именно поэтому большинство бранных слов и ругательств может употребляться в самых различных ситуациях, нисколько не теряя своей выразительности.

Таким образом, мы видим, что  преувеличение полностью отвечает естественным и социально обусловленным  тенденциям разговорной речи. Однако обороты, содержащие гиперболу, быстро стираются, теряют свою экспрессию; такие выражения, как J`était à cent lieuse de m`y attendre «Я был за сто лье от того, чтобы ожидать этого», Je n`en voudrais pas pour un empire, pour tout l`or du monde «Да предложи мне за это целое царство, все золото света — я бы все равно не взял», Je voudrais être à cent pieds sous terre «Я готов сквозь землю провалиться» — букв, «хотел бы очутиться на сто футов под землей», не могут долго сохранять свою живую образность; дистанция между выражением и действительностью слишком велика; в конце концов человек восстанавливает правильное соотношение между тем, что он говорит или слышит и тем, что он (или его собеседник) думает при этом на самом деле. В результате разговорный язык вынужден непрерывно усиливать существующие выражения и создавать новые — получается своего рода бег на месте. В этом отношении нет ничего более показательного, чем история утвердительных и отрицательных частиц. Очень трудно сказать «да» или «нет», которые выражали бы чистое утверждение или чистое отрицание без малейшей примеси чувства; а если чувство преобладает в высказывании, оно толкает на преувеличение. Французские отрицательные частицы non «нет», раs «не», point «совсем не», которые в современном языке лишены всякой аффективной окраски, этимологически восходят к весьма интенсивным выражениям, которые означали pas une seule chose, дословно: «ни одной вещи», pas une seul pas «ни шагу», pas même un point «ни даже точки». Так как эти отрицания потеряли всякую экспрессию, язык прибегает к другим средствам, чтобы удовлетворить свою потребность преувеличивать (ср. например, Il n`y a pas âme qui vive «Нет ни одной живой души», pas un chat «ни одной собаки» — дoсл. «кошки», cela ne fait pas l`ombre d`un doute «тут нет и тени сомнения». Именно эти мелкие факты лучше всего показывают, что такое в сущности экспрессивная система, то есть система аффективных категорий, стремящихся воплотиться в речи; так как язык непрерывно развивается, та или иная эмоциональная потребность все время заставляет создавать новые выразительные средства, чтобы заменить те, которые потеряли способность выполнять свои прежние функции и приобрели новое значение.

Как мы видели, в разговорном  языке говорящий преувеличивает, чтобы навязать свою мысль слушателю, и, наоборот, смягчает свои выражения, щадя собеседника; приспособление к  среде почти всегда сопровождается смягчением как мысли, так и ее выражения. Этот психический процесс, протекающий чаще всего неосознанно, состоит в том, что говорящий подавляет свой эмоциональный импульс и так же бессознательно подбирает из всех возможных выражений те, которые наиболее соответствуют ситуации. Это самоограничение и этот подбор диктуются социальными чувствами, вытекающими из характера отношений между собеседниками, при условии если они знают друг друга недостаточно близко и между ними существуют те или иные общественные преграды. Что же касается характера самих чувств, то они сводятся к элементарному страху — чувству самому постыдному и в то же время столь естественному для цивилизованного человека, ибо от взаимоотношений с другими лицами зависит сохранение общественного ранга говорящего; в выражении такого рода чувств всегда присутствует изрядная доля лицемерия и лжи — в этом легко можно убедиться на примере так называемых формул вежливости, если, конечно, они не выражают искреннее уважение или благожелательность. Однако в отношении всех этих вопросов между людьми существует молчаливое согласие; нас удивляет только преувеличенная, явно неискренняя вежливость, а обычные формы приняты всеми и всеми воспринимаются как нечто должное; если бы мы каждый раз отдавали себе отчет в том, что мы говорим, все бы очень скоро убедились, что даже простейшие формы общественного бытия несовместимы с ходячей моралью. С другой стороны, инстинкт самосохранения создает иллюзию, будто общество держится на принципах морали, ибо общественное бытие порождает определенный свод «приличий»; на самом деле эти приличия представляют собой чистые условности, и если они не являются пережитками религиозных верований, то в основе их лежит самое обычное лицемерие. Эти тенденции воплощаются в языке в форме запретов, «табу»: некоторые предметы и некоторые действия считаются неприличными, и, по молчаливому согласию, их нельзя называть прямо, а можно выразить только обиняком, путем перифраз и иносказаний; отсюда пошло (по крайней мере в новых языках) подавляющее большинство эвфемизмов. Чтобы дать читателю наглядное понятие об этом явлении, предоставим ему самому угадывать подлинный смысл следующих оборотов: se soulager «облегчиться», recevoir un coup de pied à l`endroit où le dos perd son nom «получить пинок в то место, откуда ноги растут» (букв, «где спина теряет свое название»), être dans une situation intéressante «быть в интересном положении» и т. п.

Наиболее показательные  примеры смягчения обнаруживаются в тех случаях, когда выражаемая мысль является социально опасной, то есть когда говорящий выносит  какие-то нелестные суждения о других лицах, обвиняя их в нечестности, непорядочности, лжи и т. п. Предположим, что вас кто-то обманул; в откровенном разговоре вы назвали бы этого человека filou, «мошенник», canaille «сволочь» или fripouille«прохвост»; но у вас, возможно, есть основания его щадить, и тогда вы ограничитесь тем, что обвините его в бестактности indélicatesse или скажете, что он недобросовестный peu consciencieux и бесцеремонный peu scrupuleux) человек. «Бывает опасно бросить кому-нибудь в лицо Menteur! - «Лжец!» — приходится сказать: Ce que vous avansez là n`est pas tout à fait exact «То, что вы утверждаете, не вполне точно», и даже слово contre- vérité «несоответствие истине», часто кажется слишком резким.

Не словарные особенности  составляют подлинную специфику  разговорного языка: основные его тенденции  проявляются главным образом  в косвенных выразительных средствах. В частности, говоря о преувеличении  и смягчении, в первую очередь  надо указать на употребление в этой функции различных восклицаний  и вообще таких слов и оборотов, точный смысл которых определяется только интонацией . Так, в вариациях на тему Je ne crois pas ce que vous dites «Я не верю тому, что вы говорите», разговорный язык; используя прямые средства аффективного преувеличения, подскажет нам такие фразы, как Vous me la baillez belle!«Да что вы меня дурачите!», Elle est bien bonne! «Нашли дурака!»; а косвенные средства дадут нам: Allons donc! «Ну, да!», Ah! Ça, non, par exemple! «Ну, это уж, положим, нет!» и т. п. Легко убедиться, что вторые эмоциональнее первых. Чтобы выразить ту же мысль в смягченной форме, можно сказать: En êtes-vous bien sûr? «Вы вполне в этом уверены?», Vous croyez? «Вы так думаете?», Vous trouvez? «Вы находите?», Permettez- moi d`en douter «Позвольте мне усомниться в этом» — это все будут прямые средства; можно сказать и иначе: A vrai dire…Voilà…Ma foi, vous savez…«По правде сказать... Видите ли... Право же, знаете...»— В этом случае мы имеем дело с косвенными средствами весьма деликатного свойства, потому что все они предполагают совершенно особую интонацию, описать которую здесь не представляется возможным.

Впрочем, надо сказать, что  смягчение проделывает ту же эволюцию, что и преувеличение, и это  естественно, так как в сущности оно является преувеличением «наизнанку». Формулы вежливости и приличия стираются, точно так же как преувеличенно резкие выражения и бранные слова, и язык вынужден затрачивать новые усилия, чтобы заполнить пробелы выразительной системы. Так, формула вежливости s`il vous plaît «пожалуйста», букв, «если вам угодно», первоначально весьма экспрессивная, теперь уже недостаточна для подчеркнуто вежливого обращения, так что в известных обстоятельствах, обращаясь к некоторым людям, просто невежливо сказать: Passez-moi le pain, s`il vous plait! «Передайте, пожалуйста, мне хлеб!»; в таких случаях говорят: Voudriez – vous me passer le pain можете ли вы передать мне хлеб?», Auriez – vous la bonté de me passer de... «Будьте любезны, передайте мне...», Oserais – je vous prier de... «Осмелюсь ли я просить вас...» и т. п. То же самое происходит с эвфемизмами, в частности со словами и выражениями, служащими для того, чтобы избежать прямого упоминания о смерти (известно, что в цивилизациях европейского типа это вызывается не столько суеверным страхом, сколько социальным табу); почти все синонимы глагола mourir — это былые эвфемизмы (décéder «скончаться», défunter «упокоиться», trespasser «опочить» и т. д.). Однако они утратили этот оттенок, и современный язык прибегает к таким смягченным выражениям, как Il s`est éteint «Он угас», Il s`est endormi «Он уснул», Il n`est plus là «Его больше нет», Il nous a quitté «Он оставил нас», Il est parti ( pour un monde meilleur)  «Он отошел (в лучший мир)» и др.