Исторический портрет Александра I

    II

    Александр был умен. Он прекрасно понимал, что  розы без шипов не бывает. И он боялся этих шипов. Государственные  заботы ему казались непосильными и страшными. Надо было так много знать, всему учиться и обо всем помнить, а забвение так приятно. И так соблазнительно махнуть на все рукой. Его воспитатель Протасов писал в 1791 году, когда Александру было четырнадцать лет: «Замечается в Александре Павловиче много остроумия и способностей, но совершенная лень и нерадение узнавать о вещах, и не только чтоб желать ведать о внутреннем положении дел, как бы требовали некоторого насилия в познании, но даже удаление читать публичные ведомости и знать о происходящем в Европе. То есть действует в нем одно желание веселиться и быть в покое и праздности. Дурное положение для человека его состояния. Я все силы употребляю перебороть сии склонности. От некоторого времени замечаются в Александре Павловиче сильные физические желания как в разговорах, так и по сонным грезам, которые умножаются по мере частых бесед с хорошими женщинами».  

    В начале 1795 года уволен был Лагарп, и  Александр совсем перестал учиться  и работать. Современники уверяют, что  он забросил книги и предавался лени и наслаждениям. Только гатчинские упражнения на военном плацу продолжали будто бы занимать будущего императора. Возможно, что все это правда, но едва ли Александр совсем бесплодно проводил время. Он внимательно наблюдал за тем, что делается вокруг. И если он не успел узнать подлинной, народной России, удаленной от него, зато он успел возненавидеть самодержавие бабушки и низость придворного быта. Будущий самодержец, он стыдился тогда безумия неограниченной власти и мечтал избавиться как-нибудь от нее. 

    Продолжая и после удаления Лагарпа от царского двора поддерживать с ним связь, Александр в своих письмах  жалуется на невозможность больше выносить лживость всего, что происходит вокруг него: «…все грабят, почти не встречаешь честного человека…»; на то, что придворная жизнь мешает ему заниматься наукой. И даже будучи возмущенным жестоким отношением брата Константина к людям, Александр, тем не менее, страстно желает сбросить с себя тяжкий груз власти: «…жажду лишь мира и спокойствия и охотно уступлю свое звание за ферму подле вашей или по крайней мере в окрестностях».  

    Весною  того же года Александр пишет своему приятелю Виктору Павловичу Кочубею, который в это время занимал  пост нашего посла в Константинополе: «Мое положение меня вовсе не удовлетворяет. Оно слишком блистательно для моего характера, которому нравится исключительно тишина и спокойствие. Придворная жизнь не для меня создана. Я всякий раз страдаю, когда должен являться на придворную сцепу, и кровь портится во мне при виде низостей, совершаемых на каждом шагу для получения внешних отличий, не стоящих в моих глазах медного гроша. Я чувствую себя несчастным в обществе таких людей, которых не желал бы иметь у себя и лакеями, а между тем они занимают здесь высшие места, как, например, князь Зубов, Пассек, князь Барятинский, оба Салтыковы, Мятлев и множество других, которых не стоит даже и называть и которые, будучи надменны с низшими, пресмыкаются перед тем, кого Доятся. Одним словом, мой любезный друг, я сознаю, что рожден не для того сана, который ношу теперь, и еще менее для предназначенного мне в будущем, от которого я дал себе клятву отказаться тем или другим способом. Вот, дорогой друг, важная тайна, которую я уже давно хотел передать вам; считаю излишним просить вас не сообщать о ней никому, потому что вы сами поймете, что это нечто такое, за что я мог бы дорого поплатиться...»

    Двадцать  пять лет царствовал самодержавно Александр; двадцать пять лет оп воевал и управлял, возбуждая к себе то добрые чувства, то страстную ненависть, но время от времени навязчивая идея об отречении от престола возникала в его душе, и он изнемогал в этом борении с самим собою.  

    Уже после столь личного письма Кочубею, в 1817 году, во время одной из своих  поездок на юг, Александр в присутствии  нескольких лиц выразил желание удалиться от дел в течение следующих 10 лет. Спустя два года, на обеде у своего брата Николая, император сказал ему и его жене, что Константин отказался от престола и что Николаю надобно будет принять власть на себя гораздо ранее, чем тот может предположить –  еще при его, Александра, жизни. Весной 1825 года он оделил подобное же признание посетившему Петербург принцу Оранскому. Наконец 15 августа 1826 года, накануне коронации Николая Павловича, Александра Федоровна писала в своем дневнике: "Наверное, при виде народа я буду думать о том, как покойный император, говоря нам однажды о своем отречении, сказал: «Как я буду радоваться, когда я увижу вас проезжающими мимо меня, и я, затерянный в толпе, буду кричать вам "ура"».  

    Итак, всю жизнь Александр лелеял одну мечту. Если в юности он романтически рисовал себе будущее, как скромную жизнь "с женой на берегах Рейна", полагая свое "счастье в обществе друзей и в изучении природы", то под конец жизни это бегство от власти он уже не представлял себе как счастливую идиллию. Но и в эти последние, трудные годы его мысль была прикована к одной надежде - бросить все и уединиться во что бы то ни стало... Но каждый раз эта надежда туманилась и вовсе исчезала, потому что не так легко сбросить с себя корону. Александр понимал, что надо что-то сделать сначала, обеспечить государство от полного развала и гибели, кому-то передать власть, но сделать это, окапывается, не так просто. И вот у него постепенно складывалось убеждение, что надо сначала установить какой-то порядок, дать России закон и гражданственность и потом, когда свобода станет достоянием страны, уйти, предоставив иным продолжать начатое им дело.  

    III 

     Дано немало уже объяснений этой непонятной и сложной психики соперника Наполеона, вызывавшего самые противоречивые характеристики со стороны современников. Прежняя историография как бы реабилитировала перед потомством личность Александра. «Мы примиряемся с его личностью потому, — писал Пыпин в своих очерках «Общественное движение», — что в источнике его недостатков находим не дурные наклонности, а недостаток воспитания воли и недостаток понимания отношений, что в глубине побуждений его лежали часто наилучшие стремления, которым недоставало только школы и благоприятных условий».

    Александр был «одним из наиболее характеристических представителей» своего времени: «он сам лично делил различные настроения этого времени, и то брожение общественных идей, которое начинало тогда проникать в русскую жизнь, как будто отражалось в нем самом таким же нерешительным брожением. Так, сперва он мечтал о самых широких преобразованиях, о каких только думали самые смелые умы тогдашнего русского общества: он был либералом, приверженцем конституционных учреждений... в другое время, смущаясь перед действительными трудностями и воображаемыми опасностями, он становился консерватором, реакционером, пиетистом». Теми «трудными положениями», которые ставила Александру сама жизнь, Пыпин в значительной степени готов был объяснять двойственность и неуверенность в характере Александра.

    Он  был всегда искренен, когда в одно и то же время колебался между  двумя совершенно различными настроениями. Та «периодичность воззрений», которую  отмечает Меттерних, не являлась выражением какого-то сознательного лицемерия. Его внутренние тревоги даже в  период реакционной политики показывают в нем не бессердечного лицемера или тирана, каким его нередко изображали, а человека заблуждавшегося, но способного вызвать к себе сочувствие, потому что во всяком случае это был человек с нравственными идеалами.

    Еще более теплую характеристику Александра дал Ключевский в своем знаменитом литографированном курсе: «Александр был прекрасный цветок, но тепличный, не успевший акклиматизироваться на русской почве: он рос и цвел роскошно, пока стояла хорошая погода, наполняя окружающую среду благоуханием, а как подула северная буря, как настало наше русское осеннее ненастье, этот цветок завял и опустился». Александр был воспитан в политических идиллиях, у него не было необходимого «чутья действительности», и те «слишком широкие мечты», с которыми он вступил в правительственную деятельность, разбились о встреченные препятствия, о незнание практической жизни. Неудачи вызывали утомление и раздражение.

    Таков был «коронованный Гамлет», как  назвал Александра Герцен. В духе этой прежней историографии характеризует Александра и автор новейшей его биографии проф. Фирсов. Александра нельзя изображать, как «двуличного деятеля, как хладнокровного хитреца». Это была сложная, хрупкая психическая организация. Александр явился «моральной жертвой русской истории XVIII века, точнее — истории русского престола». Это — жертва среды; это — монарх, «морально не вынесший самодержавной власти, унаследованной им при помощи дворцовой революции со смертельным исходом для царствующего государя».

    Физическая гибель Павла повлекла за собой моральную гибель Александра. «Вечное терзание совести» надломило хрупкую психическую организацию. Поэтому судьба Александра полна самого «трогательного драматизма». «Я должен страдать, ибо ничто не в силах уврачевать мои душевные муки», говорил Александр Чарторийскому. И Александр страдал, но изверившись, все-таки не перестал видеть в «благородных принципах» идейную красоту, и они продолжали сохранять в его глазах известное эстетическое значение. Он «сохранил их в глубине своей души, лелея и оберегая от постороннего влияния, как тайную страсть, которую он не решался раскрыть перед обществом, не способным понимать его»....

    Однако  как проникнуть взором историка в  то, что оберегается, как тайная страсть, в сферу «мистических созерцаний и покаянных молитв»? Слишком уж субъективен будет при таких условиях психологический анализ исторических деятелей. Быть может, современная скептическая историография в своем «иконоборстве», как выразился кн. Вяземский, понижает «величавость истории и стирает с нее блеск поэтической действительности», но зато она оперирует только над реальными фактами. И число таких фактов, входящих в оборот исторических изысканий, с каждым годом увеличивается. Когда Пыпин писал свой очерк, он должен был сделать оговорку, что «подробности истории Александра еще слишком малоизвестны» для того, чтобы определенно объяснить резкие «противоречия», с которыми мы постоянно встречаемся и в характере Александра, и в его деятельности, и в отзывах о нем современников. История Александра еще далека, конечно, и теперь от полноты. Но многое из того, что прежде было неясным, достаточно вырисовывается уже на фоне новых изысканий. И, быть может, прежде всего та искренность Александра, в которую веровала прежняя историография, значительно потускнела под скальпелем современного исторического анализа; и все рельефнее под одним выступает та оборотная сторона медали, которая омрачала на первых же порах «дней Александровых прекрасное начало». Многие из отрицательных черт Александра, отмеченные современниками, найдут себе конкретное подтверждение в действительности, очень далекой от осуществления «благородных принципов» и идеальных мечтаний в юной молодости. 
 

    Заключение

    Большое количество порой столь противоположных  мнений об Александре I лишь подтверждает тот факт, что оценивать человека объективно невероятно сложно, если вообще возможно. Для кого-то император так и остался сфинксом, неразгаданным и хранящим тайну; кто-то, видя в Александре лишь прельстителя и актера, судил слишком поверхностно.

    Александр I – это пример человека, раздираемого противоречиями и сомнениями. Склонность не просто все взвешенно все обдумать, а проанализировать каждую мелочь и деталь, но при этом так и не определиться в своем решении – вот что на протяжении всей жизни мешало императору быть сильным правителем и способствовало развитию некого двуличия. Можно предположить, что Александр старался всегда быть максимально объективным, что он смотрел на любую ситуацию сразу с нескольких точек зрения. А вот определится в выбором какой-то конкретной не представлялось для него возможным.

    Эта сомнительность уходит корнями еще  в самое детство императора, когда, находясь между бабкой и отцом, он так и не смог выбрать кого-то одного, поскольку любил обоих. Позже, уже находясь у власти, Александр горел желанием привести в действия либеральные задумки, к которым еще при учебе у Лагарпа у него проявлялся живой интерес, но умом понимал, что для тогдашняя Россия была просто не готова к таким переменам.

    Александр ни в коем случае не был злым, коварным и расчетливым человеком. Двойственность его натуры носила характер защиты, как панцирь скрывающая неуверенность и слабость императора. Отсюда же (из-за нежелания показывать свое истинное «я», которое самому Александру было неприятно) вытекают такие качества как мнительность и подозрительность.

    Хотя  история и не терпит сослагательного  наклонения, всё же можно с определенной долей уверенности сказать, что  у Александра были все шансы стать, пожалуй, самым значим из всех правителей Российского государства. Но, ввиду особенностей императора как простого человека и событий, которые оказали на него неизгладимое влияние, этого не произошло.  

    Список  литературы: 

• А. Н. Сахаров  «Александр I»
• Г. И. Чулков. «Императоры. Психологические портреты»
• http://ru.wikipedia.org
• http://www.peoples.ru
• А. Е. Пресняков «Российские самодержцы»

Сноски 

    1 –  из списка книг, рекомендованных к чтению Александру I

    2 - Г. Чулков. «Императоры. Психологические портреты» - Александр I, глава I.