Боярская дума

   А в годы  реформ молодой царь Иван IV, чтобы расширить думу за счёт своих соратников, вводит в неё – помимо бояр и окольничих – думных дворян.  Которые ранее именовались «дети боярские, в думе живущие». Чин думного дворянина шел сразу за чинами бояр и окольничих. До этого чина обычно дослуживались представители захудалых боярских фамилий или дворяне, не принадлежавшие к высшей аристократии.

   В думе присутствовали ещё статс-секретари и докладчики думы. Все они назначались в думу государем. Можно различить два элемента в ее составе, аристократический и бюрократический.  В звания бояр и окольничих назначались обыкновенно  старшие представители важнейших боярских фамилий; как скоро они достигали известного возраста, им «сказывали думу», вводили в совет, соображаясь с местническими обычаями и отношениями. Напротив, думные дворяне и думные дьяки, большею частью люди незнатные, получали назначения по усмотрению государя за личные качества или государственные заслуги. Этот второй элемент пока мало заметен и мало влиятелен; во весь XVI в. дума сохраняла строго боярский, аристократический состав. Но правительственное значение думных людей не ограничивалось их сиденьем в думе. Все служилые люди, носившие звания бояр, окольничих и думных дворян, в силу своих званий были членами государственного совета и назывались думными людьми; но те же думные люди управляли московскими приказами, командовали полками в походах и правили областями в качестве наместников и воевод. Полковой  воевода или уездный наместник, конечно не могли постоянно заседать в московской думе; поэтому на ежедневные ее заседания являлись большей частью только начальники московских приказов, судьи, как они назывались, которых должность привязывала к столице.

   В XVI в. великий князь ещё не мог сломать старый родовой принцип, по которому чин боярина и окольничего передавался в одних и тех же семьях, но он мог «придержать» или ускорить назначение нового боярина. Князь не мог назначить в думу племянника раньше дяди, но мог назначить того представителя семьи, который по личным качествам казался ему более достойным.  К тому же с разрастанием боярских родов, выделением в них всё новых фамилий  строго  соблюдать старый  порядок  назначения, сложившийся при первых московских князьях, становилось всё труднее.

   Ограниченный  состав средневековой думы не  позволял князьям открыто привлекать  к управлению государством своих  незнатных любимцев; князь мог  лишь обсуждать с ними решения, так сказать частным образом, «у постели». В таком виде дума просуществовала вплоть до Петровских реформ, но со временем соотношение разных чинов (бояре, окольничие, думные дворяне) в ней постепенно меняется.  К концу XVI в. думные чины всё чаще получают родственники царицы и любимцы царя.

   Ещё в 1526 г.  великий князь Василий Иванович  не посмел сломать древнюю  традицию: женившись на Елене  Глинской, он не ввел в думу  родню жены. А через шестьдесят  лет его внук Фёдор Иванович  поставил во главе думы Бориса Годунова, не отличавшегося большой знатностью. И в XVII в. Романовы вводят в число бояр и окольничих  своих фаворитов и свою родню.  А женились они по любви на незнатных девушках.  Прошло время, когда бояре роптали на того же Василия Ивановича, что он решает все дела не с думой, а лишь с доверенными советниками, «запершись сам-третей у постели».

   Как отметил  еще Ключевский в труде «Боярская  дума Древней Руси», деятельность  этого органа осуществлялась  будто бы  незаметно. Решения  шли от имени царя , проводились в жизнь думными дьяками,. Через различные приказы. Но надо помнить, что во главе приказов стояли всё те же бояре и думные дьяки.⁷

   Определяя   значение думы среди аналогичных  систем государственного управления  соседних стран, Иван Грозный и переписывавшийся с ним князь Андрей Курбский  называли её «сенатом»⁸, «сингклитом»⁹. Но в отличие от подобных советов при польском короле и великом князе литовском в Московском государстве в думу входили лишь светские лица, а высшее духовенство заседало отдельно и не допускалось к государственному управлению. Кроме того, в соседнем                   Польско-Литовском государстве в совет при государе входили лица, занимавшие определённые государственные должности ( воеводы, наместники и др.). Подобные службы были наследственными в определённом круге семей, но правитель мог отнять должность у кого-либо из знатных людей, отдать её своему любимцу и благодаря этому ввести его в совет.

         § 3. Характер деятельности Боярской думы.

   Обсуждение дел в думе излагалось думными дьяками в протоколах или «списках государеву сиденью о всяком земском указе»; но это, кажется, не было постоянным правилом, и от XVI в. до нас не дошло таких записей. Только местнические тяжбы, которые решала дума, записывались подробно для дальнейших справок. Дьяки всегда помечали  только приговоры думы, которые потом облекались в форму указа или закона. Приведу для примера случай из XVII в., достаточно выясняющий не только отношения пометы к указу, но и административный темперамент времени. На неумелое  донесение нераспорядительного уездного воеводы положена была помета: «отписать с опалой». Помета была разработана в указе, начинающийся внушительными словами: «И ты, дурак безумный,  худой воеводишка! Пишешь» и пр. По отсутствию протоколов мы мало знаем о том, как шли совещания в думе и как составлялись приговоры.  Но известно, что там бывали прения, даже возражения самому государю, «встречи». О великом князе Иване III рассказывали, что он любил встречу и жаловал за нее. Сын его Василий не был так сдержан и почтителен чужому мнению: из бесед Берсеня Беклемишева  узнаем о бурной сцене, устроенной великим князем строптивому оппоненту, которого он с бранью выгнал из совета, положив на него опалу. Иногда, в тревожные времена, при борьбе придворных партий, прения разгорались, по словам летописей, в «брань велию и крик и шум велик и слова многие бранные»¹⁰. Это были редкие исключительные случаи. Обычное течение дел в думе отличалось строгой чинностью, твердостью форм и отношений. По крайней мере, такое впечатление выносится из уцелевших остатков деятельности думы. Её строй, авторитет и обычный порядок делопроизводства как будто рассчитаны были на непоколебимое взаимное доверие её председателя и советников, свидетельствовали о том, что между государем и его боярством не может быть разногласия в интересах, что эти политические силы срослись между собой, привыкли действовать дружно, идти рука об руку и что идти иначе они не могут и не умеют. Бывали столкновения; но они шли вне думы и очень слабо отражались на её устройстве и деятельности. Бывали споры, но не о власти, а о деле;  сталкивались деловые мнения,  не политические притязания. По своему историческому складу Боярская дума  не сделалась  ареной политической борьбы. Государь ежедневно делал много правительственных дел без участия боярского совета, как и боярский совет решал много дел без участия государя. Это вызывалось соображениями правительственного удобства, а не вопросом о политических правах и прерогативах, было простым  разделением  труда, а не разграничением власти.  Случай с Берсенем – одна из многих вспышек нервной раздражительности, вырвавшаяся на ружу из этой без шумной и замкнутой лаборатории московского государственного права и порядка. Здесь,  по-видимому, каждый знал своё место по чину и породе и каждому знали цену по дородству разума, по голове.  С виду казалось, в этой отвердевшей обстановке не было место политическим страстям и увлечениям,  ни в какую голову не могла запасть мысль  о борьбе за власть и значение; лица и партии со своими себялюбивыми или своекорыстными помыслами должны были  исчезать под давлением государственного интереса и политического приличия или обычая.  Таким же характером отличалась и деятельность московских приказов.  В этой куче учреждений, возникавших  в  разное время, без общего плана, по указаниям и нуждам текущей минуты, было много путаницы и толкотни, изводилось много бумаги и времени, делалось не мало административных грехов;  но не слышно отзвуков политической борьбы.  Во главе приказов большею частью  ставились люди, которые заседали и в боярской думе,  а там они были такими же послушными рутинными дельцами, как здесь являлись сдержанными лояльными советниками.¹¹

Глава 2. Система  феодальной иерарахии.

           § 1. Местничество.

    Местничество - это система феодальной иерархии, при которой положение  человека  зависело не от личных заслуг, а от "породы", то есть происхождения. Название  местничества произошло от давнего обычая занимать  место на   пиру в соответствии  со знатностью.  В конце XV - середине XVI вв. окончательно сложился местнический счет по "родословцу" или "лествице", при Иване Грозном был составлен "Государев родословец", в котором была перечислена высшая знать, и "Государев разряд" - списки назначений  на  высшие  должности, начиная со времен Ивана III. С учетом родословца и разряда производились все новые назначения, причем каждый представитель аристократической фамилии мог занимать должность не выше  и не ниже  той,  которую когда-то  занимал  его предок. Местническая   арифметика была невероятно  запутанной даже по отношению к близким родственникам и выражалась в таких замысловатых формулировках как "первого брата сын четвертому дяде  в версту"¹², то есть равен по положению. Гораздо более сложным становился  местнический счет, когда  заходил   спор двух разных аристократических фамилий. В этом случае поднимались             все исторические прецеденты, записи о назначениях, фамильные воспоминания  о том, кто, как и на каком месте сидел при таком-то великом князе  или царе. Если  вновь назначаемый на какую-либо должность  считал, что  понизили  по  отношению к другому должностному      лицу, он     бил челом государю о том, что ему "невместо" служить ниже такого-то боярина. Показательно, что даже если какой-то боярин, понимая свою непригодность или из дружеских отношений, соглашался служить ниже   другого, вместо него "о потере чести" бил челом весь   род, так как    такое понижение в дальнейшем могло   стать      прецедентом. Частые местнические споры были настоящим   бичом   того   времени,   особенно   опасные   в  период  войны. Бывали  случаи, когда неимоверно затягивалось  назначения   на командные  посты - воевода полка правой руки бил челом, что ему "невместно" быть ниже воеводы большого полка, а воевода сторожевого полка приносил жалобу, что его предки никогда не служили ниже боярина, поставленного воеводой передового полка. Производились переназначения, но при запутанности отношений внутри княжеских, боярских и дворянских родов всякое новое назначение порождало новые местнические споры. По этой причине уже с XVI в. в экстренных случаях, чаще всего во время военных походов, царь особым указом велел всем "быть без мест", но и это не останавливало челобитчиков. В 1598 г. Борис Годунов гневно отвечал одному дворянину, затеявшему местнический спор в разгар подготовки к походу на татар: "яз пожаловал, велел боярам, и воеводам, и вам, дворянам, быти без мест на нашей службе; и ты почему так воруешь?"¹³ Однако при административных назначениях местнические порядки оставались непоколебимыми.

         § 2. Местничество в Боярской  думе.

   Оплотом местнических обычаев  являлась Боярская дума. Даже  места на заседаниях думы занимались  в строгом порядке чинопочитания.  Подьячий Посольского приказа  Г. Котошихин  описывал, как  думные люди рассаживались по лавкам вдоль стен палаты: "бояре под боярами, кто кого породою ниже, а не тем кто выше и преж в чину, окольничие под боярами против того ж; под окольничими думные дворяне потому ж по породе своей, а не по службе, а думные дьяки стоят, а иным временем царь велит им сидеть"¹⁴. Членство в Боярской думе по традиции было закреплено за аристократическими фамилиями, и когда тот или иной родовитый человек достигал известного возраста, ему "сказывали думу", то есть вводили в круг бояр. Разумеется, время вносило свои коррективы в состав знати. Опричнина и Смута подкосили потомство удельных княжат. Как отмечал С. Ф. Платонов, "Для московской аристократии время смуты было тем же, чем были войны Алой и Белой Роз для аристократии Англии: она потерпела такую убыль, что должна была воспринять в себя новые, демократические, сравнительно, элементы, чтобы не истощиться совсем". и ко второй половине XVII в. "Прежние болшие роды, князей и бояр, многие без остатку миновалися", но их место заняли другие. Г. Котошихин перечислял знатные роды, "которые бывают в боярех, а в околничих не бывают" - это князья Черкасские, Воротынские, Трубецкие, Голицыны, Хованские, Одоевские, Пронские, Репнины, Прозоровские, Буйносовы, Хилковы, Урусовы, а также нетитулованные роды Морозовы, Шереметевы, Шеины, Салтыковы. Среди родов, "которые бывают в околничих и в боярех" были названы князья Куракины, Долгоруковы, Бутурлины, Ромодановски, Пожарские, Волконские, Лобановы, Стрешневы, Борятинские, а также Милославские, Сукины, Пушкины, Измайловы, Плещеевы, Львовы. Порядок назначения в думу без учета личных заслуг и способностей приводил к печальным результатам. Г. Котошихин писал о том, что, когда царь велит Боярской Думе помыслить о каком-нибудь деле "иные бояре, брады свои уставя, ничего не отвещают, потому что царь жалует многих в бояре не по разуму их, но по великой породе, и многие из них грамоте не ученые и не студерованые"¹⁵.

Однако эти неученые - "не студерованные" аристократы цепко держались  за свои привилегии. Попасть в их сплоченный круг можно было только в редких случаях, например, когда царь брал в жены красивую, но не очень знатную дворянку и тем самым возвышал всех ее родичей или же за исключительные подвиги. Так, 11 июля 1613 г. в день венчания Михаила Романова на царство было "сказано боярство" князю Дмитрию Пожарскому, а на следующий день в царские именины был пожалован в думные дворяне Козьма Минин. Впрочем, личные заслуги вождей второго ополчения ничего не значили для знати. На церемонии сказывания боярства "у сказки" Пожарскому был назначен стоять думный дворянин Гаврила Пушкин, который бил челом, что ему у сказки стоять и меньше князя Дмитрия быть невместно, потому что его родственники меньше Пожарских нигде не бывали. И этот эпизод был не единственным. В. О. Ключевский писал о Д. М. Пожарском: "Даром, что он Московское государство очистил от воров-казаков и врагов-поляков, из худородных стольников пожалован был в бояре, получил "вотчины великие": к нему придирались при всяком удобном случае, твердя одно, что Пожарские - люди не разрядные, больших должностей не занимали, кроме городничих и губных старост нигде прежде не бывали". Однажды в результате местнического спора спаситель отечества "отослан был головою" боярину Б. Салтыкову и с позором под конвоем препровожден от царского дворца к крыльцу ничтожного, но родовитого сопернику. За свои места в Боярской думе и на торжественных церемониях бояре были готовы подвергнуться опале и тюремному заключению. В 1624 г. на свадьбе царя Михаила Федоровича царским указом было объявлено всем "быть без мест", но боярин князь И. В. Голицын на свадьбу приехать отказался, заявив: "Хотя вели государь казнить, а мне меньше Шуйского и Трубецкого быть никак нельзя". За ослушание у И. В. Голицына были конфискованы вотчины, а самого его вместе с женой сослали в Пермь. Однако его родственники, очевидно, считали похвальным такое упорство и подражали боярину в защите фамильной чести. В 1642 г. племянник этого боярина князь И.А. Голицын на приеме иностранных послов вступил в местнический спор с князем Д. М. Черкасским, но ему было объявлено через думного дьяка: "Был государь при иноземцах в золотой палате, и ты, князь Иван, в то время хотел сесть выше боярина князя Дмитрия Мамстрюковича Черкасского и называл его своим братом и тем его обесчестил: боярин князь Дмитрий Мамстрюкович - человек великий и честь их старая, при царе Иване Васильевиче дядя его, князь Михаил Темрюкович, был в великой чести". В результате вместо Боярской думы князь И. А. Голицын был посажен в тюрьму.¹⁶

        § 3. Отмена местничества

Во второй половине XVII в. местничество выглядело вредным анахронизмом, и самодержавная власть по собственной  инициативе решила пресечь этот давний обычай. Побудительным толчком послужила  война с Турцией, закончившаяся  в 1681 г. Бахчисарайским миром, условия которого не могли удовлетворить Россию. Как уже отмечалось, местнические споры особенно пагубно сказывались на ведении боевых действий, и поэтому по окончанию войны царь Федор Алексеевич повелел

созвать совещание служилых людей. Поскольку, как говорилось в царском указе, "неприятели показали новые в ратных делах вымыслы", выборные должны были помыслить о том, как "прежде бывшее воинское устроение, которое показалось на боях не прибыльно, переменить на лучшее". Совещание служилых людей возглавил князь Василий Васильевич Голицын.  Его предки, как мы видели, готовы были пойти в ссылку и в тюрьму за местнические привилегии, однако князь В. В. Голицын, один из самых просвещенных людей своего времени, видел необходимость преобразований. К тому же разочарование в неудачных для России результатах войны было настолько сильным, что выборные люди, посовещавшись, объявили то, о чем раньше никто не осмеливался заявлять вслух. Служилые люди предложили отказаться от местничества. Сначала речь шла только о военной сфере, но раз высказанная мысль получила свое логическое завершение, и через несколько дней от имени выборных была подана челобитная, в которой ставился вопрос об упразднении местничества вообще.

Царь Федор Алексеевич и его  ближайшее окружение были готовы к такому повороту событий и поощряли его. Поэтому без дальнейшего промедления 12 января 1682 г. было назначено чрезвычайное заседание Боярской Думы и Освященного собора. В своей речи царь осудил местнические споры, "от которых в прежние времена в ратных, посольских и всяких делах происходила великая пагуба", еще резче отозвался о местничестве патриарх. Царь обратился к Боярской думе с вопросом, как поступить с челобитной служилых людей об отмене местничества, и бояре отвечали, чтобы великий государь указал учинить по прошению "во всяких чинах быть без мест". После этого ответа Федор Алексеевич велел принести и сжечь разрядные книги, на которые ссылались участники местнических споров. В передних дворцовых сенях разложили огонь, и разрядные книги запылали. Их сожжение сопровождалось словами: "Да погибнет во огни оное богоненавистное, враждотворное, братоненавистное и любовь отгоняющее местничество и впредь да не воспомянется вовеки!"¹⁷