Церковный раскол в России

Собор 1654 г. (после принятия Украины под власть Алексея Михайловича) оказался «коренным переворотом» в  русской православной жизни –  он одобрил новшества и внес изменения  в богослужение. Константинопольский  патриарх и другие восточные православные патриархи (Иерусалимский, Александрийский, Антиохийский) благословили начинания  Никона.

Имея поддержку царя, даровавшего  ему титул «великого государя», Никон вел дело торопливо, самовластно  и круто, требуя немедленного отказа от старых обрядов и точного исполнения новых. Старорусские обряды предавались  осмеянию с неуместной запальчивостью и резкостью; грекофильство Никона не знало предела. Но оно имело  в основе не преклонение перед  эллинистической культурой и  византийским наследием, а провинциализм  патриарха, выбившегося из простых  людей и претендовавшего на роль главы вселенской греческой церкви.

Широкие народные массы не восприняли столь резкого перехода к новым обычаям. Книги, по которым  жили их отцы и деды, всегда считались  священными, а теперь - проклятыми?! Сознание русского человека не было подготовлено к подобным переменам, и не понимало сущности и коренных причин проводимой церковной реформы, а им, конечно, никто ничего не удосужился объяснить. Да и возможно ли было какое-либо объяснение, когда священники в деревнях не обладали большой грамотностью, являясь плоть  от плоти и кровь от крови такими же крестьянами (вспомним слова новгородского  митрополита Геннадия, сказанные  им еще в XV в.), а целенаправленная пропаганда новых идей отсутствовала.

Поэтому низы встретили нововведения «в штыки». Старые книги частенько  не отдавали, прятали их, либо крестьяне  бежали с семьями, скрываясь, в леса от никоновых «новин». Иногда старые книги местные прихожане не отдавали, поэтому кое-где применяли силу, происходили драки, заканчивавшиеся  не только увечьями или ушибами, но и убийствами.

Усугублению ситуации способствовали ученые «справщики», порой прекрасно  знавшие греческий язык, но в недостаточной  степени владевшие русским. Вместо грамматического исправления старого  текста, они давали новые переводы с греческого языка, незначительно  отличавшиеся от старых, усиливая и  без того сильное раздражение  у крестьянской массы.

Оппозиция Никону сформировалась и при дворе, среди «лютчих  людей» (но весьма незначительная, поскольку  более чем подавляющая часть  староверов «комплектовалась» из простонародья). Так, в некоторой мере олицетворением старообрядчеству стала боярыня  Ф.П. Морозова (во многом благодаря знаменитой картине В.И. Сурикова), одна из самых  богатых и знатных женщин в  русском дворянстве, и ее сестра княгиня Е.П. Урусова. Про царицу Марию Милославскую говорили, что  она спасла протопопа Аввакума (по меткому выражению русского историка С.М. Соловьева, «богатырь-протопоп») –  одного из наиболее «идейных оппозиционеров»  Никону. Даже когда почти все пришли «с повинной» к Никону, Аввакум  остался верен себе и решительно отстаивал старину, за что и поплатился жизнью – в 1682 г. его вместе «со  союзники» заживо сожгли в срубе (5 июня 1991 г. в родном селе протопопа, в Григорово, состоялось открытие памятника  Аввакуму).

Константинопольский патриарх Паисий обратился к Никону со специальным  посланием, где, одобряя реформу, проводившуюся  на Руси, призывал московского патриарха  смягчить меры по отношению к людям, не желающим принимать сейчас «новины». Однако в Константинополе не понимали одну из характерных черт русского человека: если запрещать (либо разрешать) – обязательно всё и вся; принцип «золотой середины» правители судеб в истории нашей страны находили очень и очень редко…

Организатор реформы, Никон, недолго пробыл на патриаршем престоле – в декабре 1666 г. его лишили высочайшего  духовного сана (вместо него поставили  «тихого и незначительного» Иоасафа II , находившегося под контролем  царя, т.е. светской власти). Причиной тому являлась крайняя амбициозность  Никона: «Видишь ли, государь, - обращались к Алексею Михайловичу недовольные  самовластием патриарха, - что он возлюбил стоять высоко и ездить широко. Управляет  этот патриарх вместо Евангелия бердышами, вместо креста – топорками». Светская власть одержала победу над духовной.

Староверы подумали, что  возвращается их время, но глубоко ошибались  – поскольку реформа полностью  отвечала интересам государства, она  стала проводиться и дальше, под  руководством царя.

Собор 1666-1667 гг. завершил торжество  никониан и грекофилов. Собор отменил  решения Стоглавого собора, признав, что Макарий с иными московскими  иерархами «мудрствовал невежеством  своим безрассудно». Именно собор 1666-1667 гг. положило начало русскому расколу. Отныне все несогласные с введением  новых деталей исполнения обрядов  подлежали отлучению от церкви. Преданные  анафеме ревнители старого московского  благочестия получили название раскольников, или староверов и подверглись  жестоким репрессиям со стороны властей.

Большой церковный  собор.

Опала настигла Никона исподволь, почти незаметно. Сначала обидели  дворянина из патриарших служилых людей, и обидчик остался безнаказанным, чего раньше и представить было невозможно. Потом царь перестал появляться в  Успенском соборе, где служил патриарх. 9 июля 1658 г. к Никону пришел князь  Юрий Ромодановский и сказал: "Царское  величество на тебя гневен, ты пишешься великим государем, а у нас  один великий государь - царь". Никон  возразил, что этот титул был дарован  ему самим царем, о чем свидетельствую писанные его рукой грамоты. "Царское  величество, - продолжал Ромодановский, - почтил тебя как отца и пастыря, но ты этого не понял; теперь царское  величество велел мне сказать  тебе, чтоб ты вперед не писался и  не назывался великим государем, и почитать тебя вперед не будет". После этого разговора Никон  решился на отчаянный шаг. Он обратился  к народу со словами, что больше не хочет быть патриархом, снял с себя патриарший клобук, облачился в простое  монашеское одеяние и пешком пошел  в Новый Иерусалим. В письме к царю Никон отрекался от патриаршего престола и смиренно просил пожаловать келью, в которой он мог провести остаток своих дней. Очевидно, Никон рассчитывал, что царь Алексей Михайлович, испугавшись его демонстративного ухода, примириться с ним. Но, как оказалось, Никон допустил ошибку, переоценив степень своего влияния на царя. Алексей Михайлович отказался лично беседовать со своим недавним учителем и через своих посланцев довольно холодно попросил его остаться патриархом, а когда Никон заупрямился, не стал настаивать. При царском дворе откровенно радовались падению всесильного владыки. Впоследствии Никон жаловался, что близкий к царской семье боярин С.Л. Стрешнев назвал свою собаку Никоном и научил ее сидеть и благословлять передними лапами, и несмотря на патриаршее проклятие, по-прежнему был в чести при царе.

Никон попал в весьма странное положение. Он пользовался прежними почестями и жил в роскоши, но был лишен власти и занимался хозяйственными постройками и садоводством. Голландец Николас Витзен, будущий амстердамский бургомистр и друг Петра Великого, посетивший Россию в составе посольства Генеральных штатов, описал свое свидание с опальным патриархом в Новом Иерусалиме: "Надо знать, что этот патриарх, вызвав немилость царя, самовольно ушел со службы, забрал свой священный посох и тайком уехал из Москвы. Теперь он живет далеко от Москвы в добровольной ссылке. Обо всем этом слишком долго рассказывать. Но ввиду того, что Никон такое священное и высокое лицо, царь не может или не хочет его наказать и пока оставляет ему все церковные доходы. Поговорив с нами, он пошел наверх, где снял свое одеяние: шапку с крестом из жемчуга, ценный посох и парчовую полосатую ризу; надел подобное же, но более простое. На груди его висела серебряная позолоченная коробочка, на одной ее стороне изображен Христос на кресте; в ней он хранит знак своего сана. Когда он шел из своей церкви, его сопровождало много попов и монахов; на всех были греческие клобуки, как и у него самого, все были в черном. Каждый, мимо кого он проходил, бил головой о землю до тех пор, пока он не прошел. Многие подавали челобития, т.е. прошения; некоторые он велел принять, другие - отклонить... Потом Никон просил нас посадить привезенные семена и рассаду; это и началось. Я тоже принялся за работу при нем, да он и сам участвовал в посадке и высказывал одобрение. Их неумелость и незнание были нам смешны; мы столько наговорили им о пользе этих семян и растений, что редька и петрушка получили лучшие места. Его сад был плохо ухожен, и земля неумело подготовлена, с таким незнанием дела, вряд ли лучше, чем у местных жителей; его садовники знали не больше, поэтому мы казались мудрыми земледельцами, распоряжались и повелевали в присутствии патриарха... У этого человека нехорошие манеры, он опрометчив и тороплив, привык часто делать некрасивые жесты, опираясь на свой крест [крест на посохе]. Он крепкого телосложения, довольно высокого роста, у него красное и прыщавое лицо, ему 64 года. Любит испанское вино. Кстати или нет, часто повторяет слова: "Наши добрые дела". Он редко болеет, но перед грозой или ливнем чувствует себя вялым, а во время бури или дождя ему лучше. С тех пор как он уехал из Москвы, теперь уже 7-8 лет назад, его головы не касались ни гребенка, ни ножницы. Голова у него как у медузы, вся в густых, тяжелых космах, так же и борода."

Но честолюбивый Никон  не походил на римского императора Диоклетиана, добровольно уединившегося  в своем поместье и отвечавшего  патрициям, уговаривавшим его вернуться  к власти: "Если бы вы видели, какую  капусту я вырастил, вы бы меня ни о чем не просили". Никон не хотел ограничиться ролью садовода и огородника. Он говорил: "Я оставил  святительский престол в Москве своею волею, московским не зовусь и  никогда зваться не буду; но патриаршества  я не оставлял, и благодать святого  духа от меня не отнята. В ночь на Рождество 1664 г. Никон неожиданно появился в  Москве в Успенском соборе, взял патриарший посох и объявил: "Сшел я с престола никем не гоним, теперь пришел на престол никем не званный..." Однако ему от имени царя было приказано  вернуться в монастырь. Никон  был вынужден повиноваться. Еще не рассвело и на темном небе сияла  хвостатая комета. "Да разметет господь  бог вас оною божественною метлою, иже является на дни многи!" - проклял  всех Никон.

Чтобы пресечь попытки  бывшего патриарха вернуться  к власти, было решено созвать церковный  собор, на который пригласили патриархов всех православных церквей. Приехать смогли только Александрийский и Антиохийский патриархи Паисий и Макарий, имевшие, правда, полномочия также от патриархов Иерусалимского и Константинопольского. Они долго добирались с Востока, но наконец прибыли в Москву. Собор  с их участием начал свои заседания  в декабре 1666 г. и был продолжен  в 1667 г. Первым вопросом было дело Никона. Ему велели явиться на собор "смирным обычаем", но бывший патриарх вошел в столовую палату, где проходили заседания собора, со свитой, а впереди него несли крест. За двенадцать лет до этого сам Никон, расправляясь со своими противникам, взывал к авторитету восточных патриархов. Теперь это оружие было обращено против него самого. Патриархи были вызваны для суда над ним, и приговор был заранее предрешен. Царь Алексей Михайлович перечислил провинности бывшего "собинного друга". Никону припомнили все - и своеволие, и деспотическое управление церковью, и страсть к расширению патриарших владений. Не были забыты и нападки Никона на Соборное Уложение. "К этой книге, - обличал его царь, - приложили руки патриарх Иосиф и весь освященный собор, и твоя рука приложена..." - "Я руку приложил поневоле", - отвечал Никон. Подсудимый пытался защищаться, но его оправдания не принимались во внимание.

Восточные патриархи произнесли приговор: "Отселе не будеши патриарх и священная да не действуеши, но будеши яко простой монах". 12 декабря 1666 г. с Никона сняли клобук и панагию, и велели ему жить тихо и безмятежно, а о своих согрешениях молить всемилостивого бога. "Знаю я и без вашего поучения, как жить", - огрызнулся Никон и язвительно добавил, обращаясь к Александрийскому и Антиохийскому патриархам. - "А что вы клобук и панагию с меня сняли, то жемчуг с них разделите по себе, достанется вам жемчугу золотников но пяти и по шести, да золотых по десяти. Вы султанские невольники, бродяги, ходите всюду за милостынею, чтоб было чем заплатить дань султану...". Когда его силой посадили в сани, он говорил сам с собой: "Никон! отчего все это тебе приключилось? не говори правды, не теряй дружбы! если бы ты давал богатые обеды и вечерял с ними, то не случилось бы с тобою этого"

Местом ссылки Никона стал Ферапонтов монастырь на Белом озере. Лишенный патриаршего сана, он жил  отнюдь не как простой монах. Вместо кельи у него были обширные палаты, его по-прежнему обслуживало множество  слуг. И тем не менее Никону, давно  забывшему свое крестьянское происхождение  и привыкшему к роскоши, условия  жизни казались невыносимыми. Вообще, в ссылке этот энергичный и властолюбивый  человек проявил малодушие и  мелочность. Перед братией он продолжал  гордо величать себя патриархом, в  письмах царю униженно называл себя смиренным иноком. Царь Алексей Михайлович проявлял заботу об опальном владыке, а тот постоянно жаловался  на мнимые притеснения и лишения. Он говорил царским посланцам: " у меня никогда, кроме щей да квасу  худого, ничего не бывает, морят меня с голоду", а при проверке оказывалось, что в садках для ссыльного  приготовлены живые стерляди. Но Никон  утверждал, что рыбы той есть нельзя - стара, а ему самому якобы приходится носить дрова и воду. Ему прислали белуг, осетров, лососей, но Никону этого  было мало и он писал царю: "А  я было ожидал к себе вашей государской  милости и овощей, винограду в  патоке, яблочек, слив, вишенок, только вам господь бог о том не известил, а здесь этой благодати  никогда не видаем, и аще обрел  буду благодать пред вами, государи, пришлите, господа ради, убогому  старцу". От царевича Петра были присланы в подарок соболя, но Никон вместо благодарности отвечал, что из этого  меха шубы не выйдет, надобно еще  добавить: "Сотворите, господа ради, милость, велите свое жалованье исполнить". И вновь в Ферапонтов монастырь  слали щедрые дары: и меха, и яства, и деньги, и вновь Никон жаловался  на нехватку самого насущного.

Дело патриарха Никона продемонстрировало, что баланс сил  между светской и духовной властью  складывался в пользу светской власти, хотя до полного подчинения церкви государству было еще далеко. Церковь  и после падения Никона продолжала сохранять и свою внутреннюю самостоятельность  и земельные владения. Но после  Никона уже никто из высших церковных  иерархов не осмеливался претендовать на первенствующую роль в государстве.

Церковный собор 1666-1667 гг. осудил и низложил Никона, главного инициатора церковных реформ, но одновременно с этим одобрил сами реформы. Между  тем до собора конфликт царя и патриарха  вселил определенные надежды в противников  нововведений, тем более что после  отречения Никона участь его ярых врагов была облегчена. Из десятилетней сибирской ссылки был возвращен  протопоп Аввакум. Он вспоминал, что  в Москве его встретили с распростертыми объятиями: "Государь меня тотчас к  руке поставить велел и слова  милостивые говорил: "здорово ли-де, протопоп, живешь? еще-де видатца бог  велел!" И я сопротив руку ево  поцеловал и пожал, а сам говорю: жив господь, и жива душа моя, царь-государь; а впредь что изволит бог!" Он же, миленькой, вздохнул, да и пошел, куды надобе ему. " Аввакуму наперебой  предлагали завидные должности: "Давали мне место, где бы я захотел, и  в духовники звали, чтоб я с  ними соединился в вере".

Но Аввакум не изменил  своим убеждениям и подал Алексею  Михайловичу обширную челобитную, требуя восстановить старую веру. На протопопа  тотчас же обрушились прежние преследования: "И с тех мест царь на меня кручиноват стал: не любо стало, как опять я  стал говорить; любо им, когда молчю, да мне так не сошлось. А власти, яко козлы, пырскать стали на меня…" Аввакума отправили в новую ссылку на Мезень, а через два года снова  привезли в Москву вместе с другими  вождями раскола для окончательного суда. В Успенском соборе над протопопом было совершено расстрижение: «потом и проклинали; а я их проклинал  сопротив; зело было мятежно в обедню ту тут».

В 1666 г. главных вождей раскола  привезли из разных мест заключения в  Москву, чтобы они предстали перед  для судом восточных и русских  православных иерархов. На соборе вожди  раскольников держались по-разному. Иоанн Неронов, некогда первым начавший борьбу против Никона, не выдержал гонений, принес покаяние и принял реформы, за что был прощен и сделан архимандритом  монастыря в Переславле-Залесском. Но Аввакум и его сподвижники  Лазарь и Федор были несгибаемыми. Если верить пристрастному описанию собора, сделанному самим протопопом Аввакумом, он легко посрамил вселенских патриархов, укорив их тем, что у  них православие «пестро стало» под турецким игом и посоветовав  впредь приезжать на Русь поучиться  истинной вере, которую исповедовали русские святые. "И патриарси  задумалися; а наши, что волчонки, вскоча, завыли и блевать стали  на отцев своих, говоря: "глупы-де были и не смыслили наши русские  святыя, не ученые-де люди были, - чему им верить?" Аввакум использовал  обычный для средневековой литературы способ изложения прений, когда противоположной  стороне вкладываются в уста заведомо беспомощные возражения. Но у него даже сквозь стереотипные литературные приемы прорывается трагикомическая  нотка.Устав от криков и брани  расстриженный протопоп отошел к  дверям «да набок повалился: "посидите вы, а я полежу", говорю им. Так  они смеются: "дурак-де протопоп! и патриархов не почитает!" Конец  этой сцены был вполне обыденный: "и повели меня на чепь".