История политических партий в России

Поговорим о том, что напрашивается само собой, когда читаешь материалы  о борьбе Зимнего дворца с деятелями  «Народной воли». Куда, собственно, в это время смотрели и чем  занимались прославленное III отделение  и многочисленная полиция Российской империи? Почему они допустили целую  серию покушений на жизнь императора и, в конце концов, его гибель от рук революционеров? Объяснения этому могут быть, естественно, разные, вплоть до самых фантастических (типа того, что правоохранительные органы проводили тщательно продуманную ими политическую комбинацию, используя для этого борьбу террористов; или предположение о том, что «верхи» старались таким образом избежать династического кризиса, связанного с появлением у Александра Николаевича новой семьи). 

 
Однако с утверждением о фантастичности последних версий я категорически  не согласен: опыт истории не только мировой, но и русской говорит  о том, что подобные версии были, скорее, даже обычны. Естественно, историки не нашли, да и вряд ли найдут когда-нибудь документы с поручением убить  царя: о таком не пишут. Но что-то всегда проскальзывает в воспоминаниях  современников, да и последующее  развитие событий наводит на определённые размышления. 
  
Убийство ради получения большого наследства – излюбленная тема детективов со времён Шерлока Холмса и до наших дней. В нашем же случае наследство уж очень велико: корона Российской империи, власть над огромной страной с миллионами людей. Поэтому встаёт неожиданный вопрос: могло ли убийство императора произойти из-за короны. История отвечает – могло! Были ли предпосылки для этого накануне трагического марта 1881 года? 
  
Действительно, назревал династический кризис с непредсказуемым исходом. Александру II было 47 лет, когда он встретил свою вторую любовь – фрейлину своей жены-императрицы Екатерину Долгорукую, которой шёл 18-й год. Что ж, бывает, любви все возрасты покорны! Сначала этой связи окружающие не придавали значения. Пока не стали появляться дети, в том числе мальчик Георгий. Это было уже более серьёзно. Император всё больше охладевал к своей первой жене и её детям, отдалялся от них. В придворных кругах уже слышался ропот осуждения. Впрочем, надо понимать, что многие осуждали императора не столько из-за своих высоких моральных принципов, сколько из-за вполне понятных меркантильных соображений: лица, приближенные к императрице и её детям, в этой ситуации теряли всё своё влияние, что, естественно, нравиться им не могло. 
  
Но вот 22 мая 1880 года императрица Мария Александровна умирает, а уже 6 июля в обстановке строжайшей секретности в Царском селе происходит свадьба Александра II с Екатериной Михайловной Долгорукой. В тот же день император подписал тайный указ, согласно которому его новая жена и её дети становились светлейшими князьями Юрьевскими, в напоминание того, что род Долгоруких происходил от основателя Москвы Юрия Долгорукого. Правда, законная жена не становилась автоматически императрицей – для этого была нужна коронация, а дети от этого брака по закону не могли наследовать престол, поскольку мать была не царского происхождения. Видимо, этот факт и вводит в заблуждение исследователей, говорящих о фантастичности возможного династического кризиса. Однако российский император был абсолютным монархом, и мог изменить своей единоличной волей любой закон. Тем более, что ему вскоре подсказали, как это лучше сделать, не вызывая осуждения в обществе.

«Хождение в народ»

Явление было изумительное, не наблюдавшееся в мировой истории  ни до, ни после этого. Именно по поводу него религиозный теоретик Георгий  Федотов и произнес цитированную выше фразу о «изумительном подвиге» и назвал народников «святыми». Тысячи молодых людей и девушек, отказавшись  от всякого, относительного и безотносительного, благополучия, от перспектив устройства личной карьеры за счет народа, выучившись какому-нибудь ручному ремеслу, пошли  работать кузнецами, батраками, сапожниками, чернорабочими, чтобы разделить  жизнь, страдания и борьбу трудового  народа. Цели при этом преследовались разные. Последователи Бакунина верили, что народ всегда готов к восстанию, и что достаточно сказать ему  смелое и честное слово, чтобы  занялось пламя всеохватывающей  социальной революции. Сторонники Лаврова  считали, что необходимо вести длительную подготовительную работу, социалистическую пропаганду в крестьянстве. Наконец, среди участников хождения в народ было немало и таких (в качестве примера можно привести будущего писателя Короленко, из плохого студента ставшего хорошим сапожником), кто не ставил перед собой непосредственных политических целей, но просто хотел жить честной трудовой жизнью, избавившись от греха заедания народного труда, а заодно узнать подлинную жизнь и подлинные чаяния многомиллионного трудового крестьянства.

Хождение в народ не началось по приказу некоего революционного центра, какового на тот момент не было и в помине. Это был эмоциональный  порыв, моментально переходящий  от одних кружков к другим. Организовано дело было весьма плохо, что сильно повредило, когда вскоре начались широкие полицейские репрессии, и пренебрегавшие конспирацией пропагандисты арестовывались группа за группой.

С точки зрения ожидавшихся  непосредственных результатов хождение в народ кончилось неудачей. Крестьянство не поднялось на восстание, услышав  смелое слово бунтарей — бакунистов. Однако в условиях полицейских репрессий  невозможными оказались и длительная просветительская работа, и, — более  того, — даже обыкновенная трудовая жизнь подозрительного сапожника  из студентов бок о бок с  крестьянами.

В изучении причин неудачи  хождения в народ большинство  историков — как либерально-консервативного, так и марксистского лагеря —  чрезмерно преувеличивали монархизм  и невежество крестьянства, с упоением или с горечью рисуя поучительные картинки, как крестьяне сдавали  своих непрошеных заступников —  народнических пропагандистов —  ближайшему полицейскому. Однако изучение документов, воспоминаний и т.п. показывает, что распространенность таких сцен была подобными историками сильно преувеличена.

Зато известны противоположные  случаи. Арестованных жандармами Кравчинского и Рогачева распропагандированные  ими крестьяне освободили весьма оригинальным способом — споив арестовавших их жандармов, после чего бежать для  Рогачева и Кравчинского было несложным  делом. Из воспоминаний землевольца Попова можно познакомиться и с другим, менее известным эпизодом, о том, к каким результатам привела пропаганда среди крестьян села Пески Воронежской губернии народников Боголюбова и Мозгового:

«Им удалось в такой  степени достигнуть доверия среди  крестьян, что, когда жандармы явились  арестовать Мозгового, бывшего в  Песках волостным писарем, то крестьяне  с кольями в руках окружили волостное управление, чтобы не допустить  ареста своего писаря, и Мозговой только потому был арестован, что сам  не хотел воспользоваться предложением крестьян увести его, чем воспользовался Боголюбов» (М.Р. Попов. Записки землевольца.М.. 1933, с. 209).

Распространенное представление  о том, что «хождение в народ» кончилось полной неудачей, провалом, является ошибочным, потому что сводит объективный результат движения к краху иллюзии многих (но далеко не всех) его участников, о том, что  «русский мужик так же готов в  любой момент к бунту, как Онегин — к дуэли», а потому незамедлительно  восстанет, лишь только к этому бросят клич несколько сотен пропагандистов. Однако подобную иллюзию разделяли лишь самые наивные бакунисты, и результаты «хождения в народ» далеко не сводились к ее краху.

«Хождение в народ» дало чрезвычайно много самим революционерам, столь много, что это с лихвой перекрывало потери, вызванные полицейскими репрессиями. Оно дало огромный незаменимый  опыт пропагандистской и организационной  работы, научило, что делать и чего не делать, что можно и чего нельзя ждать от народа, научило всех, кто  желал учиться, работе в массах. Этим дело не ограничивалось. Оно не прошло бесследно и для самого народа, хотя здесь посев от жатвы отделяло три десятилетия (сидевший в 1905г. в тюрьме за аграрные волнения крестьянин скажет о революционерах 1870-х годов сидевшему вместе с ним родственнику старого землевольца М.Р. Попова «Они посеяли хорошее зерно, смотри, какие теперь дружные всходы» (там же, с.88).

Десятки, а может быть, сотни крестьян стали активными  единомышленниками революционеров (в воспоминаниях М.Р. Попова можно  найти замечательный эпизод, как  спропагандированный народником Боголюбовым крестьянин Семен пропагандирует другого крестьянина: «Скажи мне, кто тому причиной, что у нас земли нет? Не знаешь -… так слушай: царствие, жандармствие, начальствие, поповствие. А вот если бы всех их, аспидов наших, замарксить ,залассалить и запрудонить [глаголы произведены от фамилий немецких социалистов Маркса и Лассаля и французского анархиста Прудона] , дело приняло бы другой оборот и не было бы у нас на Руси того, что у одних всего через край, вон как у нашего барина, а у других, прямо сказать, ничего нет. И я вот тоже все к господу вздыхал, а что им господь, коль в их руках сила, — да вот спасибо, люди открыли глаза… И я тебе теперь прямо говорю: пока в их руках власть, не видать крестьянству земли, как ушей своих» (там же, с.209). В сознание тысяч, а быть может, десятков тысяч крестьян, были заброшены сомнения в естественности и вечности существующего строя, сомнения, которые через 30 лет вырастут в активную борьбу против этого строя.

Почему, однако же, революционерам в 1874г. не удалось поднять на активную борьбу крестьянские массы и с какими трудностями встретились «ходившие в народ» пропагандисты? Преувеличенное в историографии мнение о «наивном крестьянском монархизме» мало что объясняет. Этот монархизм отнюдь не был 100-процентным и всеохватывающем, и из-за подобного традиционного объяснения, превратившегося в отказ от более глубокого изучения, остаются в тени некоторые сложности, встреченные революционерами в процессе работы в народе.

Главное объяснение отсутствия инициированных народнической пропагандой  крестьянских бунтов в 1873 — 1879гг. состоит  в том, что общая ситуация в  деревне не была революционной. В 40-летие 1862 — 1902гг. крестьянские волнения в  деревне резко уменьшаются сравнительно с периодом перед крестьянской реформой и сразу после нее. Крестьяне  переваривали плоды реформы и, в  большинстве своем, ориентировались  на освобождение от своих бедствий реформистским, а не революционным, путем, т.е. на то, что царь даст землю, а не на то, чтобы самим отбирать ее у помещиков. Подобную объективную  ситуацию не могла изменить самая  искусная пропаганда…

Но кроме этой общей  причины неуспеха хождения в народ, имелись и причины, обусловленные  трудностями общения народнических  пропагандистов с народными массами. Пошедшие в народ в качестве батраков, пильщиков, сапожников и т.п. интеллигенты — народники столкнулись с  двумя большими трудностями, которым  большая часть историков не уделяла достаточного внимания.

Даже для самого преданного народному делу и обладающего  лишь в малой степени порожденными разделением труда интеллигентскими особенностями интеллигента — народника  перевоплотиться до неразличимости в крестьянина или чернорабочего  было делом весьма нелегким, делом, какое полностью удавалось лишь некоторым умельцам вроде Клеменца или Рогачева. Беседуя с мнимым сапожником или землекопом, агитируемый им крестьянин или мастеровой если не сразу, то довольно скоро обычно догадывался, что имеет дело с «ряженым», не с тем, за кого тот себя выдает. Именно поэтому подобный мнимый сапожник или землекоп становился непонятен, а потому подозрителен.

Понять и поверить, что  значительная часть детей извечных непримиримых врагов — -бар и господ, в силу таких — то и таких  — то причин решила порвать со своим  классом и перейти в лагерь угнетенных и обездоленных, — понять и поверить в это требовало  от рядового крестьянина таких знаний, которые явно выходили за пределы  опыта этого крестьянина. Для объяснения действиям таких мнимых крестьян и рабочих подлинные крестьяне и фабричные рабочие использовали схемы, обусловленные привычным жизненным опытом — от того, что бунтуют баре, недовольные царем, за то, что он освободил крестьян, до того, что царь послал своих верных слуг взбунтовать народ против бар, справиться с которыми сам царь оказался бессилен (известное «Чигиринское дело», когда народники Стефанович, Дейч и Бохановский смогли создать готовившую восстание подпольную массовую крестьянскую организацию, выдавая себя за царских эмиссаров — подобное воскрешение нечаевской тактики мистификаций было осуждено большинством народников).

Встречались схемы и попроще, и поестественнее. Так, Бетю Каминскую из «Всероссийской социально — революционной организации», которая пошла работать на московскую фабрику ткачихой и, несмотря на то (а, наверное, точнее, именно потому что) была человеком совершенно не от мира сего, оказалась замечательно талантливой пропагандисткой, очарованные ею ткачи и ткачихи сочли раскольницей — начетчицей. Извлекши уроки, ее соратница по той же организации Софья Бардина сама стала представляться как раскольница — начетчица. То, что раскольники были не в пример грамотнее православных мужиков и умели рассуждать на общие темы (хотя бы и «божественного» содержания), было хорошо известно каждому крестьянину и недалеко ушедшему от крестьян «фабричному» — ткачу, поэтому волею судеб попавшая работать на фабрику и говорящая, толкуя умные книги, что существующая жизнь идет не по справедливости, раскольница подозрений о своей естественности не вызывала.

Ведший через три года работу в среде подлинных поволжских раскольников Александр Михайлов должен был сдерживать смех сквозь слезы, когда  услышал историю хождения в народ  в их интерпретации: по деревням ходили нищие (!!!), которые говорили, что скоро грядет Страшный суд, прольются реки крови, зато потом наступит рай и все мужики получат землю.

Крупнейший марксистский историк России М.Н. Покровский писал  о «хождении в народ» так:

«…Большинство [народников] бродило по деревням, как в лесу, на каждом шагу «проваливаясь» по незнанию местного наречия, местных обычаев  и т.п., «проваливаясь», впрочем, обыкновенно  без всяких полицейских последствий (арестовывать стали значительно  позже, притом начиная с городов), но и без всякой надежды сделать  что-нибудь среди населения, сразу  настроившегося в отношении агитаторов подозрительно. В лучшем для них случае, их принимали за воров… С мужицкой, буржуазной точки зрения ничем иным нельзя было объяснить, зачем эти люди, в данной местности чужие и, видимо, очень плохо знающие деревенскую работу, шатаются по деревням…» (М.Н. Покровский. Русская история в 3-х книгах. Кн.3, М., 2002, с.214).

Незнание местных диалектов  чуть было не кончилось печальными последствиями для народника  Дебагория-Мокриевича. Бродя по селам Киевской губернии, он выдавал себя за крестьянина села Вертиевка под Нежином (Северо-Восточная Украина), каковым и был по подложному паспорту, однако на самом деле он являлся уроженцем Подолья (Центральная Украина) и говорил по-украински на подольском диалекте. На его беду, крестьянин, пустивший его однажды переночевать, разбирался в отличиях нежинского и подольского диалектов, так как успел побывать в своей жизни в обоих этих краях, и Дебагорию-Мокриевичу, дабы избежать всяких бед, могущих достаться на его долю как лицу, заподозренному по меньшей мере в конокрадстве, пришлось на ходу сочинять сложную систему объяснений.