История России

1.2.Отмена «урочных лет»

Правительственной уступкой дворянству в крестьянском деле, окончательно оформившейся в Соборном уложении 1649 года, стал отмена урочных лет, или давности для исков о беглых крестьянах. С начала XVI в. действовал пятилетний срок, сменившийся по закону 1607 г. пятнадцатилетним. Но после Смутного времени воротились к прежнему пятилетнему. При таком коротком сроке беглый легко пропадал для владельца, который не успевал проведать беглеца, чтобы вчинить иск о нем. В 1641 г. дворяне просили царя «отставить урочные лета», но вместо того была только удлинена исковая давность для беглых крестьян до десяти лет, для вывозных до пятнадцати. В 1645 г. в ответ на повторенное челобитье дворян правительство подтвердило указ 1641 г. Наконец, в 1646г., предпринимая новую общую перепись, оно вняло настойчивым ходатайствам дворянства и в писцовом наказе этого года обещало, что «как крестьян и бобылей и дворы их перепишут, и по тем переписным книгам крестьяне и бобыли и их дети, и братья, и племянники будут крепки и без урочных лет». Это обещание и было исполнено правительством в Уложении 1649 г., которое узаконило возвращать беглых крестьян по писцовым книгам 1620-х годов и по переписным 1646 – 1647 гг. «без урочных лет».

Отмена исковой  давности сама по себе не изменила юридического характера крестьянской крепости как гражданского обязательства, нарушение которого преследовалось по частному почину потерпевшего; она только клала на крестьянство еще одну общую черту с холопством, иски о котором не подлежали давности. Но писцовый наказ, отменяя исковую давность, при этом крепил не отдельные лица, а целые дворы, сложные семейные составы; писцовая приписка к состоянию по месту жительства, захватывавшая крестьян-домохозяев с их неотделенными нисходящими и боковыми, вместе с тем укрепляла их и за владельцем, получавшим теперь право искать и, в случае побега, бессрочно, как холопов, и личную крестьянскую крепость превращала в потомственную. Можно думать, впрочем, что такое расширение крестьянской крепости было только закреплением давно сложившегося фактического положения: в массе крестьянства сын при нормальном наследовании отцовского двора и инвентаря не заключал нового договора с владельцем; только когда наследницей оставалась незамужняя дочь, владелец заключал особый договор с ее женихом, входившим в ее дом «к отца ее ко всему животу». Наказ 1646 г. отразился и на крестьянских договорах' с того времени учащаются записи, распространяющие обязательства договаривающихся крестьян и на их семейства, а один вольноотпущенный холостой крестьянин, рядясь на землю Кириллова монастыря со ссудой, простирает принимаемые обязательства и на свою будущую жену с детьми, которых «даст ему Бог по женитьбе». Потомственность крестьянской крепости поднимала вопрос об отношении государства к владельцу крепостных крестьян.¹

Обеспечивая интересы казны, законодательство еще  в XVI в. прикрепило казенных крестьян к  тяглу по участку или по месту  жительства и стеснило передвижение крестьян владельческих. С начала XVII в. подобное же сословное укрепление постигло и другие классы. То была генеральная  переборка общества по родам государственных тягостей. В отношении к владельческим крестьянам эта переборка осложнялась тем, что между казной, в интересе которой она производилась, и крестьянином стоял землевладелец, у которого были свои интересы. Закон не вмешивался в частные сделки одного с другим, пока они не нарушали казенного интереса: так допущено было в ссудные записи крепостное обязательство. Но то были частные сделки с отдельными крестьянами-дворохозяевами. Теперь бессрочно укреплялось за землевладельцами все крестьянское население их земель и с неотделенными членами крестьянских семейств. Личная крестьянская крепость по договору, по ссудной записи, превращалась в потомственное укрепление по закону, по писцовой или переписной книге; из частного гражданского обязательства рождалась для крестьян новая государственная повинность. Доселе законодательство строило свои нормы, собирая и обобщая отношения, возникавшие из сделок крестьян с землевладельцами. Писцовым наказом 1646 г. оно само давало норму, из которой должны были возникнуть новые отношения хозяйственные и юридические. Уложению 1649 г. предстояло их направить и предусмотреть.

1.3. Положение крепостных крестьян по Соборному уложению

Соборное  Уложение отнеслось к крепостным крестьянам довольно поверхностно: статья 3 главы XI утверждает, будто «по нынешний государев указ государевы заповеди не было, что никому за себя крестьян (речь идет о беглых) не приимати», тогда как указ 1641 г. ясно говорит: «Не приимай чужих крестьян и бобылей». Почти вся XI глава Уложения трактует только о крестьянских побегах, не выясняя ни сущности крестьянской крепости, ни пределов господской власти, и набрана кой с какими прибавками из прежних узаконении, не исчерпывая, впрочем, своих источников. При составлении схемы крестьянской крепости по казуальным статьям Уложения эти узаконения помогают пополнить недомолвки неисправного кодекса. Закон 1641 г. различает в составе крестьянской крепости три исковые части: крестьянство, крестьянские животы и крестьянское владение.

Так как крестьянское владение значит право владельца на труд крепостного крестьянина, а крестьянские животы  –  это его земледельческий инвентарь со всею движимостью, «пашенной и дворовой посудой», то под крестьянством остается разуметь самую принадлежность крестьянина владельцу, т. е. право последнего на личность первого независимо от хозяйственного положения и от употребления, какое делал владелец из крестьянского труда. Это право укреплялось прежде всего писцовыми и переписными книгами, а также и «иными крепостями», где крестьянин или его отец написан за владельцем.

Безвредное  пользование этими тремя составными частями крестьянской крепости зависело от степени точности и предусмотрительности, с какою закон определял условия крестьянского укрепления. По Уложению крепостной крестьянин наследственно и потомственно был крепок лицу, физическому или юридическому, за которым его записала писцовая или однородная с ней книга; он был этому лицу крепок по земле, по участку в том имении, в поместье или вотчине, где его заставала перепись; наконец, он был крепок состоянию, крестьянскому тяглу, которое он нес по своему земельному участку. Ни одно из этих условий не проведено в Уложении последовательно. Оно запрещало переводить поместных крестьян на вотчинные земли, потому что это разоряло государственные имущества, какими были поместья, запрещало владельцам брать служилые кабалы на своих крестьян и их детей и отпускать поместных крестьян на волю, потому что тот и другой акт выводил крестьян из тяглого состояния, лишая казну податных плательщиков; но рядом с этим оно разрешало увольнение вотчинных крестьян (гл. XI, ст. 30; гл. XX, ст. 113; гл. XV, ст. 3).

 Кроме  того, Уложение молчаливо допускало или прямо утверждало совершавшиеся в то время между землевладельцами сделки, которые отрывали крестьян от их участков, допускало отчуждения без земли и притом с отнятием животов, даже предписывало переводы крестьян от одного владельца к другому без всякого повода с крестьянской стороны, по вире самих господ. Дворянин, продавший после переписи свою вотчину с беглыми крестьянами, подлежавшими возврату, обязан был вместо них отдать покупщику из другой своей вотчины «таких же крестьян», неповинных в плутне своего господина, или у помещика, убившего без умысла чужого крестьянина, брали по суду ею «лучшего крестьянина с семьей» и передавали владельцу убитого (гл. XI, ст. 7; гл. XXI, ст. 71).¹

Закон оберегал только интересы казны или землевладельца; власть помещика встречала законную преграду только при столкновении с казенным интересом. Личные права крестьянина не принимались в расчет; его личность исчезала в мелочной казуистике господских отношений; его, как хозяйственную подробность, суд бросал на свои весы для восстановления нарушенного равновесия дворянских интересов. Для этого даже разрывали крестьянские семьи: крепостная беглянка, вышедшая замуж за вдовца, крестьянина или холопа чужого господина, выдавалась своему владельцу с мужем, но дети его от первой жены оставались у прежнего владельца. Такое противоцерковное дробление семьи закон допускал совершать безразлично над крестьянином так же, как и над холопом .Один из наиболее тяжелых по своим следствиям недосмотров Уложения состоял в том, что оно не определяло точно юридического существа крестьянского инвентаря: ни составители кодекса, ни пополнявшие его соборные выборные, среди которых не было владельческих крестьян, не сочли нужным ясно установить, насколько «животы» крестьянина принадлежат ему и насколько его владельцу. Неумышленный убийца чужого крестьянина, свободный человек, платил «кабальные долги» убитого, подтверждаемые заемными письмами (гл. XXI, ст. 71). Значит, крестьянин как будто считался правоспособным входить в обязательства по своему имуществу. Но крестьянин, женившийся на беглой крестьянке, выдавался вместе с женой ее прежнему владельцу без животов, которые удерживал за собой владелец ее мужа (гл. XI, ст. 12). Выходит, что инвентарь крестьянина был только его хозяйственной принадлежностью, как крестьянина, а не его правовою собственностью, как правоспособного лица, и крестьянин терял его даже в том случае, когда женился на беглянке с ведома и даже по воле своего владельца.

1.4. Отличия крестьянства от холопства

Законодательное признание податной ответственности землевладельцев за своих крестьян было завершительным делом в юридической постройке крепостной неволи крестьян. На этой норме помирились интересы казны и землевладельцев, существенно расходившиеся. Частное землевладение стало рассеянной по всему государству полицейско-финансовой агентурой государственного казначейства, из его соперника превратилось в его сотрудника. Примирение могло состояться только в ущерб интересам крестьянства. В той первой формации крестьянской крепости, какую закрепило Уложение 1649 г., она еще не сравнялась с холопьей, по нормам которой строилась. Закон и практика проводили еще хотя и бледные черты, их разделявшие:

1. крепостной крестьянин оставался казенным тяглецом, сохраняя некоторый облик гражданской личности;
2. как такового, владелец обязан был обзавести его земельным наделом и земледельческим инвентарем;

3) он не  мог быть обезземелен взятием  во двор, а поместный и отпуском  на волю;

3. его животы, хотя и находившиеся только в его подневольном обладании, не могли быть у него отняты «насильством»;
4. он мог жаловаться на господские поборы «через силу и грабежом» и по суду возвратить себе насильственный перебор.

Плохо выработанный закон помог стереть эти раздельные черты и погнал крепостное крестьянство в сторону холопства. Мы это увидим, когда будем изучать крепостное хозяйство, экономические следствия крепостного права; доселе мы изучали его происхождение и состав. Теперь заметим только, что с установлением этого права русское государство вступило на путь, который под покровом наружного порядка и даже преуспеяния вел его к расстройству народных сил, сопровождавшемуся общим понижением народной жизни, а от времени до времени и глубокими потрясениями.

5.Медный бунт.

Медный бунт — произошедшее в  Москве 25 июля 1662 г. восстание городских  низов против выпуска медных копеек, которые с 1655 г. чеканились на русских  денежных дворах для замены серебряных. Выпуск медных денег привел к их обесцениванию в сравнении с  серебряными. Через год после  бунта чеканка медных монет была прекращена. Как и Соляной бунт, медный бунт был, в основном, выступлением бедноты против неудачной политики первых Романовых и конкретно  правительства Алексея Михайловича.

         В то время в Московском государстве не было собственных золотых и серебряных рудников, и эти материалы ввозились из-за границы. На Денежном дворе из иностранных монет чеканили русскую монету: копейки, деньги и полушки (половина деньги).Затяжная война с Польшей из-за Украины потребовала огромных расходов. С целью нахождения денег на продолжение войны А. Л. Ордин-Нащокин предложил выпускать медные деньги по цене серебряных. Налоги собирались серебром, а жалованье раздавалось медью. Мелкая медная монета поначалу действительно имела хождение наравне с серебряными копейками, однако вскоре чрезмерный выпуск ничем не обеспеченных медных денег, которые чеканились в Москве, Новгороде и Пскове, привёл к обесцениванию медных денег. За 1 рубль серебром давали 17 рублей медью(Источник:"Деньги", Елизаветин Георгий Васильевич, изд. "Детская литература, Москва, 1965).Несмотря на царский указ, все товары резко подорожали. Финансовая ситуация, сложившаяся в стране, привела к расцвету фальшивомонетничества[источник не указан 99 дней]. По Соборному уложению 1649 года за подделку монеты преступникам заливали горло расплавленным металлом, но угроза ужасной казни никого не останавливала, и поток «воровских денег» наводнил государство. Розыск привел к мастерам, работавшим на Денежном дворе[источник не указан 99 дней], «потому что до того времяни, как еще медных денег не было, и в то время жили они не богатым обычаем, a при медных деньгах испоставили себе дворы, каменные и деревяные, и платье себе и женам поделали з боярского обычая, так же и в ряде всякие товары и сосуды серебряные и сьестные запасы почали покупать дорогою ценою, не жалея денег»[источник не указан 99 дней]. В подделке монеты были замешаны верные головы и целовальники, приставленные на Денежном дворе для контроля за чеканкой монеты. Они были из гостей и торговцев, «людей честных и пожиточных»[источник не указан 99 дней]. Как писал Г. К. Котошихин, современник тех событий, «возмутил их разум диавол, что еще несовершенно богати, покупали медь на Москве и в Свейском государстве, и привозили на Денежные дворы с царскою медью вместе, и велели делать денги, и зделав свозили з Денежного двора с царскими денгами вместе, и царские денги в казну отдавали, а свои к себе отвозили»[источник не указан 99 дней]. Как всегда, пострадали рядовые исполнители — их казнили, им отрубали руки и персты и ссылали в дальние города. Богачи откупились от наказания[источник не указан 99 дней], давая «посулы болшие боярину, царскому тестю, Илье Даниловичу Милославскому, да думному дворянину Матюшкину, за которым была прежнего царя царицына родная сестра, да дьяком, а в городех посулы ж воеводам и приказным людем; и они, для тех посулов, тем вором помогали и из бед избавливали»

                Простой народ был возмущен безнаказанностью бояр. 25 июля 1662 года на Лубянке[источник не указан 99 дней] были обнаружены листы с обвинениями в адрес князя И. Д. Милославского, нескольких членов Боярской думы и богатого гостя Василия Шорина. Их обвиняли в тайных сношениях с Польшей, что не имело под собой никакого основания. Но недовольным людям нужен был повод. Показательно, что объектом всеобщей ненависти стали те же самые люди, которых обвиняли в злоупотреблениях во время соляного бунта, и точно так же, как четырнадцать лет тому назад, толпа напала и разгромила дом гостя Шорина, собиравшего «пятую деньгу» во всем государстве. Несколько тысяч человек отправились к царю Алексею Михайловичу, находившемуся в своем загородном дворце в селе Коломенском. Царь был вынужден выйти к народу, и перед церковью разыгралась сцена, являвшаяся нарушением всех правил придворного этикета. Простолюдины окружили царя, держали его за пуговицы, спрашивали: «Чему верить?», а когда Алексей Михайлович дал слово расследовать дело, один из толпы бил с царем всея Руси по рукам[источник не указан 99 дней]. Толпа отправилась восвояси, но этому дню не суждено было кончиться мирно.

         Навстречу из Москвы валила еще одна многотысячная толпа, настроенная гораздо воинственнее. Мелкие торговцы, мясники, хлебники, пирожники, деревенские люди вновь окружили царя Алексея Михайловича и на сей раз уже не просили, а требовали[источник не указан 99 дней] выдать им изменников на расправу, угрожая «будет он добром им тех бояр не отдаст, и они у него учнут имать сами, по своему обычаю»[источник не указан 99 дней]. Однако в Коломенском уже появились стрельцы и солдаты, отправленные боярами на выручку. Поэтому, когда Алексею Михайловичу стали угрожать, он возвысил голос и велел стольникам, стряпчим, жильцам и стрельцам рубить мятежников[источник не указан 99 дней]. Безоружную толпу загнали в реку, более семи тысяч человек были перебиты и захвачены. Г. К. Котошихин описывает кровавый финал медного бунта так: «И того ж дни около того села повесили со 150 человек, а досталным всем был указ, пытали и жгли, и по сыску за вину отсекали руки и ноги и у рук и у ног палцы, а иных бив кнутьем, и клали на лице на правой стороне признаки, розжегши железо накрасно, а поставлено на том железе „буки“ то есть, бунтовщик, чтоб был до веку признатен; и чиня им наказания, розослали всех в далние городы, в Казань, и в Астарахань, и на Терки, и в Сибирь, на вечное житье… а иным пущим вором того ж дни, в ночи, учинен указ, завязав руки назад посадя в болшие суды, потопили в Москве реке»[источник не указан 99 дней]. Розыск в связи с медным бунтом не имел прецедентов. Всех грамотных москвичей заставили дать образцы своего почерка[источник не указан 99 дней], чтобы сличить их с «воровскими листами», послужившими сигналом для возмущения. Впрочем, зачинщиков так и не нашли[источник не указан 99 дней].