Концепция постмодернизма в историческом исследовании

Проявления постмодерна в историко-культурной сфере

Пожалуй, самым драматическим явлением XX в. стала общая идея о дискретности, дробление всех сторон человеческой жизни. Социально-футуристические аспекты исторического сознания в условиях постмодерна открывают новую картину жизни общества.

Проявления постмодерна в культурной жизни человечества 2-й половины XX в. настолько разнообразны и значимы для уяснения его исторической картины, что требуют особого внимания. Заметим при этом, что «экономические и социальные отношения не являются приоритетными или доминирующими над культурными; они сами — сферы культурной практики и культурного производства».

Пожалуй, наиболее заметными являются постмодернистские влияния в сфере искусства, и особенно в литературе. Именно здесь уже в 1940-е гг. появляются течения, которые позднее буду характеризоваться как постструктуралистские и деконструктивистские, а с 1950-х гг. нарастает количество произведений, «основной корпус» которых представляет собой «исследования различных видов повествовательной техники, нацеленной на создание фрагментарности повествования».

Ппроизведения постмодернистского толка имеют в качестве доминирующей тенденцию к умолчанию, неопределенности, отсутствию последних истин.

«Специфическое видение мира как хаоса, лишенного причинно-следственных связей и ценностных ориентиров, предстающего сознанию лишь в виде иерархически неупорядоченных фрагментов, и получило определение «постмодернистской чувствительности» как ключевого понятия постмодернизма». Эта постмодернистская чувствительность пронизывает современные представления не только литераторов и живописцев, но и непосредственно историков (М. Фуко, X. Уайт).

Согласно таким представлениям в корне изменяются взгляды на историю. Она теряет телеологичность, присущую практически всем концепциям, претендовавшим ранее на универсальное объяснение исторического процесса, Идея об историческом прогрессе, который сопровождает человечество с древнейших времен (через первобытность, рабовладение, феодализм, капитализм, памятные нам социализм и коммунизм), так сильно укоренившаяся в исторических кругах постсоветского пространства, даже без своей идеологической подоплеки становится архаичной.

В чем же смысл истории в таком случае? Историки, придерживающиеся постмодернистких идей, утверждают, что смысл истории приобретается инновационно, что история не является эволюционным процессом и тем более не обусловлена социально-экономическими трансформациями общественного организма. У М. Фуко, например, история — это сфера действия сил бессознательного, хаотичного, скачкообразное накопление знаний и изменений дискурса.

Не меньшее влияние постмодернизма, его системно-структурного взгляда испытывает историография, особенно социальная история.

С середины 1970-х — начала 1980-х гг. под влиянием культурной антропологии и в социальной истории происходит сдвиг исследовательских интересов от изучения макроуровневых структур к культуре, причем в ее новом понимании. «Антропологизация» культуры расширила его, включив сюда «реальное содержание обыденного сознания людей прошлых эпох, отличающиеся массовым характером и большой устойчивостью ментальные представления, символические системы, обычаи и ценности, психологические установки, стереотипы восприятия, модели поведения».

В результате дискуссий 1980-х гг. произошел тот самый «антропологический поворот» в исторической науке» который меняет и ее предметную область, и подходы к изучению. С одной стороны, акцент в исторических исследованиях перемешается на изучение собственно «человека в истории», причем не столько созданных им и довлеющих над ним «структур», сколько его непосредственного опыта в историческом процессе. В традиционной дихотомии «действия — структуры» («общество — культура») центральной категорией становится «опыт». С другой стороны, для изучения неосознанных социокультурных представлений людей прошлого, включенных теперь в понятие «культура», историки стали широко использовать методы, заимствованные ими из культурной антропологии.

Дифференциация, расширение предмета истории, изменение подходов к ее изучению, появление новых субдисциплин являются показателями неотъемлемого качества современной исторической науки — ее междисциплинарности. Она выражается не только в заимствованиях из других дисциплин (социологии, демографии, психологии, математики и информатики, антропологии, лингвистики, литературоведения), но и в «интеграции на уровне конструирования междисциплинарных объектов».

Многие современные историки в качестве главного элемента социализации выделяют язык. С одной стороны, язык - это средство коммуникации в обществе, передачи культурных ценностей, социализации человека. Подобные эпитеты по отношению к языку являются общеизвестными и даже несколько «приевшимися». С другой стороны, в современном понимании культуры особенно интересна новая сторона языковых отношений, когда уже сам язык обусловливает и типы, и образ мышления, и особенности культуры той или иной эпохи.

Итак, с одной стороны, мы говорим об определяющем влиянии языка на культурное сознание эпохи. И все же, с другой, не можем забывать об обратной стороне медали - о воплощении в языке ключевых символов культуры той или иной эпохи. Известная фраза Р. Лэйкофф о том, что «язык использует нас в такой же степени, в какой мы используем его», является сегодня показательной для исторического сознания. Иными словами, использование языка, с одной стороны, неотъемлемо от повседневной жизни, с другой - конституирует саму нашу жизнь. При этом использование языка уже означает использование тех или иных концепций («красный», «любовь», «справедливость» и т.п.), которые мы принимаем в соответствии с нашими конвенциями о том, что они означают.

Такая точка зрения стала отправной для многих современных историков, ориентирующихся в особенности на историческую антропологию, «культурную историю» и исследующих языковое сознание той или иной эпохи, ее дискурс, в котором сходятся многие направления и уровни истории.

Что первично в историческом исследовании? Ответ на этот вопрос сопряжен с решением еще одной проблемы, являющейся ядром дискуссий постмодернистского исторического дискурса.

Все это вновь возвращает нас к вопросу о различии между «историей — конструкцией» и «прошлым — реальностью». В «постсовременном» историческом сознании этому разграничению придается особое значение. Наше прошлое представляет собой несистематизированный хаос до тех пор, пока его не коснулась рука историка. Сам процесс написания истории требует осмысления исторических событий, поступков, личностей в контексте некоего теоретического порядка, некоего заранее имеющегося у историка намерения (отсюда так часто и негативно обсуждаемая «интенциальность» истории как вида творчества). Это намерение или теория неминуемо связаны со временем, в котором живет историк. Таким образом, история видится нам лишь под углом зрения сегодняшнего дня: не все прошлое есть история, а только то, что по меркам нашего времени проявляется как исторически значимое.

Историзм: прошлое и трансформация

Историзм как движение исторической мысли появляется в XX в., хотя идеи, составившие многие из его элементов, возникали среди историков на протяжении тысячелетия.

Историзм как философская доктрина появляется в результате антипросветительских настроений, недоверия к попыткам просветителей выводить законы общественного развития, в сущности своей механистические. Кант, Гегель и другие историцисты, напротив, утверждали идеи о человеческом и культурном разнообразии, о том, что человеческая природа слишком сильно варьируется, чтобы применять к ней «универсальные» законы. Вместо этого они пытались создать такую модель, которая бы, признавая наличие некоего стержня в историческом развитии, допускала при этом многочисленные вариации и разнообразия.

Значительный вклад в развитие историзма внес романтизм, направлявший фокус на индивидуальности и разнообразие в истории.

Историзм приобретает законченность именно в XIX в., сохранившись вплоть до настоящего времени, хотя и в весьма трансформированном виде. Основными чертами историзма в общем виде становятся идея о развитии и связанные с нею попытки создания «универсальных» законов, индивидуализация исторического исследования, примат нарратива, интуитивизм.

Наиболее убедительно эти черты воплотились в немецкой историографии, развитые в трудах Ранке, Й. Дройзена, Ф. Майнеке и других.

Основным противоречием историзма, приведшим его к кризису в межвоенный период, Барраклау называет попытку «построить позитивную веру в значимость исторического существования на историческом релятивизме».

С середины XX в. историзм обновляется, называя себя «новым». Сущность этой трансформации представляется весьма важной, так как она дает представление об основных темах дискуссий в современной историографии.

Трансформация связана с революционными событиями в историографии, происходящими уже во 2-й половине XX в. Речь идет о том влиянии, которое приобретают направления исследований и методы, взятые на вооружение французской школой «Анналов», исторической антропологией, об общей тенденции перехода исторических исследований на микроуровень и, наконец, о так называемом «лингвистическим повороте».

Все эти проявления ситуации постмодерна отразились и на состоянии историзма, который, по мнению многих историков, начал подъем, но уже с иным обоснованием.

Историзм действительно претерпел большие изменения. И в социально ориентированной истории (причем в ее разнообразных вариантах — от марксистской историографии и школы «Анналов» до американской квантитативной истории), и в направлениях, связанных с деконструктивистским дискурсом, .проявляются различные аспекты того, что было характерно для «классического историзма».

Так, несмотря на широкие расхождения социально ориентированной истории и историографии «классического» периода, их объединяет глубокая «преемственность». Историки, концентрировавшие свое внимание на социальных процессах и структурах как главных составляющих и движущих силах истории, тем не менее разделяли некоторые кардинальные положения «классического» историзма.

В числе таких «символов веры» была убежденность в том, что объект и результат исследования историка совпадают, а историческая действительность и есть то, что описывает историк. Конечно, на это утверждение не могли не оказать влияния те размышления историков, которые были связаны с сомнениями в субъективизме исторических исследований, с эмоциональной, психологической и политической вовлеченностью историка в исследовательском процессе.

Образы представления историками прошлого

Не случайно в историософских представлениях современных западных исследователей преобладает концепция прерывности, разнонаправленности, структурированности исторического процесса. И не только история подвергается такой «фрагментализации». Пожалуй, самым драматическим явлением XX в. стала идея о дискретности, дробление всех сторон человеческой жизни. Как уже отмечалось, первыми ее почувствовали математики, художники-авангардисты, открывшие новое представление действительности, на самом деле состоящей из фрагментов. Эта стилистика проникла буквально во все жанры искусства, литературу, кино, рекламную продукцию и т.д. Более того, она приняла философскою направленность. Идеи дискретности определяют сегодня и новый взгляд на взаимоотношение дискретного и непрерывного не только в науке и искусстве, но и в обществе. Именно идея дискретности нанесла окончательный удар по историцизму как способу восприятия мира, прочно утвердившемуся в европейской историографии с XIX в.

На исходе XX века историки сталкнулись с ситуацией, когда их объяснения прошлого и предсказания будущего не удовлетворяют читателей. Более того, за экономическими схемами истории, за действиями глобальных исторических общностей, производительных сил и производственных отношений теряется общий смысл истории. Не случайно исторические сочинения перестали пользоваться спросом среди читателей: видимо, основанные на макроподходе, они оставляют в стороне главное действующее лицо исторических процессов — человека. Придя к такому заключению, многие историки требуют возвращения историческим трудам их антропологического содержания.

«Антропологический поворот» в историографии дает возможность историкам уже на новом уровне применять описания в своей работе. Из чего складывалась жизнь человека средневековья? Как жили в монастырях? Как наказывали преступников? Что составляло рацион человека во время Столетней войны? Эти и множество других вопросов занимают сегодня историков в той же степени, что и аспекты изучения «экономических отношений», существенно расширяя область познания истории за счет привлечения этнографических, литературных, антропологических, физиологических, психологических, экологических свидетельств.

Гуманизация исторического знания, антропологическая ориентация истории, «нетрадиционные» сферы исследований, основывающиеся на новых теориях (тендерная история, устная история, история повседневности, микроистория), — все эти проявления современной историографической ситуации сейчас, в начале XXI в., представляются как закономерные проявления постмодерна.

Кроме того, они пересекаются с тем «лингвистическим поворотом». Мы говорим о «лингвистическом повороте» и в историографии в целом. Главными его составляюшими становится влияние методов и подходов литературоведения и лингвистики, причем коренным отличием нашего времени от предшествующего объявляется признание литературы в качестве своеобразной модели науки вообще. Кроме того, «лингвистический поворот» предполагает признание роли языка, его смыслов, структур, стереотипов, символики как в творчестве историка, так и в целом в человеческой культуре.

Действительно, язык, являясь нашей средой обитания, определяет и существующие мифологемы, которые проникают в сознание незаметно, в процессе культурной социализации. Изучая дискурсивные практики той или иной эпохи, мы приходим к пониманию того факта, что язык отражает и отношения власти, и представление человеком своего мира, и тендерные роли. «Мир может быть познан только в форме литературного дискурса», он открывается человеку «лишь в виде рассказов, нарративов в нем».