Народнический и марксистский проекты социалистического преобразования России. Исторический источник: основные направления источникове

Одни критики  народничества старались оторвать от революционно-народнической почвы  Герцена, Чернышевского и заодно весь круг их соратников, революционеров 60-х годов, ограничивали само понятие “революционное народничество” рамками 70-х годов, дабы порицать слабости и ошибки народников без риска скомпрометировать вместе с ними великого Герцена и великого Чернышевского, оскорбить память “великих”. Эти ученые договаривались до того, что Чернышевский-де “еще в 60-е годы подверг критике народовольческие иллюзии о всесилии террора”. Поскольку известно, что Ленин называл Чернышевского одним из “родоначальников народничества”, советские критики народников, не желая полемизировать с Лениным, попадали в неловкое положение, как это случилось, например, с Е. М. Филатовой, которая не нашла ничего лучше следующего тезиса: да, Чернышевский – “родоначальник народничества” (“Magisterdixit” – что делать?), но не народник.

Другие критики  народничества признают, что революционно-народническая  идеология господствовала в русском  освободительном движении не только в 70-е, но и в 60-е годы, начиная с  Герцена и Чернышевского. Они отмечают и прогрессивность идейных исканий, и последовательный демократизм, и боевитость программ, и невиданный прежде размах борьбы, и героизм революционных народников, т. е. как будто все признают и отмечают, но упор делают не на силе, а на слабости героев народничества, не на том, что они дали, по сравнению с предшественниками, а на том, чего они не дали, сравнительно с преемниками. Самый выразительный пример такой исследовательской позиции – книга С.С. Волка “Народная воля”.

На первый взгляд, эта книга написана “во здравие” “Народной воли”. В ней много слов о героизме народовольцев, много примеров их героизма. Но акцентирована она не столько на сильных сторонах народовольчества, сколько на его слабостях, причем автор муссирует эти слабости и винит народовольцев, вопреки принципу историзма, даже в том, что на деле было не виною их, а бедой (отрыв от масс, недооценка исторической роли пролетариата, тактика террора и пр.) В целом позиция Волка воспринимается как фамильярно-снисходительное похлопывание героев “Народной воли” по плечу: дескать, хорошие вы ребята, лихие, но… тупоумные, не додумались, что надо было оставить террор и заняться “организацией классовой борьбы пролетариата”. Это выходит уже не “во здравие”, а “за упокой” “Народной воли” как исторического явления.

Разгоревшиеся с конца 50-х годов споры о  народничестве имели вполне очевидный  источник – живучесть нигилистического отношения к народничеству, которое  внедрялось в советскую историографию  больше 20 лет. В чем же существо этих споров?

Все они как  бы фокусировались в одном общем  вопросе – о периодизации разночинского  этапа освободительного движения в  России. Одна группа историков (М.В. Нечкина, И.Д. Ковальченко, Ш.М. Левин, А.Ф. Смирнов, О.Д. Соколов и др.) судила так:

а) народничество – это лишь часть разночинского этапа: оно-де относится только к 70–80-м годам;

б) Герцен, Чернышевский и  вся плеяда деятелей 60-х годов  – это революционные демократы, а не народники. Зачатки народничества  у них были, но как система взглядов народничество для них не характерно, поскольку оно сложилось лишь на рубеже 60–70-х годов;

в) отсюда разночинский этап подразделяется на три периода: революционно-демократический (60-е годы), революционно-народнический (70-е годы) и либерально-народнический (80-е годы).

Другая группа историков (Б.С. Итенберг, М.Г. Седов, В.Ф. Антонов, В.А. Твардовская, Р.В. Филиппов и др.) судит иначе:

а) весь разночинский этап освободительного движения был народническим;

б) Герцен и Чернышевский – основоположники народничества  и его самые авторитетные идеологи;

в) отсюда разночинский этап подразделяется на два периода: революционно-народнический (60-е и 70-е годы) и либерально-народнический (с начала 80-х до середины 90-х годов).

При столь разном взгляде  на такую общую проблему, как периодизация всего разночинского этапа, естественно, дискуссионным стал ряд более частных, но тоже принципиальных вопросов. Вот некоторые из них.

Были ли революционные  демократы 60-х годов народниками, а народники 70-х революционными демократами?

Был ли революционный процесс на разночинском этапе поступательным или попятным? Этот вопрос, как ни странно, тоже дебатировался. Так, по мнению М.В. Нечкиной, “моментом наивысшего раскрытия” разночинского этапа была первая революционная ситуация 1859–1861 гг., а дальше, стало быть, т. е. на протяжении всего этапа движение регрессировало.

Что было решающим фактором второй революционной ситуации в  России – массовое (крестьянское) или  народовольческое движение?

Был ли “красный” террор народовольцев исторически обусловленным, хотя бы относительно целесообразным и эффективным, или же оказался попросту оплошным и вредным?

Все эти вопросы  были предметом острейшей всесоюзной дискуссии по народничеству в  Институте истории АН СССР 16–18 марта 1966 г. Здесь, к неудовольствию официозных историков во главе с акад. М.В. Нечкиной и наблюдавших за дискуссией партийных функционеров, обнаружилось, что большинство ученых, специально занимающихся изучением народничества, рассматривает весь разночинский этап освободительного движения в России как народнический, а само движение на этомэтапе как поступательный процесс от 60-х к 80-м годам. После дискуссии этих ученых начали критиковать (с каждым днем все целенаправленнее) как апологетов народничества. Крайним выражением такой критики стала инспирированная “сверху” статья А.Ф. Смирнова – претенциозная во всех отношениях: по существу, по тону и даже названию. Скандальную репутацию этой статьи и ее автора усугубил плагиат: 9 абзацев подряд (два журнальных столбца) Смирнов списал из рецензии С.С. Волка, опубликованной в журнале “Коммунист” четырьмя годами ранее.

В 70–80-е годы изучение народничества вновь (не столь  жестко, как при Сталине) искусственно задерживалось, наталкиваясь на цензурные ограничения. Издательства неохотно принимали к печати литературу по народнической тематике, причем требовали даже изымать самый термин “народничество” из названий книг, заменяя “народников” “разночинцами”, “революционными демократами” и просто “революционерами”. В отличие от 1929–1931 гг., когда научная общественность страны отмечала изобилием публикаций 50-летний юбилей “Народной воли”, в 1979–1981 гг. 100-летие этой героической партии все учреждения из мира науки и прессы (кроме Саратовского университета) обошли молчанием, хотя, например, в 1980 г. они шумно отметили 250 лет со дня рождения царского генералиссимуса А.В. Суворова. А ведь то было время Советской власти, когда, как нельзя более, почиталось все революционное!

В оценке народничества 70-х годов и, особенно, “Народной воли” с ее пугающим все и всякие власти терроризмом укоренялся санкционированный “сверху” взгляд С.С. Волка. Согласована с этим взглядом даже творческая, претендующая на преодоление официозных стереотипов книга И.К. Пантина, Е.Г. Плимака и В.Г. Хороса. Идеология “Народной воли” здесь представлена “смутной”, “примитивной”, а деятельность ее – “тупиковой”.

Тем не менее, и  в 70-80-х годах выходила литература с непредвзятыми, научно сбалансированными  оценками революционного народничества, – главным образом биографическая. Таковы книги А.А. Демченко о Н.Г. Чернышевском, Н.М. Пирумовой о А.И. Герцене и М.А. Бакунине, Б.С. Итенберга и В.Ф. Антонова о П.Л. Лаврове, Б.М. Шахматова о П.Н. Ткачеве, Э.С. Виленской о Н.К. Михайловском. Увидели свет биографии П.А. Кропоткина, Н.А. Морозова, Г.А. Лопатина, А.Д. Михайлова, М.Ф. Фроленко, Н.И. Кибальчича, П.И. Войноральского, А.В. Якимовой, С.Н. Халтурина, А.И. Ульянова, Н.К. Судзиловского-Русселя, замечательный труд Е.А. Таратута о С.М. Степняке-Кравчинском. Должное место уделено народничеству в коллективной монографии о второй революционной ситуации в России (отв. ред. Б.С. Итенберг).

 После распада  СССР наши историки уже не  проявляют былого интереса к  народничеству, как и вообще  к революционному движению. Приятных исключений – что называется, раз-два и обчелся. Зато в посткоммунистической публицистике (даже на страницах солидных изданий) народники стали обиходной мишенью для нападок, похожих на те, которым они подвергались со стороны их карателей, царских палачей. Впрочем, сегодняшние критики народничества идут еще дальше прежних. Показателен вывод бывшего историка КПСС Л.Н. Краснопевцева “о фактическом прочном союзе и постоянной взаимной (?? — Н.Т.) поддержке отстаивавших в сущности единый путь развития России былого дворянского самодержавия Романовых и крепнувшего в этом союзе красного самодержавия Нечаева – Желябова – Ленина”. Разницу между этими самодержавиями Краснопевцев усматривает лишь в том, что “царское самодержавие стояло на почве жизни, имело в ней опору”, а “рвущееся к власти самодержавие революционеров было совершенно нежизнеспособным”. Дальше этого вывода идти некуда, ибо дальше, как любил говорить Г.В. Плеханов, “уже начинается комическое царство вполне очевидного абсурда”.

Борьба народничества и марксизма была в свое время одной из ярких и необходимых страниц нашей общественной истории. Оба направления глубоко различались друг от друга по стольким существенным пунктам, что никакое примирение между ними не было возможно. Возникшая отсюда ожесточенная полемика была вполне естественна и не могла не привлечь общественного внимания, так как дело шло о смене одного широко распространенного мировоззрения другим.

 Со времени  этих споров прошло около двух  десятилетий, но марксизм и  народничество по-прежнему делят между собой нашу радикальную интеллигенцию и занимают на словах, если не на деле, ту же непримиримую позицию по отношению друг к другу. Но что было правильно и неизбежно прежде, то все более и более становится в наше время, не имеющим под собой почвы, пережитком прошлого.

 На самом  деле в наше время уже не  существует ни марксизма, каков  он был десять лет тому назад,  ни, тем более, народничества.  Пережитое Россией последнее  десятилетие было слишком знаменательно,  слишком полно событий огромного значения, чтобы какое бы то ни было широкое общественное течение могло не подвергнуться их влиянию. В частности, и марксизм и народничество испытали такие глубокие превращения, что под прежними партийными флагами оказалось совершенно новое идейное содержание.

 Что касается  народничества, то в семидесятых  годах, когда оно достигло своего  полного развития и апогея  общественного влияния, оно было  стройной и законченной доктриной,  в основе которой лежала идеализация  условий крестьянского натурального хозяйства. Конечно, народничество, в лице своих лучших представителей, было всего менее склонно идеализировать те конкретные условия, в которых велось хозяйство русского мужика. Огромной заслугой народничества было именно вытеснение всего мрака, нищеты, всяческого насилия и бесправия, среди которых приходилось жить русскому мужику. Но народники думали, что выход из всего этого указывается народным идеалом свободного и самостоятельного крестьянского хозяйства на своей земле. Капиталистическая система хозяйства рассматривалась народниками под углом зрения крестьянских интересов как опасный враг, борьба с которым вполне возможна, хотя и не легка. Не только в сфере сельского хозяйства, но и в промышленности крестьянин может отстоять свою хозяйственную самостоятельность и с успехом бороться с капиталистом, если только ему придет на помощь "общество",- иначе говоря, социалистическая интеллигенция.

 Напротив, марксисты  девяностых годов относились  с безусловным отрицанием к  крестьянскому хозяйству во всех  его сферах и усматривали в нем самый решительный тормоз экономическому прогрессу России. В сельском хозяйстве крупное капиталистическое производство должно вытеснить мелкое крестьянское, подобно тому, как это наблюдается в сфере промышленности. Классовая борьба пролетариата за свои интересы должна явиться движущей силой нашего общественного прогресса, которая сдвинет с места консервативную косность крестьянской массы.

 Таковы были  взаимоисключающие общественные  позиции народничества и марксизма  прежде. Что же осталось от них теперь?

 Поскольку  дело идет о крестьянском хозяйстве  в сфере земледелия, народничество  существенно не изменилось. И  теперь, как и раньше, народничество  защищает крестьянское земледелие  и верит в его жизнеспособность. Но отношение народничества к капитализму вообще изменилось очень глубоко. Теперь уже никто из народников не верит в возможность для русской промышленности сложиться в систему артелей и, таким образом, избежать капиталистической фабрики. Тот самый В.П. Воронцов, который в 1882 г. полагал, что "есть надежда повернуть весь процесс развития народного труда на народный путь, на путь артелей", признал в 1907 г., что "предсказание Маркса" осуществилось: Россия подчинилась "неумолимым законам" экономической эволюции и в ней водворяется форма хозяйственного быта, известная под именем капиталистической". Молодые народники не отрицают, что развитие фабрики является процессом прогрессивным и что натуральное крестьянское хозяйство неизбежно разлагается современным хозяйственным строем. Они настаивают лишь на том, что наряду с фабриками остается место и кустарному производству, что и в пределах капиталистической системы крестьянское хозяйство не отмирает и что в земледелии и промышленности экономическая эволюция имеет не только различный, но даже противоположный характер: в то время как в промышленности неудержимо растет крупное производство, фабрика, в земледелии крестьянское хозяйство сильнее крупного капиталистического и постепенно вытесняет последнее.

 Что касается  марксизма, то он испытал не  менее глубокое превращение. Крестьянство представляет собой безусловно господствующий, по численности, класс русского населения. Поэтому, никакая партия, опирающаяся на народные массы, не может идти вразрез с крестьянскими интересами. Марксистам пришлось в этом убедиться при первом же соприкосновении с практической жизнью. Чтобы стать политически влиятельной партией, они должны были согласовать свою общественную программу с интересами крестьянства. В результате получилось, что аграрные программы марксистов стали все больше приближаться к аграрным программам народников, пока, наконец, между ними не исчезли какие бы то ни было принципиальные различия. И те, и другие почти с одинаковой энергией требовали перехода земли в руки крестьянства.

 Марксисты  прежнего времени, твердо стоявшие на почве классовой борьбы, относились равнодушно или даже враждебно к кооперации. Напротив, марксисты нашего времени нисколько не менее народников сочувствуют кооперации и принимают, в лице своих представителей, деятельное участие в кооперативном движении. Наши наиболее видные кооператоры выходят даже теперь, по преимуществу, из среды марксистов.