Особенности имперской государственности в России

Исследование  имперской модели государства, достаточно представленное среди европейских авторов, в России непопулярно и отмечено крайне ограниченным перечнем публикаций. Но дело даже не в числе публикаций, а в несравнимой по мощности публицистической альтернативе – несоразмерном количестве публикаций о федерализме на фоне почти полного забвения имперской модели российской государственности, а в особенности – тех ее измерений, которые остаются актуальными для современных условий. Между тем именно сложно организованная система власти и права в Российской Империи обеспечивала длительную государственную устойчивость, которой сегодня доискиваются в умозрительных конструкциях федерализма. 

Обличительный антиимперский пафос современной  публицистики серьезным образом задерживает развитие данного научного направления. Лишь в последнее время начинает утверждаться мысль о том, что несправедливости “имперского гнета” сочетались с защитной функцией империи, сохранившей для будущего множество народов вместе с их самобытными культурами и исторической памятью. Более того, именно имперская модель в России позволила многим народом стать частью мировой цивилизации и пройти культурную модернизацию в мягкой форме, не убившей традиции. 

Проклятья колониальному прошлому империй  Запада не могут быть отнесены в Российской Империи хотя бы в силу того, что для России не подходит извечная дихотомия “метрополия — колония”. Более продуктивным в отношение России следует считать определение Ф. Броделя - “мир-империя” подразумевает наличие “центра” и “периферии”, управляемых особым образом (в каком-то смысле неравных периферийных центру). Центр “мир-империи” отмечен сильной государственной властью, привилегированным положением и динамичным развитием. Очевидно, что для современной ситуации речь должна идти уже не столько о политико-географической структуре государства и не о региональной политике, сколько о культурном центре, диктующем свои условия культурной периферии и, в то же самое время, заботящемся о сохранении этой периферии. 

В этом смысле имперская модель позволяет  совершить неожиданный прорыв к  почти позабытым религиозно-мифологическим характеристикам государственности. Империя должна пониматься (и понималась исторически) как священновластие, “как попытка установления институциональной связи между мирами горним и дольним. И только ощущаемый в качестве подлинного контакт с миром горним легитимизирует империю в сознании ее подданных – вне зависимости от того, насколько такой контакт возможен и успешен с точки зрения стороннего наблюдателя”. 

Отказ от “имперского наследства” стал бы одновременно и тотальной секуляризацией, размывающей те невидимые нити, которые связывают нацию игосударство, соединяют граждан в нацию. Собственно, проект СССР и был попыткой получить империю без веры – не только религиозной, но и мифополитической, оставленной в наследство “социализму с человеческим лицом” ленинско-сталинским режимом, но не востребованной послевоенной партийно-хозяйственной номенклатурой. Только после десятилетия десакратизации российской государственности во всех возможных аспектах, можно видеть постепенный (или даже достаточно энергичный) рост настроений, отраженных в лозунгах типа “Россия – Вперед!”, перетекающих из разного рода международных соревнований в политику. “В Россию можно только верить”, - вот та доминанта патриотического чувства, которая заставляет значительную часть молодого поколения совершенно иррационально ставить в системе ценностей свою страну выше всех прочих. 

При анализе имперской государственности  следует, прежде всего, исходить из того, что имперский суверенитет формируется в рамках определенной цивилизационной традиции, взятой в ее целостности. Если цивилизации удалось поддержать имперскую форму государственности, то внутри нее можно допускать некую иерархию власти, обставленную различными условиями (поливатентность). Если же имперская государственность по какой-то причине рухнула, то в рамках цивилизации формируется сложная система отношений, в которой, тем не менее, суверенитет становится главным достоянием той или иной страны, как и борьба с суверенитетом других стран (таково положение на постсоветском пространстве). Принятие такого взгляда на сложившиеся обстоятельства должно вести к следствию, признающему принципиально иной характер осуществления суверенитета в России и окружающих ее государств, нежели чем на Западе. 

Современный исследователь В.Пастухов пишет  об этой своеобразной ситуации: “Ситуация напоминает замкнутый круг. Государственное единство больше нельзя сохранить имперскими средствами, но империя остается необходимым условием существования России как единого целого. Разорвать этот круг можно только изменив саму основу государственности, ее структурные элементы. На место фиктивных субъектов Федерации следует поставить реальные, способные действительно быть лидерами конституционного движения”. 

Автор цитируемой статьи в очередной раз  выдвинул идею укрупнения субъектов Федерации и выравнивания их экономических потенциалов, которая только через несколько лет (с уходом Ельцина с политической арены) стала более или менее популярной. Казалось бы только таким образом и можно прийти к европейской модели федерализма. Но даже если “укрупнение” произойдет, вряд ли сформируются действительно дееспособные “субъекты” новой федерации. Зато, вне всяких сомнений, быстро сформируются отряды региональных эгоизмов, которые уже безо всяких оглядок на Центр смогут претендовать на всеобъемлющий суверенитет. Выход из этого положения, на наш взгляд, связан с возвращением к традиции российской государственности, где этот вопрос решался сложным, но оправдавшим себя путем. 

Целый ряд авторитетных суждений об империи, пусть и не в точности, повторял рейгановскую формулу об “империи зла”, и приближался к ней в оценке прошлого России. Подавляющее большинство современных политиков и ученых сходятся на том, что эпоха империй кончилась – одни расставались с этой эпохой с нестерпимым желанием построить новую Россию, другие – с привкусом горечи. В значительной мере в этих оценках играло роль убеждение, что коммунистическая власть в нашей стране была именно имперской. Голос возражавших на эту явную передержку не услышан до сих пор. Империя все еще отождествляется с голым насилием, с военной экспансией и порабощением народов и видится как прямой антипод демократии. Веским возражением против имперского порядка является также убеждение, что этот порядок показал свою несостоятельность уже самим фактом кружения Российской Империи в 1917 году (не говоря же о крушении колониальных империй). Предшествующая история империй и различия между различными типами империй не бралась в расчет. 

Некоторые современные исследователи полагают основной причиной краха Российской Империи и распада СССР “перегруженность центра” властными полномочиями и угнетенность бесправной периферии и “титульных республик”. Для них необходимость федеративного устройства России обусловлена ее огромными размерами и множеством 
компактно проживающих на территории России самобытных народов. В противовес этой точке зрения необходимо привести те позиции, исходя из которых формировалась региональная и национальная политика России в XIX веке – в “золотой век” российской государственности, а также более поздние взгляды мыслителей русского зарубежья. 

В “Русской правде” Павла Ивановича Пестеля  национальная политика определялась представлением о господствующем народе и подвластным ему народах. Общность коренного русского народа определялась по единству языка (при различных наречиях), веры, сословного деления, исторического пути (принадлежность к России в старинные времена). Всех полагалось именовать едиными именем “россияне” (в отличие от ельцинских “россиян” здесь имелся в виду тип человека, издревле живущего в великорусских губерниях). Говорилось, что подвластные народы всегда желают для себя независимости и отдельного политического существования. Признать такое желание как оправданное, истинное возможно “для тех только народов, которые, пользуясь оным, имеют возможность оное сохранить”. Среди всех подвластных народов такое сохранение допускалось только для Польши, при соблюдении ряда условий – полного тождества системы управления с российской и военного союза. Выделение пользы соответствовало принципу “благоудобства” государства, обустраивающего его границы. Из того же принципа полагалось возможным расширение границ в Закавказье, Средней Азии и Молдавии. А Финляндия считалась почти полностью обрусевшей страной, отличной от коренного русского народа лишь некоторыми обычаями. Целью национальной политики полагалось полное слияние всех народов в один народ и забвение подвластными народами своей “бессильной народности”. Предполагалось, что методами государственной политики различные племенные имена будут уничтожены и всюду будет введено общее название “русские”. Добиваться этого полагалось господством русского языка и единством законов и образа управления. 

Имперские принципы построения государства дополнял в “Русской правде” принцип неделимости России, ввиду явного преимущества “неделимого образования государства над федеративным”. В условиях федерации “слово “государство” будет слово пустое, ибо никто нигде не будет видеть государства, но всякий везде только свою частную область; и потому любовь к отечеству будет ограничиваться любовью к одной своей области”. Для России федеративное устройство признается особенно пагубным в силу ее разнородности: “если сию разнородность еще более усилить через федеративное образование государства, то легко предвидеть можно, что сии разнородные области скоро от коренной России тогда отложатся, и она скоро потеряет тогда не только свое могущество, величие и силу, но даже может быть и бытие свое между большими и главными государствами. Она тогда снова испытает все бедствия и весь неизъяснимый вред, нанесенный Древней России удельною системою, которая также ни что иное была, как род федеративного устройства государства. И потому если какое-нибудь другое государство может еще сомневаться во вреде федеративного устройства, то Россия уже никак сего сомнения разделять не может: она горькими опытами и долголетними бедствиями жестоко заплатила за сию ошибку в прежнем ее государственном образовании”. 

Никакого  областничества также не признавалось. Законы должны были быть одинаковы во всем пространстве государства, допуская лишь на местном уровне и в отношении традиционных общин несколько иные формы регулирования. При этом занималась особо жесткая позиция в отношении инокультурных притязаний на свой собственный местный закон: “Мы обязаны запрещать все те действия иноверных законов, которые противны духу Законов Христианских; но все, что духу оных не противно, хотя и с оными различно, дозволять по усмотрению мы можем”. Особенно жесткие меры предполагались, чтобы лишить привилегий обособленного существования евреев, которые жили по слову своих “рабинов”, ужасным образом разоряют края, где жительствуют, имеют право не давать рекрутов и не объявлять об умерших, воспитывать по своему усмотрению детей. Полагалось невозможным сохранять положение, когда евреи пользовались большими правами, нежели христиане. 

Перебрасывая  мостик через полтора столетия –  в ХХ век, мы можем увидеть аналогичные мысли у Ивана Александровича Ильина, который задолго до выхода на авансцену этносепаратистских группировок национальных республик в Российской Федерации писал: “Вот откуда разложение власти: федералисты ничего не понимали и нынче ничего не понимают в государстве, в его сущности и действии. Тайна государственного импонирования; сила его повелевающего и воспитывающего внушения; секрет народного уважения и доверия к власти: умение дисциплинировать и готовность дисциплинироваться; искусство вызывать на жертвенное служение; любовь к Государю и власть присяги; тайна водительства и вдохновение патриотизма - все это они просмотрели, разложили и низвергли, уверяя себя и других, что Императорская Россия держалась "лакеями и палачами"...”. 

Ильин прекрасно видел, что “федерация возможна только там, где имеется  налицо несколько самостоятельных государств, стремящихся к объединению. Федерация отправляется от множества... Это есть процесс отнюдь не центробежный, а центростремительный”. “Первая основа федеративного строя состоит в наличии двух или нескольких самостоятельно оформленных государств... Эти оформленные государства должны быть сравнительно невелики, настолько, чтобы единое, из них вновь возникающее государство имело жизненно-политический смысл... Есть территориальные, этнические и хозяйственные размеры, при которых федеративная форма совсем не "рентируется"; она становится не облегчением порядка, безопасности жизни и хозяйства, а нелепым затруднением”. 

“Федерации  вообще не выдумываются и не возникают  в силу отвлеченных "идеалов"; они вырастают органически. Но мало взаимной нужды и пользы; нужно, чтобы народы приняли эту нужду, признали эту пользу и захотели этого единения”. В то же время, “дар политического компромисса, способность "отодвинуть" несущественное и объединиться на главном, - воспитывается веками”. Малые народы России, советская элита этнических уделов ни такого дара, ни веков для его воспитания не имела. А поскольку центральная власть компартии оказалась продажной и прогнившей насквозь, сбылись предсказания Ильина, писавшего, что “введение федерации неминуемо вызывает вечные беспорядки, нелепую провинциальную вражду, гражданские войны, государственную слабость и культурную отсталость народа”. “...в эти образовавшиеся политические ямы, в эти водовороты сепаратистской анархии хлынет человеческая порочность: во-первых, вышколенные революцией авантюристы под новыми фамилиями; во-вторых, наймиты соседних держав (из русской эмиграции); в-третьих, иностранные искатели приключений, кондотьеры, спекулянты и "миссионеры" (перечитайте "Бориса Годунова" Пушкина и исторические хроники Шекспира). Все это будет заинтересовано в затягивании хаоса, в противорусской агитации и пропаганде, в политической и религиозной коррупции... Двадцать расстроенных бюджетных и монетных единиц потребуют бесчисленных валютных займов; займы будут даваться державами под гарантии "демократического", "концессионного", "торгово-промышленного", "военного" и рода. Новые государства окажутся через несколько лет сателлитами соседних держав, иностранными колониями и "протекторатами"”. “Россия превратится в гигантские "Балканы", в вечный источник войн, в великий рассадник смут. Она станет мировым бродилом, в которое будут вливаться социальные и моральные отбросы всех стран...” “…расчлененная Россия станет неизлечимою язвою мира”.