Отношения Руси и кочевников в древних летописях

набегов кочевников,  отметив при этом,  что они  не были произвольными,  а происходили из-за толчков,  которые кочевники получали от более сильных

племен. 

В 70-е годы разгорелась  целая дискуссия об этимологии слова  “половец”.

В начале ХIХ в.  было принято образовывать слово от  “поле”  или  “полон”, пока А. А. Куником не было предложено объяснение происхождения названия “половцы”  от русского слова  “половый”.  Такое значение слова  “половцы” показалось современникам не достаточно убедительным. Высказали сомнение А. И.  Соболевский и А. Е.  Крымский,  считавшие,  что половцы не были светловолосыми и поэтому подобная этимология их племенного имени невозможна. Исследователи утверждали, что в некоторых славянских языках слово “плав” означает голубой, и связывали происхождение слова “половец” с синим цветом  (по А.И.  Соболевскому –  от Синей орды половцев,  по А. Е. Крымскому – от синих шапок, носимых половцами).                                    

Вопросы взаимоотношений Киевской Руси с кочевниками привлекли в 60-70-х годах ХIХ в.  внимание Н. Я.  Аристова,  который постоянные неприязненные отношения кочевых народов и Руси рассматривал как одну из

причин,  задерживавших  промышленное развитие страны.  В  качестве источников для освещения этой темы автор избрал известия Лаврентьевской летописи, “Слово о полку Игореве” и “Сказание о пленном половчанине”.  Специальную лекцию “Внешнее положение Киевской Руси в ХI—ХII вв. Борьба со степью и территориальное самоопределение”  в курсе лекций по русской истории посвятил А. Е.  Пресняков вопросу взаимоотношений Киевской Руси с кочевниками.  Автор стремился показать,  на фоне каких внешних условий складывалось общественное и государственное устройство Киевской Руси в ХI—ХII вв., и подчеркивал, что среди них на первом месте была “борьба со степью”. Сложность международного положения послужила, по мнению А. Е.  Преснякова,  причиной невозможности создания сколько-нибудь прочных государственных границ,  а это в итоге привело Киевское государство к феодальной раздробленности в конце ХII в. Большое внимание проблеме отношений Руси и кочевников уделяли представители марксистского направления Г. В. Плеханов и Н. А. Рожков. Г. В. Плеханов в работе  “История русской общественной мысли”  делал акцент на том, что хозяйство славян, основанное на земледелии, предполагало иную, чем у кочевников-скотоводов военную организацию.  Потому большое значение придавалось роли князя как  “военного сторожа”  Русской земли и объединению вокруг него всего народа. “Борьба со степью”, “влияние географической среды”, “колонизация населения” –  все это служило историкам-марксистам для объяснения отсталости России, “слабости в ней классовой борьбы и классовых противоречий”.

Все это позволило  Древней Руси достаточно быстро адаптироваться к политической системе Золотоордынского государства,  которое,  в свою очередь, углубило черты, свойственные именно кочевым  цивилизациям, что и позволило исследователям говорить о  “неомонгольском”  государстве –

Московии [1, с. 34]. 

В целом же можно сказать, что особенностью российской историографии ХIХ – начала ХХ вв. является односторонний подход к оценке роли кочевых народов в истории Киевской Руси. Учитывалась преимущественно негативная сторона проблемы. Указывалось, что кочевники задерживали экономическое и политическое развитие Руси,  препятствовали формированию цивилизации и культуры и в конечном итоге вызвали массовое переселение славян на север и северо-восток. 

Сегодня по проблеме взаимоотношений  древнерусских земель с кочевниками накоплена огромная историография.  Но и в настоящее время остается открытым целый ряд вопросов.  В частности,  вопросы социальной организации и кочевников,  и Древней Руси;  влияния кочевников на становление древнерусской государственности;  географический, этнодемографический, ментальный факторы взаимовлияния.

2. "Варварские"  империи как система политической организации в IX—XIII вв.

Восточноевропейские степи всегда были объединены в единую мультиполитичную систему по типу  “варварской”  империи,  где “метрополия” являлась “высокоразвитой” только в военном или политическом отношении и по существу сама являлась “периферией” и “провинцией”. Для рассматриваемого периода выделяются два центра этой системы:  в IX – первой половине Х вв. –  Хазарский каганат,  а в середине Х в. (965  г.)  ядро смещается в Киев.  Вокруг этих центров разнородные по социально-политическому устройству образования составляли периферию,  но,  входя в единую политическую систему, продолжали сохранять за собой достаточную автономию.  Центр обычно оставлял в неприкосновенности социальную организацию подвластных народов и ограничивался взиманием с них положенной дани и обязанностью поставлять военные контингенты оказывать военную помощь.  Тюркоязычные кочевники,  попадая в южнорусские степи,  оказывались втянутыми в общую систему,  сохраняя внутреннее устройство общества, традиции, насколько возможно образ жизни [5, с. 46]. 

В свое время анализ социальной структуры кочевых сообществ, проведенный С. А.  Плетневой,  позволил ей сделать вывод,  что печенеги находились на первой стадии кочевания с формой общественного устройства  союзом племен,  соответствующим периоду военной демократии.   Как нам представляется,  в ходе рассуждений не учитывались два обстоятельства:

1) особенности природных условий южнорусских степей;

2)  окружение Европейской Печенегии мощными цивилизационными центрами,  в первую очередь,  соседство с Хазарским каганатом и Византией. 

Оба этих фактора позволяют усомниться в самой возможности сохранения печенегами таборной формы кочевания.  Анализ источников  (прежде всего,  сведений Константина Багрянородного)  привел нас к выводу,  что печенежское общество являло собой сложное вождество, и такая форма устройства общества никак не могла соответствовать первой стадии кочевания.  Доказательством тому могут служить наличие четкого порядка наследования власти, пятерично-десятичная организация войска, проявляющаяся в делении каждой фемы на пять меньших частей,  существование административного деления подвластных территорий на единицы, весьма напоминающие более поздние улусы Золотой Орды. 

Печенеги не смогли создать  свою кочевую империю, как нам  кажется, из-за особенностей геополитического пространства южнорусских степей. Попав  в восточноевропейские степи,  они сразу сталкиваются с несколькими цивилизационными моделями:  полукочевое конфедеративное объединение хазар,  империя ромеев,  Дунайская Болгария и развивающиеся быстрыми темпами Волжская Булгария, Угрия и Древняя Русь. Очевидно, что наиболее близкой моделью развития для печенегов должен был стать Хазарский каганат. Хазария никогда не была строго централизованным государством,  а

представляла собой  конфедерацию племен,  пользующихся автономией не только во внутренних, но и во внешних делах. Представители правительства на местах не заменяли местного управления,  а только контролировали его, обеспечивая исправное поступление налогов и выполнение других повинностей в пользу государства,  важнейшей из которых была военная  служба.  Печенеги могли претендовать на роль ядра кочевой империи после ослабления каганата, но кочевая империя может существовать только на базе

комплексного скотоводческо-земледельческого хозяйства;  для создания    такового     печенегам необходимо было подчинить какое-либо оседлое объединение, но сил для этого не было [6, с. 84].                     

Более сложна характеристика общественной структуры огузов восточноевропейских степей (торков русских летописей). То, что нам известно по источникам о восточноевропейских гузах, не укладывается в определение ни вождества,  ни тем более сложного вождества.  Здесь гораздо больше сохранились черты эгалитарного общества.  Очень соблазнительно остановиться на определении общественной структуры восточноевропейских

огузов как на племенной. Сложность заключается в том, что мы доподлинно не знаем,  как были связаны между собой среднеазиатские и европейские огузы. Говоря о державе присырдарьинских ябгу и о державе Сельджукидов,

фактически нет сомнений,  что речь идет о  “кочевых империях”. Восточноевропейские огузы вполне могли выступать как периферия этих образований, и вероятно, наиболее отсталая часть. Утверждать этого, конечно, нельзя, но можно отметить, что, несмотря на важное значение лука и стрел как племенных символов огузов,  в погребальных памятниках восточноевропейских огузов не встречено остатков лука  (лук был символом

“старших”  племен),  а наконечники стрел  (символ  “младших”  племен) встречены в 24,4% погребений [8, с. 45].

В работах С. Г.  Агаджанова,  М. И.  Артамонова указывалось,  что уже в период до сельджукского движения огузы представляли собой две “генетически связанные между собой,  но далеко не тождественные” этнические общности,  развитие которых происходило в сфере различных политических образований.

В качестве главной причины  раскола огузов называлось принятие частью этого народа ислама. Степняки, оставшиеся в рамках традиционных верований,  первоначально пытаются завоевать какие-то хазарские земли, но, потерпев неудачу, налаживают связи с каганатом,  выступая в качестве военной наемной силы.  Вероятно,  связи восточноевропейских гузов с присырдарьинской державой ябгу были разорваны в Х в.,  после ухода в низовья Сыр-Дарьи Сельджука. Племенные объединения оставшихся гузов так или иначе были включены в политическую систему Хазарского каганата. 

Половцы,  пришедшие  в южнорусские степи позднее,  в эту систему быть включены уже не могли. По мнению С.А. Плетневой, к концу ХI в. половцы переходят ко второй стадии кочевания и заканчивают этот переход на рубеже ХII—XIII вв.

На наш взгляд, половцы в середине (а, возможно, и в начале) ХII  в.  перешагнули вторую стадию кочевания,  перейдя на третью. 

С этого   времени начинается создание государствоподобных структур половцев-кыпчаков,  с сохранением их подчинения Руси.  Вероятно,  согласно исторической логике,  следующим центром мультиполитии южнорусских степей должен был стать кыпчако-половецкий.  Русь,  занятая внутренними усобицами,  не могла долго играть роль объединяющего центра,  и таким центром должно было стать единое государство половцев,  выросшее из суперсложного вождества.  Окончательное сложение суперсложного вождества половцев надо вероятно относить к моменту возвышения хана Кончака в 60—70-е годы ХII в. После прихода к власти сына Кончака Юрия, видимо,  все восточные половцы оказываются объединены в единое политическое образование [7, с. 64]. 

Таким образом,  кочевые  объединения восточноевропейских  степей IX—XIII  вв.  при всей хозяйственной  близости дают картину различного

общественно-политического  устройства. В восточноевропейских степях огузы и печенеги оказались в окружении сильных цивилизационных образований, что заставило их искать себе  “сюзерена”.  На раннем этапе заселения южнорусских степей таким сюзереном выступила уже находящаяся в глубоком кризисе Хазария.  Но ни огузы,  ни печенеги не смогли воспользоваться предоставленной возможностью стать наследниками кочевой империи хазар. В середине Х в. у этих протогосударственных образований не было достаточных сил,  чтобы противостоять  “малому хазарскому кагану” Святославу.  Половцы,  пришедшие в южнорусские степи    в более выгодный период сформировали и более сложную общественно-политическую структуру –  реальный прообраз будущего государства,  но вышедшие на политическую арену монгольские племена не позволили половцам закончить процесс государственной структуризации своим нашествием ХIII в.

3.  Древняя Русь – кочевая империя

Разгром хазар Святославом  в 965  г.,  вероятно,  официально закрепил перенос центра степной мультиполитии в Киев.  Русь,  развиваясь по “хазарской модели”, переняла многие черты, присущие кочевым империям. В

период IX –  середины XI  вв.  Русь представляла собой  конгломерат относительно автономных земель,  связанных системой даннических отношений.  При этом кочевнические земли  (Дикое поле)  были такой же составной частью этого конгломерата. 

Русские земли не обладали единым типом хозяйства,  скорее продукты,

произведенные в разных областях, дополняли друг друга. Север  – соль, меха;

Киевская,  Черниговская земли –  продукты земледелия;  юг  (Дикое поле) – продукты скотоводства. Кроме того,  кочевники поставляли главное средство

производства того времени  –  тягловый скот и лошадей.  Это  давало возможность интенсифицировать земледельческий процесс,  доводить свое производство до уровня товарного.  Помимо этого,  кочевнические земли, вероятно,  исполняли роль буферной зоны между восточнославянскими племенами и Хазарией,  Болгарией,  Волжской Булгарией,  Угрией.  Они изначально выступали как естественное пограничье,  предохраняя русские земли от нападения со стороны наиболее развитых государств того времени и

“чужих” кочевников [9, с. 57].

Независимость,  пусть  даже относительная,  предполагала и возможную враждебность соседей.  Каждая русская земля оказывается во враждебном окружении. Отсюда высокая роль удельных князей и их дружин и городов, как оборонительных центров.  Очевидно мы имеем дело с военным путем политогенеза,  когда становление государственных структур в различных землях происходило через возрастание роли военной организации и постепенное превращение военного предводителя в политического,  а его окружения в привилегированную прослойку и первичный госаппарат.