Петровские преобразования в оценках историков

Петровские  преобразования в оценках историков.

Карамзин H.M.: Царствование Романовых, Михаила, Алексея, Федора, способствовало сближению россиян с Европою как в гражданских учреждениях, так и в нравах от частых государственных сношений с ее Дворами, от принятия в нашу службу многих иноземцев и поселения других в Москве. Ибо нет сомнения, что Европа от XIII до XIV века далеко опередила нас в гражданском просвещении. Сие изменение делалось постепенно, тихо, едва заметно, как естественное возрастание, без порывов и насилия. Мы заимствовали, но как бы нехотя, применяя все к нашему и новое соединяя со старым.

Соловьев  С.М.: Необходимость движения на новый путь была сознана; обязанности при этом определились: народ поднялся и собрался в дорогу, но кого-то ждали; ждали вождя; вождь явился.

Явилось сознание необходимости для  государства, для народа выйти на новую дорогу, сознание нудящих потребностей, которым необходимо было удовлетворить  как можно скорее; но где средства для этого удовлетворения, где  знание, уменье приняться за дело? Средство есть, по-видимому, очень легкое: призвать искусного иностранца и поручить ему дело. Средство, по-видимому, очень  легкое, но в сущности чрезвычайно тяжелое, могущее обойтись для народа очень дорого, не в отношении только денег (деньги — дело нажитое), но при неразумном, страдательном употреблении означенной меры можно потерять такое нравственное добро, которого после не наживешь.

При опасном столкновении с народами-учителями  нужно было прежде всего озаботиться развитием самостоятельной деятельности, избежанием по возможности страдательного положения, избежанием духовного принижения перед чужим, сохранением свободных отношений к чужому, духовной независимости, сознанием своего достоинства. Что же делает народный вождь? Он проходит сам эту практическую, деятельную школу и заставляет других проходить ее. Он носит в себе ясное сознание, что его время есть время школы, школьного учения для народа, время школы, взятой самых широких размерах. Но при этом он сознает лучшее средство пройти школу как можно безопаснее и как можно полезнее) в виду развитие самостоятельной деятельности народа. Отсюда в не уясняется нам значение этой неутомимой работы Петра. Услыхал что-нибудь — непременно хочет посмотреть — так ли? Увидал какую-нибудь вещь — сейчас же хочет дознаться, для чего она употребляется, и сейчас же произвести опыт; увидал какое-то производство — сейчас же сам принимает в нем участие, этой неутомимой работой он может избежать сам крайне страдательного положения в отношении к иностранцам и от него народ свой. Без иностранцев обойтись было невозможно.

Чтобы сохранить к ним свободное, независимое, мало того — властелинское, хозяйское отношение, надобно было приобрести способность надзора, проверки, а такую способность Петр и, по его примеру и побуждению, его сотрудники могли приобрести только этой неутомимой работой, этим немедленным практическим приложением всего узнанного.

Не на одном военном или дипломатическом  поприще русскому человеку открывается  практическая школа, необходимая для  его самостоятельного развития. Эту  школу встречаем и будем встречать повсюду; поэтому история признает за ним высокий титул народного воспитателя.

Цит по: Соловьев С.М. История России с древнейших времен. В 18 кн. Кн. 7, т.14. М., 1991. С.425-428.

Ключевский  В.О.: При имени Петра Великого мы прежде всего вспоминаем о его преобразованиях; с ним неразрывно связана идея реформы. Звание преобразователя стало его прозвищем, исторической характеристикой. Мы склонны думать, что Петр I и родился с мыслью о реформе, считал ее своим провиденциальным призванием, своим историческим назначением. Между тем у самого Петра долго незаметно такого взгляда на себя. Его не воспитали в мысли, что ему предстоит править государством никуда не годным, подлежащим полному преобразованию. Но у него рано пробудилось какое-то предчувствие, что, когда он вырастет и начнет царствовать на самом деле, ему прежде всего понадобятся армия и флот, но на что именно понадобятся, он, кажется, не спешил отдать себе ясный отчет в этом. Лишь со временем, с обнаружением замыслов Софьи, он стал понимать, что солдат ему нужен против стрельца, сестриной опоры. Он просто делал то, что подсказывала ему минута, не затрудняя себя предварительными соображениями и отдаленными планами, и все, что он делал, он как будто считал своим текущим очередным делом, а не реформой; он и сам не замечал, как этими текущими делами он все изменял вокруг себя — и людей, и порядки. Война привела его и до конца жизни толкала к реформам. В жизни государств внешние войны и внутренние реформы обыкновенно не »вмещаются как условия, взаимно противодействующие. Обычно на — тормоз реформы, требующей мира. В нашей истории действовало иное соотношение: война с благополучным исходом укрепляла сложившееся положение, наличный порядок, а война с ходом непристойным вызывала общественное недовольство, выбившее. У правительства более или менее решительную реформу, которая служила для него своего рода переэкзаменовкой. В последнем случае правительство избегало внешних столкновений до того, что роняло международное значение государства. Так успехи внутренней политической жизни приобретались ценою внешних несчастий. Петр I попал в иное соотношение внешних столкновений с внутренней работой государства над собой, над самоустроением. При нем война является обстановкой реформы, даже более — имела органическую связь с его преобразовательной деятельностью, вызывала и направляла ее. Колыбель реформы в другие времена, война при Петре стала ее школой, как и называл ее сам Петр. Но при нем сказывалось это неестественное соединение взаимно противодействующих сил: война оставалась тормозом реформы, а реформа затягивала войну, вызывая глухое народное противодействие и открытые мятежи, мешавшие собрать народные силы для окончательного удара врагу. В таком замкнутом кольце противоречий пришлось Петру вести свое дело.

Реформа, как она была исполнена  Петром, была его личным делом, делом  беспримерно насильственным и, однако, непроизвольным и необходимым.

Что дала Петру дореформенная Россия, что он взял у Западной Европы и  что оставил России, им преобразованной, точнее, что после него сделали  из его дела, — вот три части, на которые распадается общий вопрос о значении реформы.

Петр взял из старой Руси государственные  силы, а у Запада заимствовал технические  средства для устройства армии, флота, государственного и народного хозяйства, правительственных учреждений. Где  же тут, спросите вы, коренной переворот, обновивший или исказивший русскую  жизнь сверху донизу? Однако таково было впечатление современников  реформы, передавших его и ближайшему потомству. Реформа если не обновила, то взбудоражила, взволновала русскую  жизнь до дна не столько своими нововведениями, сколько некоторыми приемами, не характером своим, а темпераментом, если можно так выразиться. Результаты реформы были обращены более к  будущему, но ее приемы чувствовались  современниками прежде всего. Эти приемы вырабатывались при участии личного характера Петра, под влиянием обстановки, в какой шла его преобразовательная деятельность, и под влиянием отношения, в какое эта обстановка ставила его к быту и обычаям народа. Обстановка реформы создана была войной и внутренней борьбой. Среди военных тревог Петр не имел досуга останавливаться, хладнокровно обсуждать положение, взвешивать свои мероприятия, сообщать условия их исполнения, терпеливо дожидаться медленного роста своих начинаний. Он требовал от них быстрого действия, немедленных результатов, при всяком затруднении или замедлении подгонял исполнителей страшными угрозами, которые сыпались так расточительно, что теряли свою возбуждающую силу. За все: за подачу прошения государю помимо подлежащих мест, за порубку мерного дуба (указанных размеров) или мачтовой ели, за неявку дворянина на смотр, за торговлю русским платьем — конфискация имущества, лишение всех прав, кнут, каторга, виселица, политическая или физическая смерть. Нерасчетливая кара закона в одних усиливала отвагу преступления, в других производила замешательство и общее чувство тягости. С другой стороны, реформа шла среди глухой и упорной внутренней борьбы, не раз шумно прорывавшейся: все выступали против нововведений, строились во имя старины, ее понятий и предрассудков. Отсюда враждебное отношение Петра к отечественной старине, к народному быту, тенденциозное гонение некоторых наружных его особенностей, выражавших эти понятия и предрассудки. Такое отношение установилось у Петра под прямым влиянием политического воспитания, какое он получил. Политические понятия и чувства его выросли среди смут, порожденных борьбой двух направлений, на какие разделилось русское общество в XVII в.: приверженцы новшеств, искавшие помощи и уроков на Западе, столкнулись с политическими и церковными староверами. Эти последние в борьбе выставляли знаменем некоторые наружные особенности, отличавшие древнерусского человека от западного европейца, — бороду, покрой платья и т.п. Сами по себе эти внешности, разумеется, не мешали реформе; но очень мешали ей чувства и убеждения, ими прикрывавшиеся: это были признаки оппозиции, символы протеста. Став на сторону нововведений, Петр горячо ополчился против этих мелочей, которыми прикрывались дорогие для русского человека предания старины. Впечатления детства побуждали Петра придавать преувеличенное значение этим предметам. Он привык видеть эти признаки на государственных мятежниках, стрельцах и старообрядцах; древнерусская борода была для него не физической подробностью мужской физиономии, а выставкой политического настроения. Трудно вообразить, какой шум и гам поднялся из-за этой перелицовки и перекостюмировки русских людей на иноземный фасон. У городских ворот расставлены наблюдатели город и костюмов, которые штрафовали бородачей и носителей нелегального платья, а самое платье тут же резали и драли. Дворян, явившихся на государев смотр с не выбритой бородой и усами, били батогами. Купцам за торг русским платьем — кнут, конфискация и каторга. Все это было бы смешно, если бы не было безобразно. Впервые русское законодательство, изменяя своему серьезному тону, низошло до столь низменных предметов, вмешалось в ведомство парикмахера и портного. Сколько раздражения потрачено было на эти прихоти и сколько вражды, значит, помехи делу реформы породили в обществе эти законодательные ненужности! Подобными мелкими, но многочисленными помехами объясняется бросающаяся в глаза наблюдателю несоразмерность достигнутых Петром во внутреннем устройстве государств успехов со стоимостью их достижения, с потраченными на них жертвами. Ход реформы вызывает удивление, с каким трудом доставались Петру даже скромные успехи.

Петр действовал силой власти, а  не духа и рассчитывал не на нравственные побуждения людей, а на их инстинкты. Правя государством из походной кибитки  и с почтовой станции, он думал  только о делах, а не о людях  и, уверенный в силе власти, недостаточно взвешивал пассивную мощь массы. Преобразовательная увлекаемость и самоуверенное всевластие — это были две руки Петра, которые не мыли, а сжимали друг друга, парализуя энергию одна другой. Надеясь восполнить недостаток наличных средств творчеством власти, преобразователь стремился сделать больше возможного, а исполнители, запуганные и неповоротливые, теряли способность делать и посильное, и как Петр в своем преобразовательном разбеге не умел щадить людские силы, так люди в своем сомкнутом, стоячем отпоре не хотели ценить его усилий.

Реформа сама собою вышла из насущных нужд государства и народа, инстинктивно почувствованных властным человеком  с чутким умом и сильным характером, талантами, дружно совместившимися  в одной из тех исключительно  счастливо сложенных натур, какие  по неизведанным еще причинам от времени  до времени появляются в человечестве. С этими свойствами, согретыми  чувством долга и решимостью «живота  своего не жалеть для отечества», Петр стал во главе народа, из всех европейских  народов наименее удачно поставленного  исторически. Этот народ нашел в  себе силы построить к концу XVI в. большое государство, одно из самых  больших в Европе, но в XVII в. стал чувствовать недостаток материальных и духовных средств поддерживать свою восьми вековую постройку. Реформа, совершенная Петром Великим, не имел своей прямой целью перестраивать ни политического, ни общественного, ни нравственного порядка, установившегося в этом государстве, не направлялась задачей поставить русскую жизнь непривычные ей западноевропейские основы, ввести в нее заимствованные начала, а ограничивалась стремлением вооружить Русское государство и народ готовыми западноевропейскими средствами, умственными и материальными, и тем поставить государство в уровень с завоеванным им положением в Европе, поднять труд народа до уровня проявленных им сил. Но все это приходилось додать среди упорной и опасной внешней войны, спешно и принудительно, и при этом бороться с народной апатией и косностью, воспитанной хищным приказным чиновничеством и грубым землевладельческим дворянством, бороться с предрассудками и страхами, внушенными невежественным духовенством. Поэтому реформа, скромная и ограниченная по своему первоначальному замыслу, направленная к перестройке военных сил и к расширению финансовых средств государства, постепенно превратилась в упорную внутреннюю борьбу, взбаламутила всю застоявшуюся плесень русской жизни, взволновала все классы общества. Начатая и веденная верховной властью, привычной руководительницей народа, она усвоила характер и приемы насильственного переворота, своего рода революции. Она была революцией не по своим целям и результатам, а только по своим приемам и впечатлению, какое произвела на умы и нервы современников. Это было скорее потрясение, чем переворот. Это потрясение было непредвиденным следствием реформы, но не было ее обдуманной целью.

Попытаемся установить наше отношение  к реформе Петра. Противоречия, в какие он поставил свое дело, ошибки и колебания, подчас сменявшиеся малообдуманной решимостью, слабость гражданского чувства, бесчеловечные жесткости, от которых он не умел воздерживаться, и рядом с этим беззаветная любовь к отечеству, непоколебимая преданность своему делу, широкий и светлый взгляд на свои задачи, смелые планы, задуманные с творческой чуткостью и проведенные с беспримерной энергией, наконец, успехи, достигнутые неимоверными жертвами народа и великими усилиями преобразователя, — столь разнородные черты трудно укладываются в цельный образ. Преобладание света или тени во впечатлении изучающего вызывало одностороннюю хвалу или одностороннее порицание, и порицание напрашивалось тем настойчивее, что и благотворные деяния совершались с отталкивающим насилием. Реформа Петра была борьбой деспотизма с народом, с его косностью. Он надеялся грозою власти вызвать самодеятельность в порабощенном обществе и через рабовладельческое дворянство водворить в России европейскую науку, народное просвещение как необходимое условие общественной самодеятельности, хотел, чтобы раб, оставаясь рабом, действовал сознательно и свободно. Совместное действие деспотизма и свободы, просвещения и рабства — это политическая квадратура круга, загадка, разрешавшаяся у нас со времени Петра два века и доселе не разрешенная.

Вера в чудодейственную силу образования, которой проникнут был Петр, его благоговейный культ науки насильственно зажег в рабьих умах искру просвещения, постепенно разгоравшуюся в осмысленное стремление к правде, т. е. к свободе. Самовластие само по себе противно как политический принцип. Его никогда не признает гражданская совесть. Но можно мириться с лицом, в котором эта противоестественная сила соединяется с самопожертвованием, когда самовластец, не жалея себя, идет напролом во имя общего блага, рискуя разбиться о неодолимые препятствия и даже о собственное дело. Так мирятся с бурной весенней грозой, которая, ломая вековые деревья, освежает воздух и своим ливнем помогает всходам нового посева.

Цит по: Ключевский В. О. Курс лекций по русской истории. Ч. IV. М., 1989. С. 189-204.

Бенуа А.Н.: В окрестностях столицы, и особенно в Петергофе, творческие, усилия монархии выразились в грандиозных художественных формах; выражение величия и мощи России соединилось здесь с теми чарами, которые присущи нашей северной природе. Это соединение художественной фантазии с природной прелестью произошло здесь в тот момент, когда европейское искусство переживало чудеснейший расцвет и целый ряд отличных западных художников оказались к услугам российского государства. Приглашенные Петром, Анной, Елисаветой, Екатериной II и Павлом зодчие, декораторы, садоводы, скульпторы, резчики, бронзовщики и т. д., побуждаемые широкими замыслами царственных и вельможных меценатов, создали именно на русской земле свои шедевры. Леблон, Шлютер, Ринальди, Кваренги, Камерон, Гонзага и превосходящий их всех размахом и романтикой своих замыслов Растрелли — все они потрудились во имя одной и той же идеи, как ни своеобразны в отдельности творения каждого мастера (или каждой группы), но всем им присуща одна общая черта, отвечающая необъятной шири русской земли и размаху русской жизни.