Поэзия вагантов как отражение специфики городской культуры XII–XIII веков

Ах, из-за вас, из - за вас, проповедники,

вздулись у многих бедняжек передники!

Ради притворства сутаны надев,

Скольких же вы перепортили  дев!¹⁹ (Перевод Л. Гинзбург)

 

Речь идет о стихотворении «Апокалипсис Голиарда». Здесь вновь вагантами  описываются грехи мира, но на этот раз главными персонажами примеров греховности выступают священнослужители. Их ваганты обвиняют в том, что мир погряз в грехе и разврате.

Здесь следует обратить внимание на роль церкви: Клюнийская реформа, которая заставила Церковь быть более организованной: усилить роли папства, ввести новые уставы, ввести обязанности трёх обетов (бедности, безбрачия, послушания) для духовенства. Роль церкви стала возрастать, и ваганты продолжили обвинять священнослужителей во всем подряд, видя их не только своими врагами, но и губителями всего мира.

Ваганты твердят, что не важно, храбрый человек или нет, но чтобы поставить себя вне системы средневекового общества и прямо противопоставлять себя церкви, нужно уже обладать определённым запасом смелости, что редкость для средневекового общества в целом. Но свобода – это не только социальное состояние, но и духовное, вагант свободен в душе для самостоятельного общения с Богом и вольного творчества, а свободная душа господу угодна.

Неотъемлемой частью культуры вагантов являются взаимоотношения с врагами. Врагов у вагантов было двое: духовенство и рыцарство. Вагант – это социальная группа, не имеющая своего места в данной структуре общества и мечтающая занять самое высокое из возможных, объявляет своими врагами два самых мощных и сильных сословия.

Отношение с рыцарями у вагантов выглядят скорее как соревнование, чем борьба, но на самом деле под этим «любовным соревнованием» скрываются многочисленные и острые противоречия вагантов и рыцарей как социальных групп. Рыцари находятся у вершины социальной лестницы, они знатны и благородны, они имеют власть и богаты. Они фактически правят миром. Интеллектуалы претендуют на верховенство, своё положение они заработали своим трудом, а не знатностью, одни уже на верху, а другие туда стремятся – это не может не вызвать противоречий. Но сказать об этом прямо довольно рискованно. Ваганты используют уже знакомый и любимый приём – сатиру.

Поводом для спора с представителями сословия становилась и любовь. Соперничество в этой области подчас становилось нешуточным. В процессе спора ваганты от лица одной из девушек раскрывают в своём стихотворении все самые неприглядные стороны воинов:²⁰

Распроклятая война

хуже всякой муки:

разорения и смерть,

годы злой разлуки.²¹ (Перевод Л. Гинзбург)

 

Рыцари – воспринимались вагантами в качестве врагов по нескольким причинам: во-первых, они не милосердны, не щедры, во – вторых они занимаются войной, что ведет к бедствиям для населения, в – третьих, их профессия сама по себе смертный грех, ну, и на конец, они их соперники в борьбе за прекрасных дам. Самое интересное это то, что ваганты сами себя считают победителями. Это понятно не вызывает сомнения, так же и то, что судьёй будет Амур, ведь ваганты зачастую прибегали к «помощи» греческих богов – использовали их образы в своей поэзии:

По законам естества

надо жить на свете,

плоть и дух не изнурять,

сидя на диете²²

Ситуация с духовенством была намного сложнее, потому, что ваганты сами являются клириками:

Эти вертопрахи-

Недоучки, болтуны,

Беглые монахи?²³ (Перевод Л. Гинзбург)

 

Из этого стихотворного отрывка, очевидно, что отношения между ними достаточно напряженные. Ваганты явно подозревают клириков во враждебности.  Известны даже случаи борьбы внутри церкви: это борьба между разными социальными слоями, (борьба за существование) и борьба идей, между вагантами и официальной церковью.

Ваганты обвиняют духовенство в расхождении между декларируемым и фактическим:

К милосердию аббат

паству призывает,

А его бездомный брат

зябнет, изнывает.²⁴ (Перевод Л. Гинзбург)

 

С точки зрения вагантов, Церковь не выполняет того, к чему сама призывает и для чего существует – она не помогает людям, а вместо этого:

От аббата до прелата

духовенство алчет злата,

под прикрытием сутан

обирая христиан.²⁵

 

Деньги властвуют не только в отношениях церкви с паствой, но и в ней самой:

Всё на свете продаётся,

всяк разврату предаётся.

Стать святым желает вор?

Сунь! – и кончен разговор!

Ошалевши от богатства

Симон хапает аббатства

и дружкам своим – смотри!-

Раздаёт монастыри.²⁶ (Перевод Л. Гинзбург)

Церковь перестала воплощать власть бога на земле, теперь это власть денег. Как и в случае с рыцарями судьёй назначается бог. Только необходимо помнить о разнице – у рыцарей судьей выступает языческий бог. Имя которого на самом деле является аллегорией благосклонности девушек. То есть, говоря об Амуре, ваганты подразумевают, что решающей будет любовь девушек. Ваганты берут на себя роль обвинителей, которые неусыпно следят за преступлением духовенства и пишут жалобу «На своекорыстие и преступление духовенства». Согласно которой, весь мир будет отвечать за грехи духовенства:

Знайте, земли недостойные жители!

Вас погубили священнослужители!²⁷ (Перевод Л. Гинзбург)

 

Лев Гинзбург замечал по этому поводу: «В системе отношений вагантов с внешним миром церковь занимала главное положение, ибо она была их главным врагом, хотя они в то же время являлись её частью. Это можно представить как бунт руки против всего остального тела: борьба бессмысленна с самого начала и неминуемо окончится поражением».²⁸

Стилистический диапазон вагантской поэзии очень широк. Столкновение античных и библейских традиций языка и образности, с одной стороны, и народно-лирических или злободневно-сатирических мотивов, с другой — открывало простор для самых разнообразных поэтических экспериментов. Авторы неопытные пользуются бесхитростной разговорной латынью своего времени, на фоне которой с неловкой резкостью выделяется показной блеск оборотов, заимствованных из Библии или античных поэтов; авторы опытные вводят ученые реминисценции так, чтобы стилистического диссонанса не возникало, а напротив, текст обогащался бы всеми смысловыми ассоциациями, заложенными в первоисточниках. Понятно, что степень контраста между первоначальным применением заимствованного оборота и новым, контекстуальным была очень сильным художественным приемом, особенно эффективным в сатирической поэзии. Здесь это вело к культу пародии во всех ее оттенках: слишком велик был соблазн вдвинуть благочестивейший текст в нечестивейший контекст (или наоборот) и полюбоваться достигнутым впечатлением. С особенным пристрастием пародировались библейские и богослужебные тексты, самые привычные для клирика: монтажи из евангельских цитат сочинялись по самым неожиданным поводам (особой любовью пользовалось «Евангелие от марки серебра» с обличением сребролюбия прелатов), а монументальная «Всепьянейшая литургия», с неукоснительной тщательностью переиначивающая все звенья сложного обряда и все слова каждого текста, осталась одним из самых знаменитых памятников в истории европейской пародии. Кроме того, в распоряжении вагантов всегда была игра на контрасте между латинским языком и народным языком: к латинским строфам добавлялись французские припевы, за латинскими стихотворениями в «Carmina Burana» то и дело следуют стихотворения на немецком языке, точно воспроизводящие их ритм и мелодию, а лучшие мастера сочиняли двуязычные стихотворения из чередующихся строк на народном и латинском языках, технику эту разработала еще религиозная гимнография, но вагантские поэты, разумеется, применяли этот опыт к материалу совсем другого рода:

Я скромной девушкой была,

Virgo dum florebam:

Нежна, приветлива, мила,

Omnibus placebam.

Пошла я как-то на лужок

Flores adunare, —

Да захотел меня дружок

Ibi deflorare... (Перевод Л. Гинзбург)

 

Как разнообразна стилистика, так разнообразна и тематика вагантской поэзии; представлять ее по образцу буршеских песен позднейшего времени — «вино, женщины и песни» — означает безмерно ограничивать ее кругозор. Именно вино и прелести разгульной жизни занимают в вагантской лирике меньше места, чем можно было бы ожидать: песни на эту тему ярки, но сравнительно немногочисленны. Любование собственным бытом чуждо вагантам (так, главная сцена вагантской жизни, школа, отсутствует в их поэзии начисто): здесь натуралистические картины Примаса Орлеанского не вызвали подражаний. Зато мы находим в вагантских сборниках, например, стихи с откликами на политическую современность — призыв к крестовому походу или плач о Ричарде Львиное Сердце: бродячая жизнь стихотворцев делала их естественными разносчиками агитационной лирики того времени по всем концам Европы. Мы находим в них религиозные стихи; более того, можно быть уверенным, что в массе латинских гимнов и стихотворных благочестивых медитаций огромная доля принадлежит тем же школярам-стихотворцам (сочинение гимнов для богослужения и пародий на богослужение для средневекового человека совсем не исключали друг друга), но выделить их невозможно ни по каким признакам.

Любовная лирика вагантов усваивает от народной лирики не только форму, но и содержание: мотивы и композицию. На фоне ученой латинской поэзии XII—XIII вв. это единственный жанр, открыто сближающийся с народной новоязычной поэзией и черпающий в ней свежесть и жизненность.²⁹

Любовь во всех ее проявлениях: влюбленность, страсть, интрижка, платоническая, взаимная, безответная... И, конечно, вагант рассказывает о различных ситуациях, порождаемых любовью, как радостных, так и грустных: свиданиях, приключениях, ревности, верности и измене.

Но главное настроение любовной лирики вагантов – это та радость, то счастье, которое испытывают влюбленные:

Дни светлы, погожи, 
О, девушки! 
Радуйтесь, ликуйте, 
О, юноши! 
Ах, я словно сад цветущий! 
Плоть и душу пожирает 
Жар желания; 
От любви теряю ум 
И сознание.³⁰ (Перевод Л. Гинзбург)

 

Ряд песен написан от лица женщины; в них также предстает все многообразие любовных чувств, любовной игры и жизненных ситуаций. Но они касаются и тем специфически женских: например, песня "Жалоба девушки" повествует о печальных последствиях любовных наслаждений и, кажется, довольно частых - нежеланной беременности:

Оттого я и терплю, 
Слезы лью, ночей не сплю - 
Ах, тоска мне смертная!  
А еще больней недуг,  
Оттого что милый друг - 
Он меня покинул вдруг,  
Как отец его прижал - 
Он во Францию бежал,  
В ту страну далекую.³¹ (Перевод Л. Гинзбург)

 

Огромное количество вагантских стихотворений  и песен посвящены дружескому застолью и вину. Пирушки часто  изображаются как ритуальное и философское  действо глубокого и исключительного  значения:

Хорошо сидеть в трактире. 
А во всем остатнем мире- 
скука, злоба и нужда.³² (Перевод Л. Гинзбург)

Вину в вагантских застольных гимнах обычно придается сакральное значение, и оно выступает в роли некоего  божественного напитка, которым  освящается пир и все высказываемые  в застольной беседе заветные чувства  и порывы души. Ваганты-стихотворцы знали еще одну радость – радость творчества, ценимую ими выше других радостей: 

Все продуто до гроша! 
Пусто в кошелечке... 
Но в душе моей звенят золотые строчки. 
Эти песни мне всего на земле дороже: 
то бросает в жар от них, 
то - озноб по коже. 
Пусть в харчевне я помру,  
но на смертном ложе  
над поэтом-школяром  
смилуйся, о Боже!³³ (Перевод Л. Гинзбург)

 

Как сказано и представлено в начале раздела, излюбленным орудием  против того же духовенства была сатира. Хоть отличительной чертой вагантов было использование латинского языка, не чурались они и народных сюжетов, таких как любовь. Ведь зарабатывая на жизнь где придется, в таверне эти песни были ни чуть не востребований обычных застольных о лихой жизни.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Глава 3. Проблема авторства поэзии вагантов

 

Ваганты жили среди народа, по образу жизни они немногим отличались от народных певцов и рассказчиков —  жонглеров и шпильманов, но их народного  языка они чуждались: за латынь они  держались как за последнюю опору  своего социального превосходства, своего культурного аристократизма. Французским и немецким песням они противопоставили свои, латинские. Огромное количество таких вагантских стихов и песен рассеяно по латинским рукописям и сборникам: самый обширный из них, Бенедиктбейренский (Carmina Burana), составленный в Южной Германии в XIII в., насчитывает свыше 200 стихотворений. Подавляющее большинство этих стихов анонимно. Конечно, эта анонимность не означает, что здесь не было индивидуального творчества: здесь, как и везде, единицы создавали новые и оригинальные произведения, десятки размножали их своими подражаниями, а сотни занимались переработкой и перепиской уже созданного. При этом, конечно, вовсе не было необходимости, чтобы поэт сам вел вагантский образ жизни: у каждого почтенного клирика за спиной была школярская молодость, и у многих доставало душевной памяти, чтобы и на покое находить слова для чувств своих ранних лет. Если эти слова попадали в тон идеям и эмоциям вагантской массы, они быстро ею усваивались, стихи их становились общим достоянием, теряли имя, дописывались, перерабатывались; восстановить облик отдельных авторов вагантских произведений становится делом почти безнадежным.³⁴

Три имени, принадлежащих трем поколениям, выступают для нас из этой безымянной стихии. Первый из известных нам вагантских поэтов — это Гугон, по прозвищу Примас (т. е. Старейшина) Орлеанский, писавший ок. 1130—1140-х годов. Слава о нем ходила по всей Европе, имя его скоро стало легендарным, рассказывали даже о том, как он состязался в стихотворстве с мифическим Голиафом, праотцем голиардов; и еще Боккаччо в «Декамероне» помнит бродячего певца Примассо. По трем десяткам его стихотворений можно проследить историю его бродячей жизни: он побывал и в Орлеане, и в Париже, и в Реймсе, которому посвятил панегирическое стихотворение, и в Амьене, где проигрался до нитки, и в Бовэ, где остался очень недоволен местным епископом, и в Сансе, где ему повезло на богатые подарки. Стихи Примаса исключительны для Средневековья по обилию бытовых подробностей: они на редкость «земные», автор нарочно подчеркивает низменность их тем — подарков, которые он выпрашивает, или поношений, которые он испытывает. Он единственный из вагантов, который изображает свою возлюбленную не условной красавицей, а прозаической городской блудницей:

Дом этот жалок, грязен, убог и на вид безобразен, 
И на столе негусто: один салат да капуста — 
Вот и все угощенье. А если нужны умащенья, — 
Купит бычьего сала из туши, какой ни попало, 
Купит, потратясь немного, овечью ли, козью ли ногу, 
Хлеб растолчет и размочит, черствевший с давейшей ночи, 
Крошек в сало добавит, вином эту тюрю приправит, 
Или, вернее, отстоем, подобным винным помоям...³⁵

(Перевод М. Гаспарова)

 

Второй выдающийся вагантский поэт известен только по прозвищу Архипиита, поэт поэтов; десять сохранившихся его стихотворений написаны в 1161—1165 гг. и обращены по большей части к его покровителю Рейнальду Дассельскому — канцлеру императора Фридриха Барбароссы, — которого поэт сопровождал во время итальянского похода Фридриха и на обратном пути. Архипиита — тоже скиталец, тоже бедняк, но в его стихах нет той едкой мрачности, которая наполняет стихи Примаса: вместо этого он бравирует легкостью, иронией и блеском. Попрошайничает он почти в каждом стихотворении, но не с издевательским самоуничижением, как Примас, а с гордым вызовом, принимая подаяние как нечто заслуженное. По собственному признанию, он был из рыцарского рода и пошел в клирики только из любви к «словесности». Вместо того чтобы говорить о своих отдельных злоключениях, он рисует общий автопортрет: ему принадлежит знаменитая «Исповедь», одно из популярнейших вагантских стихотворений:

Осудивши с горечью  жизни путь бесчестный, 
Приговор ей вынес я строгий и нелестный: 
Создан из материи слабой, легковесной, 
Я — как лист, что по полю гонит ветр окрестный...