Революционная деятельность

  "Я  рассматриваю Октябрьскую революцию  как попытку довести до логического  конца предыдущую Февральскую  революцию с переходом к коммунизму  и федерализму", - говорил он. 

  П.  А. Кропоткин трижды за 1919- 1920 гг. встречался с В. И. Лениным.  В их беседах поднимался широкий  круг вопросов. Кропоткин высказывал  свое видение происходившего  в стране, говорил о непорядках  на местах, защищал интересы кооператоров, страстно отстаивал идеалы "безгосударственного"  коммунизма. Личными встречами с  В. И. Лениным и письмами  к нему П. А. Кропоткину иногда  удавалось смягчить жесткость  революционной власти. Есть свидетельства  современников о том, что В.  И. Ленин под влиянием П.  А. Кропоткина отменил данное  в ноябре 1918 г. местным отделам  ЧК разрешение проводить расстрелы  без суда и следствия, что  спасло жизнь многим людям. 

  По  возвращении на родину Кропоткин  фактически отошел от практического  участия в русском анархическом  движении. В Москве его навещали  видные анархисты Я. И. Новомирский  и А. А. Боровой, предлагали  сотрудничать в анархистской  газете. Подобные предложения он  получал и в Дмитрове, но отказывался  их принять. Однако в письме-статье "Что же делать?" (ноябрь 1920 г.) Кропоткин высказал свою готовность  в интересах "построительной  работы" объединить вокруг себя  способных к этому людей из  анархистов и призвал представителей  других партий и всех слоев  общества к гражданскому миру  и согласию, видя в развитии  общества в лучшую сторону  способ борьбы с диктатурой. 

  В  голодной, разоренной стране П.  А. Кропоткину жилось трудно. Сказывался  возраст, подводило здоровье. Продукты  питания, топливо, элементарные  условия для научной работы - все  было проблемой. Но он мужественно  переносил все лишения, с благодарностью  интеллигентного человека принимал  проявления внимания к себе  со стороны руководства страны. На приглашение своих искренних  почитателей из Швеции переехать  на жительство в их страну  ответил отказом, посчитав, что  в такой ответственный момент  его место здесь, в России. Насколько  позволяло здоровье, Кропоткин принимал  участие в общественной жизни:  выступал на учительском съезде  и съезде кооператоров, заинтересованно  поддерживал идею создания местного  краеведческого музея. Все остававшиеся  силы ученый отдавал завершению  одной из лучших своих книг - "Этика". Исторический оптимист, он утверждал в ней идеалы  добра, веру в величие человека, мудрость народа. Завершить работу  не удалось. В феврале 1921 г.  Кропоткин скончался. Он был  похоронен на Новодевичьем кладбище  в Москве. 

Петр  Алексеевич Кропоткин - поистине явление  не только отечественной, но и мировой  культуры. Весь свой могучий талант исследователя природы и общества он посвятил одной цели - сделать  достойной жизнь человека, гармонизировать  общественные и личные интересы, научить  каждого ощущать себя органической частью природы. 
 

П.А.Кропоткин 

ЗАПИСКИ РЕВОЛЮЦИОНЕРА 

Предисловие автора к первому русскому изданию 

Многое  из того, что рассказано в этой книге, не ново для русского читателя, а  многое из того, что особенно могло  бы заинтересовать русского, рассказано, может быть, слишком кратко. Но последние  годы вымирания крепостного права, никогда не казавшегося так прочным, как в те годы, затем эпоха возрождения  России в шестидесятых годах и, наконец, последовавшие затем «семидесятые годы», годы пробуждения общественной совести среди молодежи по отношению  к забитому и обманутому русскому народу, эти три десятилетия так  знаменательны в русской жизни  и так сильно наложили свой отпечаток  на дальнейшую историю нашей родины, что иногда и мелкая подробность  личной жизни или общественного  настроения имеет свое значение. В  некоторых случаях она лучше  освещает эпоху, чем целые страницы рассуждений.  

Притом  же Россия живет быстро за последнее  полстолетия. Крепостное право и  крепостные нравы, с тех пор как  пронеслись над нами шестидесятые годы и прошла полосою очистительная, беспощадная критика нигилизма, как будто отошли куда-то очень  далеко, в бледную, туманную перспективу  времен. Даже великое движение в  народ забыто и представляется современной  молодежи каким-то сказочным героическим  периодом, который можно толковать  так же своевольно, как и дела давно минувших лет, относясь к нему то с чуть не религиозным уважением, то с высокомерным презрением «охранителей порядка».  

Между тем, как ни далеко отошло от нас  в исторической перспективе крепостное право и его обычаи, как пи кажутся  нам забыты крепостнически-государственные  идеалы, вызвавшие кровавое усмирение  восставшей Польши, наследие тех и  других еще живо среди нас. Оно  не умерло ни в актах правительства, ни даже в складе мысли передовых  людей, до сих пор несущей на себе следы тисков крепостного государства. Задачи, поставленные России освобождением  крестьян, но брошенные неразрешенными надвинувшеюся реакцией, стоят и  поныне непочатые перед русской  жизнью; а идеалы николаевщины по сию  пору еще стремятся сызнова водвориться  в России.  

Громадный шаг, сделанный в начале шестидесятым годов уничтожением личного рабства  крестьян и физического истязания  «непривилегированных» на лобном месте, — этот шаг, которого все значение могут оценить только люди нашего поколения, забывается понемногу. Крепостной строй, разбитый в 1861 году, вернулся снова  в русскую жизнь под покровом новых мундиров, но с теми же приемами, целями и задачами порабощения массы  в пользу привилегированных и  правящих. Идеал жандармского сосредоточенного сильного государства, который в 1863 году сплотил вокруг престола, против Польши, даже недовольные элементы русского общества, — идеал централистов — опять ожил среди нас. Опять  он увлекает тех, кто считает себя призванным руководить судьбами России, опять стоит он на пути развития местной жизни и местной самостоятельности. И, наконец, рабство мысли и раболепие  — в науке перед авторитетом, а в жизни перед мундиром, которое  так возмущало лучших людей в  конце пятидесятых годов и  вызвало резкий протест Базарова, — вновь оживают среди нас.  

И теперь, как и тогда, несмотря на несомненное  пробуждение самосознания среди  крестьян и городских рабочих, —  даже именно вследствие того, что веками угнетенный крестьянин поднимает голову и сам начинает утверждать свои доселе попранные права на волю, — снова  является тот же самый вопрос перед  всяким думающим молодым человеком  из привилегированных классов, который  мы себе ставили тридцать лет назад: «Стану ли я пользоваться своим привилегированным  положением и, рассматривая дело освобождения крестьян и рабочих как дело их класса, а не моего, — отнесусь ли я равнодушно к их усилиям? Или  же, понимая, что прогресс в человечестве не разделен, что он возможен только тогда, когда он охватывает всех, и  что нищета и угнетение одних  ведут за собой нищету духа и рабство  всех, — сочту ли я себя простой  частицей большого целого и не понесу ли я в среду народа те знания, тот свет, ту веру в свободу и  освобождение, которые позволили  мне стать свободным и побудили стряхнуть с себя ярмо предрассудков  и отказаться от наследия рабского прошлого?»  

Если  эта книга поможет кому-нибудь разрешить этот вопрос, она достигнет  своей цели.  

Еще два  слова. Почему так случилось, что  записки русского — преимущественно  о русской жизни — пришлось переводить другому с английского  языка, — требует нескольких слов объяснения.  

Начал я писать эти записки, конечно, по-русски. Первая часть — «Детство» —  была уже написана, когда я попал, осенью 1897 года, в Америку. В Америке  я встретился с очень симпатичным  человеком Вальтером Пэджем, который  был тогда издателем ежемесячного журнала «Atlantic Monthly».1 

{1} »Атлантический  ежемесячник»  

 Он  уговорил меня засесть за мои  мемуары, кончить их и начать  печатать их в его журнале.  Я так и сделал, то есть описал  — опять-таки по-русски, но подробнее,  чем здесь, — мою юность. Затем  для «Atlantic Monthly» я написал все  это вновь, в сокращенной форме,  по-английски; а потом, когда  началось печатание, я успевал  писать по-русски только часть  того, что должно было войти  в каждую книжку, и переходил  к английскому тексту.  

Когда зашла речь о напечатании группою  русских товарищей за границей русского издания «Записок революционера», то возник вопрос: что печатать — русский  ли текст, более подробный, особенно по русским делам, чем английский, или перевод с английского? Первое представляло, однако, значительные неудобства, так как за отсутствием полного  русского текста пришлось бы заполнять  значительные промежутки переводами с  английского, что, конечно, нарушило бы цельность книги. А так как  за русский перевод предложило мне  взяться вполне компетентное лицо, то мы остановились на переводе с английского. Мне остается только душевно поблагодарить  переводчика за его прекрасный перевод, сделанный им с такой любовью, что он вполне заменяет оригинал.  

П. Кропоткин  

Июль 1902