Византия и Русь

(дед отца поэта), его  племянник — Алексей Федорович  Пушкин (дед матери поэта,

Надежды Осиповны Ганнибал), Евдокия Ивановна Головина, Лукерья  Васильевна

Приклонская и Сарра Юрьевна  Ржевская. Однако остальными предками Пушкина в

этом поколении были эфиоп  Абрам Ганнибал, немка Христина-Регина фон Шеберг и

имеющий тюркское (по гораздо  менее достоверной версии — итальянское)

происхождение Василий Иванович Чичерин.

Кстати сказать, есть все  основания утверждать, что в далекие  — "доисторические"

— времена и население  самой Западной Европы представляло собой именно "кипящий

котел", в котором сваривались  воедино самые разные этносы и  расы; своеобразие

Византии (и, позднее, России) состояло лишь в том, что они являли собой такие

"котлы" в уже историческое время, на глазах уже сформировавшейся

цивилизации Запада, которая  неодобрительно или просто с презрением взирала на

эту евразийскую "путаницу" (по слову Гердера).

Подводя итог рассмотрению проблемы "Запад и Византия", обращу внимание на,

казалось бы, "формальное", но, если вдуматься, чрезвычайно многозначительное

явление: уже само название "Византия" было (о чем ныне знают немногие)

присвоено Западом государству, называвшему себя "Империей ромеев" (то есть

римлян), в качестве по сути дела принижающего прозвища (исходящего из

древнего названия Константинополя). С. С. Аверинцев пишет об этом так:

"Примерно через сто  лет после ее (империи ромеев.— В. К) гибели

западноевропейские эрудиты, не жаловавшие ее, прозвали ее Византийской; ученая

кличка... вошла в обиход, время от времени возвращая себе статус бранного

слова (например, в либеральной публицистике прошлого века)" .

 

 

 

 

 

 

 

 

Заключение.

Нет смысла призывать к  отказу от давно и прочно утвердившегося названия, но

поистине необходимо освободить его от того негативного заряда, который был

внедрен в это название — и особенно в производные  от него термины "византизм"

(или "византинизм") и "византийство" — западными,  а по их примеру и российскими

либеральными идеологами. Еще в 1875 году К. Н. Леонтьев писал  в своем трактате

"Византизм и славянство": "В нашей образованной публике  распространены о

Византии самые превратные, или, лучше сказать, самые вздорные, односторонние

или поверхностные понятия... Византия представляется чем-то (скажем просто, как

говорится иногда в словесных  беседах) сухим, скучным, поповским, и  не только

скучным, но даже чем-то жалким и подлым". Между тем, говорил  далее Леонтьев,

даже и малого, но действительного ознакомления с наследием империи

"достаточно, чтобы убедиться,  сколько в византизме было  искренности, теплоты,

геройства и поэзии".

Как раз тогда, когда Леонтьев писал эти строки, достигли своей  научной

зрелости выдающиеся творцы русского византиноведения — академики  В. Г.

Васильевский (1838—1899), Ф. И. Успенский (1845-1928) и Н. П. Кондаков

(1844—1923), труды которых  подтверждали полную правоту  Леонтьева. 

Но мало кто из российских идеологов изучил или хотя бы имел желание изучить эти труды. И слова "византизм" и "византийство" по-прежнему имели в их устах, по сути

дела, "бранный" смысл... Но вот иной факт. 12 апреля 1918 года в петроградской эсеровской газете "Воля народа" было опубликовано стихотворение Анны Ахматовой, говорящее о трагическом крушении прежней России в таких словах:

Когда в тоске самоубийства

Народ гостей немецких ждал,

И дух суровый византийства

От Русской Церкви отлетал,

Когда приневская столица,

Забыв величие свое,

Как опьяневшая блудница

Не знала, кто берет  ее... и т. д.

Это звучало явным диссонансом  по отношению к "общепринятому" в

интеллигентских кругах (кстати сказать, после 1918 года эти строки были снова

опубликованы в России лишь в 1990 году); можно предположить, что уважение к

"духу византийства" поэтесса восприняла от своего  отца А. А. Горенко

(1848—1915), действительного  члена Русского собрания —  православно-

монархической (в бранном  словоупотреблении — "черносотенной") организации,

существовавшей с 1901 до февраля 1917 года.

Однако в наше время  из журнала "Вопросы философии" читатели могут "узнать",

что Ахматову и других давил-де "сталинский византизм" (1989, № 9, с. 78).

Едва ли русская поэтесса согласилась бы с подобным употреблением  этого

термина, хотя она и сказала  о "суровости" духа византийства. Дело в том, что

действительно суровые проповеди  св. Иоанна Кронштадтского и, скажем, "Злые

заметки" Бухарина о Есенине  или страницы доклада Жданова, "обличавшие"

Ахматову,— это вещи не просто различные, но несовместимые...

Нельзя исключить, что  св. Иоанн Кронштадтский мог бы осудить те или иные

мотивы ахматовской поэзии (как в свое время осудил —  в стихотворной форме —

пушкинское "Дар напрасный, дар случайный..." митрополит Московский Филарет);

но это был бы суд  не во имя интересов власти, а  совсем иной, подобный тому

суду, правомерность которого явно признавала в своем стихотворении 1913 года

сама Ахматова:

...И осуждающие взоры

Спокойных загорелых баб.