Женский мир 18 века

 

Вместе с изменением стиля  одежды меняются и прически: женщины (как и мужчины) отказываются от париков  — здесь тоже побеждает «естественность». 

Перемена вкусов коснулась  и косметики (как и всего вообще, что меняло женскую внешность). Просветительский идеал простоты резко сокращает употребление красок. Бледность (если не естественная, то создаваемая с большим искусством!) стала обязательным элементом женской привлекательности. 

 

Красавица XVIII века пышет  здоровьем и ценится дородностью. Людям той поры кажется, что женщина  полная — это женщина красивая. Именно крупная, полная женщина считается  идеалом красоты — и портретисты, нередко греша против истины, приближают портретируемых к идеалу. 

Соответственно относятся и к аппетиту. Женщина той поры ест много и не стесняется этого. 

 

С приближением эпохи романтизма мода на здоровье кончается. Теперь кажется  красивой и начинает нравиться бледность  — знак глубины сердечных чувств. Здоровье же представляется чем-то вульгарным.

Женщина эпохи романтизма должна быть бледной, мечтательной, ей идет грусть. Мужчинам нравилось, чтобы  в печальных, мечтательных голубых  женских глазах блестели слезы и  чтобы женщина, читая стихи, уносилась  душой куда-то вдаль — в мир  более идеальный, чем тот, который ее окружает.

 

Прыщи, угри и раздражения  на коже воспринимали как следствия  болезней, связанных с нарушениями  моральных и нравственных жизненных  норм. Этим критерием определялся  и идеал женской красоты. Образчиком для подражания становилась откровенно декольтированная дама. Подчеркнуто  открытая шея и грудь были главными признаками благородства. Логика проста и понятна: если женщина может обнажиться, открыв нежную и чистую кожу, - значит, она верная жена, добродетельная мать или девушка, ведущая праведный образ жизни. Это, конечно, с точки зрения современной медицины, глубокое заблуждение.

 

А как же собиралась дама на какой-нибудь бал или ассамблею в петровское время или в екатерининскую эпоху? Сначала дамы одевались, а только потом использовали всякие гримировальные приемы. Главной задачей становилась сложная процедура забеливания париков и лиц - облик должен быть максимально уподоблен фарфоровым скульптурам. Показаться посторонним без пудры и румян рассматривалось как неуважение к людям, с которыми встречаешься. 

Макияж восемнадцатого века стирал возрастные отличия. Обильный слой пудры давал старушкам возможность  притвориться молодыми, а юным превратить себя в солидных дам. 

Итак, надето платье, под  которым сложные кринолиновые конструкции и корсетные лифы, приподнимающие грудь, "нарисовано" лицо: брови, губы, нанесен перламутрово-розовый румянец, наклеены "говорящие" искусственные родинки и щедро напудрена грудь и шея. "Полуготовая" к балу дама помещалась в специальный невысокий шкаф, который имел дырку в верхней части. 

Дама усаживалась на стул, а ее голова торчала снаружи. Платье и грудь закрывались специальной  накидкой. В современных салонах  такие накидки называются пеньюарами, а тогда они имели иное название - "пудромантели". Длинная пудромантель стягивалась на шнурке вокруг шеи, предохраняя одежду и нанесенный на грудь и шею макияж. 

Вокруг шкафа с торчащей головкой располагались горничные, парикмахеры и лакеи со специальными пульверизаторами. Они опрыскивали  волосы или парики душистой пудрой нежнейших оттенков: серой, голубой, розовой. 

Прически того времени  отличались впечатляющей высотой. Иногда сооружался специальный каркас из железных или деревянных прутьев, который  маскировался своими и фальшивыми локонами, кружевами, чучелами птиц, живыми и  фарфоровыми цветами, перьями.

Но восемнадцатый век  рекомендовал рассчитывать не только на грим и макияж. Пропагандировался  здоровый образ жизни. В частности, был такой журнал - "Лекарство от скуки и забот", который выходил в конце восемнадцатого века и был доступен женщинам разных сословий Петербурга и Москвы. Среди советов были такие рекомендации сохранения природной красоты и молодости: вставать с первыми лучами солнышка, неспешно бродить босиком по траве, умываться холодной росой. А сон до полудня, веселье до рассвета рассматривались как факторы отрицательного влияния на состояние кожи, здоровья и... настроения. 

 

Г. СЕМЬЯ И БРАК

 

Однако и семья в  начале XVIII века очень быстро подверглась  такой же поверхностной европеизации, как и одежда. Женщина стала  считать нужным, модным иметь любовника, без этого она как бы «отставала»  от времени. Кокетство, балы, танцы, пение  — вот женские занятия. Семья, хозяйство, воспитание детей отходили на задний план. Очень быстро в верхах общества устанавливается обычай не кормить детей грудью. Это делают кормилицы. В результате ребенок  вырастал почти без матери. (Конечно, это не в провинции и, конечно, не у какой-нибудь бедной помещицы, у которой двенадцать человек  детей и тридцать душ крепостных, а у дворянской, чаще всего —  петербургской, знати).

 

Стремление к «естественности» прежде всего оказало влияние на семью. Во всей Европе кормить детей грудью стало признаком нравственности, чертой хорошей матери. С этого же времени начали ценить ребенка, ценить детство. Раньше в ребенке видели только маленького взрослого. Это очень заметно, например, по детской одежде. В начале XVIII века детской моды еще нет. Детей одевают в маленькие мундиры, шьют им маленькие, но по фасону — взрослые одежды. Считается, что у детей должен быть мир взрослых интересов, а само состояние детства — это то, что надо пробежать как можно скорее. Тот, кто задерживается в этом состоянии — тот митрофан, недоросль.  

 

И постепенно в культуру входит представление о том, что  ребенок — это и есть нормальный человек. Появляется детская одежда, детская комната, возникает представление  о том, что играть — это хорошо. Не только ребенка, но и взрослого  надо учить, играя. Учение с помощью  розги противоречит природе. 

 

Так в домашний быт вносятся отношения гуманности, уважения к  ребенку. И это — заслуга в  основном женщины. Мужчина служит. В  молодости он — офицер и дома бывает редко. Потом он в отставке, помещик — в доме наездами, все  время занят хозяйством или на охоте. Детский же мир создает  женщина. 

 

В этом культурном мире складывалось особое детство. Детям не только стали  шить детскую одежду, не только культивировались детские игры — дети очень рано начинали читать. Женский мир был  неотделим от детского, и женщина-читательница породила ребенка-читателя. 

 

Вообще, трудно назвать время, когда книга играла бы такую роль, как в конце XVIII — начале XIX века. У ребенка были очень интересные книги, — конечно, прежде всего романы: ведь дети читали то, что читали женщины. Женская библиотека, женский книжный шкаф формировали круг чтения и вкусы ребенка.

 

Одним из нововведений послепетровской действительности был развод. Продиктованный новым положением женщины и тем, что послепетровская реальность сохраняла за дворянской женщиной права юридической личности (в частности, право самостоятельной собственности), развод сделался в X VIII — начале XIX века явлением значительно более частым, чем прежде; практически он принадлежал новой государственности. Это вступало в противоречие как с обычаями, так и с церковной традицией.

 

Д. ХАРАКТЕР И НРАВЫ

 

Вторая половина XVIII и  первая половина XIX века, как мы видели, отвела женщине особое место в  русской культуре, и связано это  было с тем, что женский характер в те годы, как никогда, формировался литературой. Именно тогда сложилось  представление о женщине как  наиболее чутком выразителе эпохи —  взгляд, позже усвоенный И. С. Тургеневым и ставший характерной чертой русской литературы XIX века.  

 

Женский образ дал литературе положительного героя. Именно здесь  сформировался художественный (и  жизненный) стереотип: мужчина —  воплощение социально типичных недостатков, женщина — воплощение общественного  идеала.  

 

Конец интересующей нас эпохи  создал три стереотипа женских образов, которые из поэзии вошли в девичьи  идеалы и реальные женские биографии, а затем — в эпоху Некрасова  — из жизни вернулись в поэзию.

Первый образ, внесенный  из биографии Жуковского в его  поэзию, связан с сестрами Протасовыми. Это образ нежно любящей женщины, жизнь и чувства которой разбиты. Героиня наделена идеальным чувством, поэтичностью натуры, нежностью, душевной тонкостью. 

 

Другой идеал — демонический характер. В литературе (и в жизни) он ассоциировался, например, с героическим  образом, смело разрушающим все условности созданного мужчинами мира.

 

Третий типический литературно-бытовой  образ эпохи — женщина-героиня. Характерная его черта — включенность в ситуацию противопоставления героизма женщины и духовной слабости мужчины. Начало такому изображению, пожалуй, положил  А. Н. Радищев. 

 

Собственно говоря, высший свет, особенно московский, уже в XVIII веке допускал оригинальность, индивидуальность женского характера. Были и другие женщины  — позволявшие себе скандальное  поведение, открыто нарушавшие правила  приличия. В эпоху романтизма «необычные»  женские характеры вписались  в философию культуры и одновременно сделались даже модными.

 

2. ЖЕНСКОЕ ОБРАЗОВАНИЕ В XVIII — НАЧАЛЕ XIX ВЕКА

 

Вопрос о месте женщины  в обществе неизменно связывался с отношением к ее образованию. Знание традиционно считалось привилегией мужчин — образование женщины обернулось проблемой ее места в обществе, созданном мужчинами.  

 

Не только государственность, но и общественная жизнь строилась  как бы для мужчин: женщина, которая  претендовала на серьезное положение  в сфере культуры, тем самым  присваивала себе часть «мужских ролей». Фактически весь век был  отмечен борьбой женщины за то, чтобы, завоевав право на место в  культуре, не потерять права быть женщиной.  

 

На первых порах инициатором  приобщения женщины к просвещению стало государство. Еще с начала века, в царствовании Петра I, столь важный в женской жизни вопрос, как замужество, неожиданно связался с образованием. Петр специальным указом предписал неграмотных дворянских девушек, которые не могут подписать хотя бы свою фамилию, — не венчать. Так возникает, хотя пока что и в исключительно своеобразной форме, проблема женского образования.  

 

Не следует думать, будто до Петра женщины в России были неграмотными. Когда при раскопках в Новгороде были извлечены из земли берестяные грамоты — нацарапанные на бересте записочки XII, XIII, XIV веков, — то стало ясно: эти записки (а многие из них писались женщинами или им адресовались) предназначались не для боярыни или монастырской игуменьи. Содержание их бытовое, отражающее повседневную жизнь обычной семьи: крестьянской, купеческой. Нет никаких сомнений, что среди новгородских женщин было немало грамотных. 

 

Однако в начале XVIII века вопрос грамотности был поставлен  совершенно по-новому. И очень остро. Необходимость женского образования  и характер его стали предметом  споров и связались с общим  пересмотром типа жизни, типа быта.

 

Отношение самой женщины  к грамоте, книге, образованию было еще очень напряженным. Так, известный  мемуарист Андрей Болотов вспоминал о том, как одна невеста отказала ему, потому что он читал много книг и про него поэтому «пустили разговор», что он — колдун. Тогда Болотов принялся искать себе невесту с помощью свахи и выразил желание, чтобы его будущая жена была грамотной. Сваха, расхваливая невесту, ответила: «Вот — и читать, и писать может, а коли мать прикажет, так и книги читает». 

 

Например, Д. Фонвизин специально вводит в комедию «Недоросль» злободневную дискуссию о женском образовании и воспитании. Стародум застает Софью за чтением книги, автор которой — популярный в русских просветительских кругах французский писатель Фенелон. Это вызывает его сочувственную реплику: «... читай ее, читай. Кто написал „Телемака" (то есть Фенелон. — Ю. Л.), тот пером своим нравов развращать не станет». В этой же комедии Простакова возмущается: Софья получила письмо и сама может его прочесть! Для Простаковой это — падение нравов: «Вот до чего дожили. К девушкам письма пишут! Девушки грамоте умеют!»  

 

Подлинный переворот в  педагогические представления русского общества XVIII века внесла мысль о  необходимости специфики женского образования. Начиная с середины XIX века мысль о равенстве полов и, следовательно, о единых для всех детей принципах воспитания стала своего рода знаменем демократической педагогики. Однако «общее» образование в XVIII веке практически было образованием мужским, и идея приобщения девушек к «мужскому образованию» всегда означала ограничение его доступности для них. Предполагалось, что могут быть только счастливые исключения — женщины столь одаренные, что способны идти вровень с мужчинами. Теперь же возникла идея просвещения всех дворянских женщин. Учебные заведения для девушек — такова была потребность времени — приняли двоякий характер: появились частные пансионы, но одновременно возникла и государственная система образования.  

 

А. СМОЛЬНЫЙ ИНСТИТУТ

 

В итоге возникло то учебное  заведение, которое потом существовало довольно долго и называлось по помещению, где оно располагалось, Смольным институтом, а ученицы его —  смолянками. Смольный институт в Воскресенском  женском монастыре (в XVIII веке — на тогдашней окраине Петербурга) был  задуман как учебное заведение  с очень широкой программой. Предполагалось, что смолянки будут обучаться по крайней мере двум языкам (кроме родного, немецкому и французскому; позже в план внесли итальянский), а также физике, математике, астрономии, танцам и архитектуре.