Знаки и символы советской культуры

СОДЕРЖАНИЕ

ВВЕДЕНИЕ………………………………………………..……………………...3

§ 1. Советская культура 20-х гг. ………………………………………….….4

§ 2. Советская культура 30-х – начала 50-х гг. ………...............................4

§ 3. Советская  культура 50-х – 60 гг. XX века.………................................11

§ 4. Советская  культура 70-х – 80-х гг. …………………………………….15

§ 5.   Знаки  и символы советской культуры……………..……………….18

5.1 Герб  Союза Советских Социалистических  Республик……….18

5.2 Флаг Союза Советских Социалистических Республик………20  

5.3 Гимн Союза Советских Социалистических Республик………20

          5.4 Моральный кодекс…………………………………………………22

ЗАКЛЮЧЕНИЕ…………………………………………………………….......24

БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК………………………………………26

Введение

Советская культура – понятие, обозначающее культурную целостность (экзистенциал), сформировавшуюся на территории России, затем Советского Союза в период с 1917 по 1991 г. Типологически «советская культура» существенно отличается от таких понятий как «культура Древней Греции», «китайская культура», «русская культура» и близка, скорее, «культуре Возрождения», «культуре Просвещения» и т.д. Ее важная особенность состоит в том, что она не обладает собственным языком. Государственным языком Советского Союза был русский язык, и советская культура говорит на русском языке («советизмы» охватывают лишь поверхностный пласт языка и не ведут к кардинальной трансформации языкового сознания). Структуру советской культуры задает набор определенных идей, тесно связанных с русской культурой XIX в. (на гиперсоциальном уровне), а также определенных поведенческих моделей (на уровне социальной оболочки). Аналогично организованы и культура Возрождения или культура Просвещения: существуя в пространстве европейской культурной традиции, они выделяются в ней через определенный набор идей и поведенческих моделей, составляющих системное целое.

Символ и  знак - универсалии культуры, к теоретическому и культурно-историческому изучению которых обращаются различные области  гуманитарного знания, хотя все разнообразие подходов и методов его анализа может быть объединено в две мало связанные друг с другом группы. С одной стороны, это анализ конкретной социокультурной, религиозной, политической или художественной символики, интерпретация которой, в силу разнообразия ее теоретических оснований, представляет собой различные языки описания. Вместе с тем, поскольку культура современной России может быть описана в терминах переходности, изучение символики может стать основанием социального прогнозирования, определяя границы и возможности суггестивного воздействия на сознание человека, а также выявляя пути формирования человеческой личности.

§ 1. Советская культура 20-х гг.

Говоря о  культурных характеристиках 20-х годов, прежде всего, следует подчеркнуть  пронизывающий первое послереволюционное десятилетие пафос разрыва с прошлым и строительства нового мира. Этот пафос характерен не только для пришедших к власти большевиков, он является общей чертой самых разнородных течений русской культуры начала ХХ века, говорящих о резком изменении ландшафта за окнами, об урбанизации, о глубоком социальном кризисе, и, как следствие, о конце эпохи и необходимости выработки нового культурного языка. Революция дала этому мироощущению возможность отлиться в конкретные формы. Как бы отсылая к древним космогониям, в первых декретах из хаоса на глазах рождается новый космос: вводится новый календарь, метрическая система, новый алфавит, создаются новые праздники и обряды. В отличие от гораздо более традиционных рабочих и крестьян, левая интеллигенция стремится до конца последовательно воплотить принцип полного разрыва с традицией и рационально конструировать основания новой культуры. Так, деятели ЛЕФа (левого фронта) выводят из новой социальной реальности новые принципы ее описания, на которых должна строиться литература, как будто решают математическую задачу. Аналогичные поиски происходят в театре, кинематографе, изобразительном искусстве и архитектуре. В науке ощущение небывалой методологической свободы приводит к появлению пионерских работ в социологии, психологии, лингвистике, литературоведении и др. Более того, в культуре 20-х годов декларируемая рационализация жизни принимает часто формы крайнего механицизма, провозглашающего как идеал исключение из общественной жизни любых иррациональных элементов. Расчет на переустройство природы с помощью рациональных методов, восприятие социума как сложно организованного механизма, действующего по рациональным схемам - черты, озвученные в идеологии Пролеткульта, в конструктивистском искусстве и многих других чертах эпохи.

Другой стороной формирования нового культурного поля было строительство нового быта, нового типа отношений между мужчиной и женщиной. Особенно активно новые модели поведения воспроизводятся молодежью, вызывая сопротивление более зрелых возрастных групп и осмысляясь в терминах конфликта поколений. Отношение к традиционной семье как к анахронизму и попытки противопоставить ей совместную жизнь в коммуне – также важная черта 20-х годов, имеющая свои основания в демократической традиции, по крайней мере, с 60-х годов XIX века (достаточно еще раз вспомнить о Чернышевском и влиянии, оказанном на общество его романом). Заметным элементом строительства нового быта становится борьба с религией, с религиозными праздниками, маркирующими повседневную жизнь человека, а также «узловые точки» его биографии (крестины, венчание, отпевание). Место религии в новой культуре начинает занимать наука, и многочисленные описания новых советских праздников, сделанные в 20-е годы, отчетливо показывают механизм замены религиозной семантики научной при сохранении общей структуры действа. Похожая ситуация имела место и при создании новых обрядов: так «октябрины» воспроизводили структуру крестин, наполняя ее новой семантикой.

Важный мотив  в конструировании новой повседневности напрямую связан с антимещанством интеллигенции. Представления о лишенном высоких целей, размеренном, самодостаточном быте как о пошлом, мещанском и восприятие его как крайней степени деградации человека, лишающей его права быть человеком – одна из ключевых характеристик интеллигентского сознания, во многом определившая выбор левой интеллигенцией политической позиции в советское время.

Образ новой  жизни, создаваемый в 20-е годы, прямо  связан с идеей мировой революции  и всемирного братства пролетариата. В этом смысле сознание творцов новой культуры космополитично и границы, которые они проводят, - не территориальные, а социальные.

  § 2. Советская культура 30-х – начала 50-х гг.

Как уже отмечалось, эволюция советской культуры в этот период связана со сменой культурных потоков: место леворадикальной интеллигенции занимают люди, выросшие в основном в крестьянской среде и прошедшие через гражданскую войну или работу на заводе. Хотя они и выходят за рамки традиционной культуры в чистом виде, их мышление и система ценностей сохраняют тем не менее многие присущие такой культуре черты. Одну из базовых характеристик мышления представителей традиционной культуры можно обозначить как связность с ситуационным полем, отсутствие способности рефлексии, а также предварительного внеконтекстного планирования собственной деятельности. Основным регулятором поведения при такой установке выступает повседневный опыт. Одним из главных следствий подобной позиции становится отсутствие столь значимого для европейской и русской теоретической культуры понятия свободы. Жизнь «в гармонии с природой» предполагает подчинение естественному природному ритму, когда действия человека определяют не его собственная воля или рациональный расчет, а ежегодный земледельческий, скотоводческий или охотничий цикл. При принятии решения он ориентируется по контексту, опираясь при этом на выработанную веками традицию. Ситуация не изменялась принципиально, когда крестьянин попадал из деревни в город: здесь его повседневное существование также было распланировано и введено в производственный цикл внешними инстанциями (предприниматель, инженер и т.д.).

Марксизм, как  известно, предполагает совсем иной онтологический горизонт: он опирается на линейно-прогрессивную  модель времени с отчетливо заданными, хотя и нельзя сказать, что отчетливо осмысленными эсхатологическими устремлениями, связанную со сложно организованной системой абстрактных категорий, и требующую для адекватного понимания развитого теоретического мышления. Не пройдя соответствующей школы, оказавшиеся у власти в 30-е годы «люди из народа» в основной своей массе не просто не понимали общие теоретические основания марксизма, они с трудом понимали смысл слов, которые использовались в рамках марксистского дискурса. Как показывают проводимые в 20-е годы социологические исследования, даже вполне грамотные и развитые крестьяне оказывались не в состоянии понять смысл фраз из советских газет, предлагая, например, следующие трактовки отдельных терминов: «классовый враг» - какой-либо партии класс; «элемент» - выдающий человек; «СССР» - совет народного хозяйства; «инициатива» - какая-нибудь национальность и т.д.

 Можно показать, что один из основных векторов, характеризующих динамику движения  второго культурного потока в  20-е и 30-е годы, направлен на  согласование указанных мировоззренческих и ценностных систем: традиционной, опирающейся на повседневный контекст и подчиняющейся ритмам циклического времени, и предельно абстрактной системы марксизма-ленинизма-сталинизма с ее эсхатологической настроенностью на мировую революцию. Такой взгляд позволяет увидеть единую логику за массой весьма разнородных, на первый взгляд, явлений. Отметим, прежде всего, стремление представить упоминаемые в политическом дискурсе «трансцендентные» персонажи и абстрактные понятия в предельно конкретном, видимом и осязаемом облике, сделав их таким образом частью собственного опыта. Такое стремление отчетливо прослеживается в демонстрациях или театрализованных представлениях 20-х годов, пестрящих разнообразными изображениями британского министра Чемберлена, мировой буржуазии, II Интернационала и т.д. Требование «единства партии» и отрицание фракционной борьбы, обычно выводимые из тоталитарных установок власти, в не меньшей степени связаны с позицией партийных низов, не понимавших теоретических оснований ведущихся споров, считавших их во многом «пустой болтовней» и испытывавших от отсутствия единой стратегической линии глухое раздражение. Критерием поддержки той или иной линии выступала здесь не рациональная аргументация, а эмоциональное восприятие стоящих за этой аргументацией персонажей как «своих» или «чужих».

 Необходимость  согласования двух мировоззренческих  систем позволяет, кажется, прояснить  и социокультурные основания  явления, которое принято называть  «культом личности». Смысл его  состоит в том, чтобы, воспроизводя привычный цикл повседневного существования, передоверить функцию стратегического планирования «своему» человеку, понимающему язык и нужды простого рабочего и крестьянина и одновременно без труда ориентирующегося в теоретических дебрях марксистской науки, человеку, которого можно условно назвать медиатором между обозначенными выше системами. Такой медиатор выступал для рядового рабочего (и, в меньшей степени, крестьянина) в качестве регулятивной инстанции, выполняя функции, которые в традиционной культуре выполнял ежегодный земледельческий (скотоводческий, охотничий) цикл. Сначала подобным медиатором был Ленин. После смерти Ленина эту позицию наследует ЦК, а потом Сталин. Хрестоматийный пример такого мировосприятия представлен в фильме братьев Васильевых «Чапаев», выступающем в данном случае как синтез a model of и a model for компонент: на каверзный вопрос комиссара, за какой он Интернационал, Чапаев объясняет, что он за тот, в котором Ленин.

 При подобной  установке резко возрастает роль  личностных факторов, типологических характеристик субкультуры, представители которой наделяются функциями медиатора. Репрессии, резкий пик которых приходится на 1937-1938 гг., в значительной степени порождены «подпольным» сознанием находящихся на вершине власти людей, психологически не готовых воспринимать жизнь в отсутствии врагов как естественную и вольно или невольно ищущих причины собственных неудач не в себе и не в объективных обстоятельствах, а в чьей-то злой воле. Сложившийся «идеологический монополизм», предоставленный им «карт-бланш» на власть вел к объективации их психологических переживаний, блокированных при плюралистической ситуации. Тезис Сталина о возрастании классовой борьбы в период социализма был идеологической фиксацией этих переживаний и опять же выступал одновременно как a model of и a model for.

 То, что описанный  выше способ согласования моделей  принимался в 30-е годы руководством  страны, показывает, например, серия  опубликованных в «Правде» в  конце 1933 – первой половине 1934 гг. писем рабочих и колхозников (сначала в форме писем-отчетов в газету, а потом – писем тов. Сталину). Такие письма появляются как ответ на то или иное указание вождя и общей чертой их, наряду с традиционными советскими риторическими формулами, является скрупулезное, до мелочей, описание повседневного быта, окружающего авторов писем. Эта явно избыточная и странная на страницах центральной газеты подробность описания оказывается, если задуматься, декларацией установки, которую можно условно назвать светским коллективистским аналогом протестантской этики: строительство коммунизма не требует кардинальной ломки традиционного образа жизни, мы должны все вместе добросовестно делать свое дело, и на глазах улучшающаяся жизнь, ведущая к достатку, а потом и к изобилию, будет свидетельствовать о правильности избранного пути.

Следует отметить, что описанные выше черты полностью  противоречат «безбытности» и эсхатологичности интеллигентского сознания, более того, прямо соотносятся с тем, что  интеллигенция называло словом «мещанство»  и что вызывало у нее чувство глубокой ненависти: материальный достаток, налаженный быт, стремление быть «как все». Однако именно эти ценности оказываются близки новому поколению большевистских лидеров, сменяющих поколение 20-х годов.

Опишем основные характеристики происходящего сдвига. Наряду с уже отмеченной поэтизацией быта и материального достатка изменяется отношение к семье и браку. Проповедуемые в 20-е годы новые коллективные формы социальной жизни и тезис об исчезновении семьи при социализме осуждаются в середине 30-х годов как «левацкие», постановлением от 27 июня 1936 г. запрещаются аборты и заметно усложняется процедура разводов.