Знаки и символы советской культуры

 Изменяется  отношение к русской истории.  Нигилистическое отрицание прошлого, осуждение Российской империи  как тюрьмы народов уступают место обращению к культурным и политическим символам предшествующих эпох. Этот процесс начинается в 30-е годы, однако особую роль играет в нем война. Изменение парадигмы заключено уже в хорошо известном обращении Сталина: «Братья и сестры!», задающим совсем другой идеологический горизонт. От коммунистической эсхатологии, лишенной понятия Родины, от коммунистической «общины», раздвигающей свои границы до пределов всего мира и заменяющей слова «отец», «сын» словом «товарищ», происходит обращение к патриотической идее. Объектом защиты становится не мировой коммунизм, как это формулировалось в тезисах ЦК несколькими годами раньше, а родная земля.

Контекст «Сталин-партия»  отходит на периферию (хотя и не исчезает вовсе), сменяясь контекстом «Сталин-Отчизна-Народ». Происходит сближение с русской православной церковью, закрываются некоторые антирелигиозные издания, распускается «Союз воинствующих безбожников». В 1943 г. проводится первый с 1917 г. Поместный собор и избирается патриарх. Возвращаются из ссылки некоторые иерархи, открывается небольшое количество церквей. Учреждаются ордена Суворова, Кутузова, Александра Невского, т.е. царских полководцев и православного святого. После войны этот мотив ослабевает, но противоречивое по своей сути соединение интернационального максизма-ленинизма с русской национальной идеей, выраженное в понятии «советский патриотизм», проходит сквозь всю последующую советскую историю, становясь одной из ключевых культурных доминант. Согласование отмеченного противоречия осуществляется путем переноса на социалистическую идею чуждых ей топологических характеристик: та Русская земля, которая наделяла особыми характеристиками всех живущих на ней и формировала основные черты русского национального характера, теперь объявляется главным носителем советского начала и хранителем идей социализма.

 Война как  ключевое историческое событие  данного периода становится «темпоральной  осью» последних его полутора  десятилетий (довоенное, военное,  послевоенное время) и существенно  влияет на эволюцию конкретных форм базовых культурных постулатов. Культурным идеалом довоенного времени, аналогичным физику 60-х, в массовом сознании становится офицер. Лексика борьбы, вообще характерная для советской культуры, приобретает в эти годы отчетливо выраженный «милитаризованный» характер («Эй, вратарь, готовься к бою, Часовым ты поставлен у ворот! Ты представь, что за тобою Полоса пограничная идет!» - поется в появившейся в 1937 г. песне И. Дунаевского и В. Лебедева-Кумача «Спортивный марш», которую распевала вся страна). Война вновь изменяет образ врага: внутренние враги отходят на второй план перед главной опасностью – угрозой тотального утверждения фашизма. Поколение людей, прошедших войну, приобретает качественно новый экзистенциальный опыт и во многом избавляется от характерного для 30-х «мировоззренческого инфантилизма», что оказывает существенное влияние на культурную эволюцию следующего периода.

§ 3. Советская культура 50-х – 60 гг. XX века.

Смерть Сталина стала  рубежом, за которым последовали  кардинальные трансформации советской культуры. Уже реабилитация врачей в 1953 г., по воспоминаниям очевидцев, породила у вполне ортодоксально мыслящих советских людей определенные вопросы, но решающие изменения связаны с XX съездом партии. В эпически цельном сознании советского человека произошел трагический надлом. Так, по данным крупного историко-социологического исследования, проведенного в 1998–1999 гг., поверила обвинениям против Сталина приблизительно треть опрошенных, не поверило чуть больше трети, т.е. общество раскололось фактически пополам. Трагизм ситуации воплощается в фигуре самого Хрущева. Это отчетливо видно в его мемуарах, которые в этом смысле резко отличаются от мемуаров Кагановича или воспоминаний Молотова, не оставляющих места сомнениям. Подчеркивая, что Сталин – настоящий марксист, мыслил стратегически правильно, он раз за разом возвращается к вопросу о том, как можно было уничтожить столько соратников, преданных партии людей, и не знает, что на него отвечать. Принятая на XXII съезде КПСС в 1961 году третья программа партии, в которой прямо говорится о том, что к 1980 году в СССР будет в основном построено коммунистическое общество – импульсивная попытка преодолеть трагический разрыв, произошедший после ХХ съезда, и вновь придать обществу эпическую целостность, попытка смотреть вперед, а не назад, и уйти от вопросов, на которые нет ответа.

 С другой стороны,  в пространстве советской культуры  появляется поколение людей, закончивших  советские институты, освоивших  недоступный для предшествующего  поколения язык марксизма и потенциально готовых самостоятельно размышлять над глобальными историческими проблемами, а не делегировать это право какому-либо медиатору. Опыт войны, через которую прошли многие из них, и увиденной собственными глазами Европы давал дополнительные основания для таких размышлений.

 Следствием двух указанных  обстоятельств (кризис «веры в  вождя», в справедливость многих  принятых в прошлом политических  решений, и появление людей,  способных мыслить самостоятельно  в рамках советской культурной  модели) становится отказ от постулата о партии как носителе объективной истины. Лишившись харизматического оправдания, власть превращается в то, чем она традиционно являлась для русского человека – в бюрократию, мешающую полноценной жизни. Мотив чиновника, препятствующего движению вперед – один из ключевых для 60-х. С другой стороны, деятелям оттепели не чужд определенный «социальный оптимизм» и вера в возможность реформирования политической системы, поэтому попытки «хождения во власть» или поиски компромисса с властью составляют важные штрихи эпохи.

 Поиски новых  смыслов ведутся по двум направлениям: восстановление подлинной картины  прошлого, «очищение от лжи», и  выявление не тоталитарных социальных  траекторий, ведущих в будущее.  Место харизматического лидера, оставшееся вакантным, занимают писатель и ученый. То, что Солженицын и Сахаров формируются в указанный период как две ключевые политические фигуры, – крайне символично для традиции. Идеал служения науке, характерный для поколения «оттепели» и сохраняющий основные ценностные характеристики идеала служения партии (аскетизм, беззаветная преданность и т.д.), связан именно с этим социально нагруженном представлении об ученом как обладателе харизматического знания, ведущего в будущее. Такое представление о харизматичности науки становится общим местом для литературы, драматургии и кинематографа шестидесятых (повесть А. и Б. Стругацких «Понедельник начинается в субботу», фильм М. Ромма «Девять дней одного года», роман В. Дудинцева «Не хлебом единым» и др.). В последнем произведении, опубликованном в год XX съезда и оказавшем, по воспоминаниям, заметное влияние на общество, отчетливо заметен смысловой сдвиг ценностей «шестидесятников» по отношению к ценностям предыдущего периода. Главный герой – изобретатель-одиночка Дмитрий Алексеевич Лопаткин, разработавший проект печи для отливки чугунных труб, - противостоит хорошо отлаженной бюрократической машине, для представителей которой интересы будущего отступают перед интересами карьерного роста, статуса, доступа к материальным благам. В населяемом ими мире нет места ни дружбе, ни настоящей любви, о чем прямо говорит своей жене главный оппонент Лопаткина директор завода Леонид Сергеевич Дроздов. Этим формальным взаимоотношениям чиновников в романе противостоят человеческие связи людей круга Лопаткина: связи дружбы, вытекающей из общего дела (дружба Лопаткина с изобретателем Бусько), и любви, опять же основанной на этом общем деле, любви-дружбы (отношения Дроздовой и Лопаткина). Безликому коллективизму, за который ратует в своих репликах Дроздов, коллективизму, воплощенному в механически функционирующей иерархической системе, противостоит героизм одиночек, объединенных вокруг общего дела.

 Важный момент  в трансформации системы ценностей  – противопоставление представлений  о счастье как материальном  изобилии, опирающееся на тезис  о приоритете материального базиса  над духовной надстройкой, счастью,  воплощенному в творчестве на благо других. Отчетливое выражение этого мотива можно найти в значимой для 60-х пьесе Виктора Розова «В поисках радости», где главный герой пьесы осуждает «мещанское» представление о коммунизме как об эпохе, когда каждый сможет «тащить в дом, сколько влезет», и противопоставляет ему образ общества, в котором каждый человек будет богат умом и сердцем.

 Мещанин,  наряду с бюрократом (точнее, выражая  другую его ипостась), становится  главным врагом нового человека. При этом понятие мещанства,  связываясь с внешними атрибутами одежды, интерьера, предельно размывается, теряет свою смысловую определенность, что вызывает необходимость в более глубокой интерпретации. Как замечает в книге 1965 г. критик Лев Аннинский, «обыватель – это то, что остается от человека, когда он изымает из себя личность, когда он перестает отвечать за себя, когда он теряет в себе человека… есть лишь один действительный путь борьбы против мещанства – пробуждение в человеке личности».

 Понятие  личности как «неделимого единства  твоего и общего» - одно из важных открытий 60-х. Коллективистское начало не исчезает, но оттеняется личным пространством, открываемом в человеке. Резко расширяется круг чтения: атрибутом «культурности» становится уже не чтение краткого курса ВКП (б), как это было в 30-е годы, а знание литературы XIX века, Достоевского, Толстого, поэзии и философии «серебряного века», западной философии (экзистенциализм), восточных религиозных традиций (брахманизм, буддизм, даосизм). Широта раскрывающихся далей вместе с романтически-оптимистическим восприятием будущего порождают близкое к ренессансному мироощущение. «Бас Гяурова, смычок Иегуди Менухина, реакция Коноваленко, перо Евтушенко, кулак Попенченко, и в стихотворстве одарен, и во всем, во всем, куда ни ткнись, везде он, Левка Малахитов, - первый номер», - так, в немного ироничных, но теплых тонах описывает героя эпохи Василий Аксенов в повести «Рандеву».

 При сохранении  ощущения единой культурной целостности  (формирующиеся малые круги ощущаются  еще как часть большого) в этот  период, главным образом, в городах, заметно усложняется социальная ткань: появляются «домашние» научные семинары, клубы самодеятельной песни, компании туристов и альпинистов. Как итог интеллектуального брожения шестидесятых формируется несколько противостоящих официальному вариантов дальнейшего культурного развития, отчетливо объединяющихся в две группы. Одна из них связывается с православием, мироощущением крестьянства, землей и отсылает в итоге к различным почвенническим теориям второй половины XIX века, переосмысленным в новом контексте, вторая – с романтически трактуемыми идеями западной демократии и либерализма. Разрывая сковывавшие ее идеологические рамки, советская культура воспроизводит на новом витке спор понимаемых в широком смысле «славянофилов» и «западников», т.е. оказывается в поле идей русской культуры второй половины XIX века. Часто подчеркиваемая общность между 60-ми годами XIX и XX века не несет в себе ничего мистического – она органично вытекает из особенностей типологии и развития советской культуры.

§ 4. Советская культура 70-х – 80-х гг.

Данный временной  интервал можно назвать временем кризиса и постепенного вырождения советской культуры, разрушения ее экзистенциальной целостности. Основные ее постулаты лишаются в это время  своей онтологической наполненности и превращаются в пустые знаки. Слова о коммунизме и светлом будущем звучат все реже, а если звучат, то носят ритуальный характер. В обществе им уже почти никто не верит. Главным идеологическим сдвигом становится перенос акцентов с будущего на настоящее и прошлое. Да, в Советском Союзе еще не построен коммунизм (и, вероятно, и не будет построен в обозримом будущем), но советское государства выиграло войну, осуществило индустриализацию, с ним считаются во всем мире – так можно сформулировать основной идеологический аргумент этого периода. Советская культура обретает свою историю, активно создаются разнообразные музеи боевой и трудовой славы, строятся мемориалы – все это свидетельствует о том, что взгляд общества направлен назад, а не вперед.

 Определенная  часть социума принимает предложенную  идеологическую инверсию, иногда  соединяя ее с ценностями 60-х  (это касается неформальных объединений,  связанных со средней школой  – «коммунарское движение», например), но для большинства она оказывается неприемлемой, что порождает две противоположные стратегии поведения: конформизм и диссидентство. Первая из них предполагает вступление в комсомол, затем в партию, произнесение требуемых текстов на партсобраниях как необходимое условие для карьерного роста: возможности выезжать за границу, получения ученой степени, более высокой должности и т.д. Изменяется расстановка ценностных приоритетов у молодежи: резко возрастает конкурс в институты, связанные с экономикой, торговлей и т.д., т.е. в места, позволяющие достигнуть устойчивого положения и материального благополучия в настоящем. Вторая стратегия определяется стремлением «жить не по лжи» и охватывает не только достаточно узкое правозащитное движение, но и весьма значительные массы интеллигенции, активно читающей «самиздат» и обсуждающей происходящее вокруг «на кухнях». Культурной доминантой 70-х – 80-х становятся пародирование различных сторон современной советской жизни, дающей массу материала для этого, а также чувство одиночества и обреченности. Отмеченные черты нашли свое яркое выражение в творчестве В. Высоцкого, превращенного в один из определяющих символов эпохи.

 Кризис культуры  проявился в отсутствии положительной  системы ценностей. Деятельность  правозащитников, оказывавшихся  за свои убеждения в тюрьмах и психиатрических больницах, носила разрушительный характер, они мыслили в советской системе координат, произнося «не-А» там, где официальная идеология утверждала «А». Интересно в этом смысле замечание писателя А.Д. Синявского (Абрама Терца): «Диссиденты в своем прошлом это чаще всего очень идейные советские люди, то есть люди с высокими убеждениями, с принципами, с революционными идеалами. В целом, диссиденты это порождение самого советского общества послесталинской поры, а не какие-то чужеродные в этом обществе элементы и не остатки какой-то старой, разбитой оппозиции. На всем протяжении советской истории существовали противники советской власти, люди ею недовольные или от нее пострадавшие, ее критикующие, которых тем не менее невозможно причислить к диссидентам. Мы также не можем назвать диссидентами, например, Пастернака, Мандельштама или Ахматову, хотя они были еретиками в советской литературе. Своим инакомыслием они предварили диссидентство, они помогли и помогают этому позднейшему процессу. Но диссидентами их назвать нельзя по той простой причине, что своими корнями они связаны с прошлым, с дореволюционными традициями русской культуры. А диссиденты это явление принципиально новое и возникшее непосредственно на почве советской действительности. Это люди, выросшие в советском обществе, это дети советской системы, пришедшие в противоречие с идеологией и психологией отцов». Попытки выстраивания диссидентами положительных систем ценностей строились на дальнейшей разработке идей, сформулированных в 60-е годы, и в итоге опирались на патриотические или либеральные модели второй половины XIX века.