Поздний традиционный фольклор

 

Ровно в  каторге всегда!

 

Придет  праздник-воскресенье —

 

Уж шахтер до свету пьян!

 

В кабачок  бежит детина —

 

Словно  маковка цветет;

 

С кабака ползет детина —

 

Как лутошечка  гола!

 

Ой, гола-гола-гола —

 

В чем  мамаша родила!

 

Кабак и  ободрение пропащего житья —  единственно вот в чем русский  рабочий совершенно справедливо  видит облегчение своего каторжного труда. Никаких иных перспектив он и  не подозревает даже. Неведомая сила вытаскивает его из дому и тащит  его в яму, под землю, на сорок  сажен глубины. Он с испугом озирается  кругом: "Прощай, солнце! Прощай, месяц! Прощай, милые друзья!.." Он день и  ночь во тьме, с ободранной спиной. И  что впереди? Так ли будет всегда? Не видно, чтобы он хоть на минуту допустил мысль о каком-нибудь изменении  в своей участи. <„> Страшное дело этот "рабочий вопрос" вообще, но наше решение его единственно  только при помощи кабака слишком  уж просто".

 

Частушка  была популярна в рабочей среде  — она живо реагировала на общественно-политические события, нередко приобретая сатирическую окраску:

 

Сколь народу, сколь народу.

 

Сколь народу мучится!

 

А у наших  у хозяев с жиру брюхо пучится.

 

Приемы  традиционной народной лирики в рабочих  частушках выветривались. Как отмечала Н. П. Колпакова, частушки на острые социальные темы были "построены полностью  на самых обычных интонациях разговорной (хотя очень часто и озлобленной) речи, с будничной лексикой, с  той системой синтаксиса, которая  ничем не отличается от построения прозаических фраз. <...> Это была частушка малопоэтичная, но правдивая  и резкая, суровая без прикрас, четкая по мысли и социальной остроте, не прикрытой никакими поэтическими уподоблениями и сравнениями".

 

Прозаические  жанры рабочих были представлены преданиями, легендами, сказками, а  также их промежуточными, переходными  формами.

 

С легкой руки писателя П. П. Бажова в фольклористику для определения рабочей прозы  вошел термин "сказ", который, как  позже было установлено, не обозначал  никакого нового фольклорного явления. По этому поводу С. Н. Азбелев писал  следующее: "Некоторые исследователи  давно уже утверждали, что новый  жанр прозаического фольклора не только возник, но и процветает —  это жанр "сказов". Выяснилось, что эти исследователи по существу выдавали желаемое за действительное. "Сказы" оказались преданиями, легендами, сказками, воспоминаниями, т. е. жанрами, которые существуют уже  многие сотни лет. Современные исследователи  рабочего фольклора пока не привели  данных, которые действительно бы свидетельствовали о возникновении  новых жанров".

 

Среди произведений несказочной прозы рабочих значительное место занимали предания. В них  рассказывалось об основателях промышленных предприятий (например, о Никите Демидове, построившем в XVIII в. первые заводы на Урале). Сохранялись семейные предания о рабочих династиях. В местах, по которым прокатилась крестьянская война под предводительством  Пугачева (1773—1775 гг.), рассказывали предания об этих событиях..

 

Рабочие создали социально-утопические легенды  о благородных разбойниках —  народных заступниках (Сороке, братьях Белоусовых и др.). У героев этих легенд, как правило, были реальные жизненные прототипы.

 

Условия Урала, Сибири и других мест, где  рабочие жили в окружении суровой  и дикой природы, привели к  возрождению языческих верований.

 

Д. К. Зеленин, записывавший сказки в начале XX в. в  районе Каш-тымско-Каслинских заводов  Екатеринбургского у., в предисловии  к сборнику "Великорусские сказки Пермской губернии" писал: "Занятая  Уральским хребтом, его разветвлениями и отрогами, гористая и лесная местность  в громадной своей части необитаема как непригодная для земледельческой  культуры. Она известна у местных  жителей под именем "Урала , и  слово это понимается здесь не в смысле определенного горного  хребта, а в смысле дикого, необитаемого и малодоступного места.

 

Дремучие, необозримые леса в этом "Урале", часто еще и поднесь не тронутые топором дровосека, глубокие долины, каменные вершины и скалы, богатство  животного царства, особенно же змей, ящериц и насекомых, жизнь коих народу совершенно неведома; наконец, обилие больших и малых озер с их камышистыми  берегами и каменными необитаемыми островками, — все это не могло  не производить на обитающего тут  человека впечатление чего-то таинственного, волшебного; все это должно было направлять воображение местного жителя в таинственный мир неведомого и чудесного, усиленно питать веру в близость этого чудесного и таинственного".

 

Среди рабочих  возникли мифологические рассказы о  хозяевах недр (см. в Хрестоматии  сибирскую быличку о Горном Батюшке), о природных богатствах и тех  умельцах, которые смогли их взять  из земных недр. Подобными рассказами уральских рабочих воспользовался писатель П. П. Бажов ("Малахитовая  шкатулка").

 

Сказки  рабочих, известные в очень небольшом  количестве, представляли собой занимательные  повествования, близкие анекдоту (см. в Хрестоматии "Кузнец и черт "). Они изображали адскую, каторжную  жизнь рабочих и сатирически  рисовали владельца завода. Чудесное в этих сказках представало как  сатирическая метафора.

 

У рабочих  бытовали многие общенародные пословицы  и поговорки, которые, как и повсюду  в живой речи, приспосабливались  к новым условиям. По их образцу  создавались собственно рабочие  изречения, специфичные по содержанию. В пословицах рабочих ценилось профессиональное мастерство и умение (Всякая работа мастера хвалит), подчеркивалось, что  мастерству надо учиться (Кукушка —  не ястреб, а неуч — не мастер). Пословицы  рассказывали о тяжелых условиях жизни рабочего человека (Батюшка  Питер бока наши повытер, братцы-заводы унесли годы, а матушка-канава совсем доконала; золото добываем, себе могилу копаем; хлеб и вода — шахтерская еда). Отрицательную характеристику получали хозяева (Хозяину чужое  горе не горько; кому чай да кофей, а  нам чад да копоть).

 

В конце XIX — начале XX в. в рабочей среде  возникли пословицы о политических событиях, например о расстреле демонстрации перед Зимним дворцом в 1905 г. (Ко дворцу шли просители, а от дворца мстители; пятый год фабрикантам даром не пройдет). Некоторые пословицы этого периода напоминали лозунги (Дай песне волю — она тюрьмы раскроет, непорядок разроет), а также иносказательные призывы (Руби столбы, заборы сами повалятся).

 

Со временем в пролетарскую среду быстро вошла  книга, потеснив устную поэзию. С 60-70-х  гг. XIX в. в песенный репертуар рабочих  через пропагандистские газеты и  журналы начали проникать стихотворения  поэтов-революционеров, в которых  преследовались политические, агитационные цели. Народник П. А. Лавров на мелодию  и размер французской "Марсельезы" создал стихотворение "Отречемся  от старого мира". Появились созданные  марксистами революционные гимны  и марши, также нередко имевшие  свои литературные образцы ("Варшавянка" Г. М. Кржижановского, "Смело, товарищи, в ногу" П. А. Ради-на, "Интернационал" А. Коца и др.). Они исполнялись  на маевках и демонстрациях.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Частушки.

Наиболее  развитым жанром позднетрадиционного  фольклора являются частушки.

 

Частушки  — короткие рифмованные лирические песенки, которые создавались и  исполнялись как живой отклик на разнообразные жизненные явления, выражая ясную положительную  или отрицательную оценку. Во многих частушках присутствует шутка или  ирония. Наиболее ранние частушки имели  шесть строк. Основной тип — четырехстрочный  — сформировался во второй половине XIX в., он исполняется под пляску и  без нее. Четырехстрочными являются также частушки собственно плясовые, которые исполняются только под  пляску (например, под кадриль). Кроме  того, существуют двустрочные частушки: "стра-дания"и "Семеновна" (последняя  появилась в 1920-х гг.).

 

Частушки  имеют разнообразные, но повторяющиеся, устойчивые напевы, как протяжные, так  и быстрые. Характерно исполнение многих текстов на один напев. В живом  бытовании частушкам иногда свойственна  речитативность (близость к напевной декламации). В них сочетаются слово, напев, инструментальное сопровождение (на балалайке, гармошке), движения (жесты, мимика, танец). Все эти слагаемые  допускают импровизацию, занимающую в частушке значительное место.

 

Частушки  принято называть поэзией малой  формы, но частушка никогда не поется одна (Я частушку на частушку, как  на ниточку, нижу...). При исполнении импровизируются циклы — частушечные  спевы, которые могут включать разное количество строф (иногда до 100). Исследователи  отмечали, что в процессе исполнения частушек действует кумулятивно-контаминацион-ный  порождающий механизм, он и создает  частушечный спев по какому-либо признаку, содержательному или формальному. Подобный принцип и ранее использовался в артельных трудовых песнях типа дубинушек: песни составлялись из не связанных по сюжету строф с общим припевом.

 

Спевы могут  иметь композиционное обрамление: частушку, которая является сигналом начала пения, и частушку, которая служит сигналом конца. Нередко это обращения  певиц к гармонисту. Например:

 

Играй, гармонист.

 

Играй, не ломайся!

 

Для кого-нибудь не надо —

 

Для нас  постарайся! (В начале).

 

Ой, спасибо, гармонист.

 

За игру отличную!

 

Я еще  тебе желаю

 

Милку симпатичную! (В конце).

 

Спевы, построенные  на диалоге — перекличке двух певиц, объединяет содержание. Спевы может  также создавать игра формой (см., например, в Хрестоматии "перекрестные" частушки, где обыгран композиционный принцип двухчастное™ частушечной  строфы). Распространенный тип спевов — частушки, имеющие общее начало (запев): Эх, яблочко..., Самолет летел..., Не ходите, девки, замуж... и др. Особый способ циклизации имеют частушки "Семеновна": он напоминает цепочную композицию народных лирических песен. Например:

 

Самовар с трубой начинал кипеть,

 

А я "Семеновну" начинаю петь.

 

Я сперва спою, как влюблялися, а потом  спою, как расставалися.

 

Мы влюблялися — кудри вилися,

 

А расставалися — слезы лилися... И т. д.

 

Частушки  окончательно оформились в последней  четверти XIX в. одновременно в разных частях России: в центре, среднем  и нижнем Поволжье, в северных, восточных  и южных губерниях. Каждый регион имел особый характер словесного текста и напева, особую манеру исполнения (хором или в одиночку), а также  приплясывания, что породило разные обозначения частушек: "саратовские", "тамбовские", "воронежские", "рязаночка", "елецкая". Впоследствии многие из них получили повсеместное признание (см. в Хрестоматии рассказ  балалаечника из Нерехт-ского р-на Костромской  обл. о частушечных наигрышах).

 

Частушки  пели во время гуляний, в дороге, в лесу, на посиделках. В народной среде выделялись частушечники —  знатоки частушек, их исполнители  и создатели, владеющие основным репертуаром своей местности. С  начала XX в. русские частушки начали проникать к соседним народам: украинцам, белорусам, мордве, чувашам, татарам  и другим. В местах русско-мордовского  погра-ничья протяжные двустрочные  частушки стали называть по-мордовски  — матани ( в переводе — "песенки").

 

В разных местах частушки называли по-разному: песни, короткие песни, припевки, пригудки, прибаски, коротушки, собируш-ки и проч. Термин частушка, также народный, был  введен в научный обиход в 1889 г., когда  в периодической печати появился первый очерк об этом новом явлении  песенной культуры народа. Его автор  — писатель-демократ Г.И. Успенский.

 

В отличие  от Г.И. Успенского, проявившего живой  интерес к частушке, многие находили в ней "упадок истинного творчества". Вот что писал Ф. И. Шаляпин: "Народ, который страдал в темных глубинах жизни, пел страдальческие и до отчаяния веселые песни. Что случилось  с ним, что он потерял всякую надежду  на лучшее и застрял в промежутке между надеждой и отчаянием на этом проклятом чертовом мосту? Уже  не фабрика ли тут виновата, не резиновые  ли блестящие калоши, не шерстяной  ли шарф, ни с того ни с сего окутывающий  шею в яркий летний день, когда  так хорошо поют птицы?

 

Не корсет ли, надеваемый поверх платья сельскими  модницами? Или это проклятая  немецкая гармоника, которую с такой  любовью держит под мышкой человек  какого-нибудь цеха в день отдыха? Этого  объяснить не берусь. Знаю только, что  эта частушка — не песня, а сорока, и даже не натуральная, а похабно  озорником раскрашенная. А как  хорошо пели! Пели в поле, пели на сеновалах, на речках, у ручьев, в лесах и  за лучиной. Одержим был песней русский  народ, и великая в нем бродила  песенная хмель...".

 

 

 

 

 

 

 

 

Русский  советский  фольклор.

Русский  советский фольклор представляет собой массовую форму народной поэтической  культуры эпохи социализма.  Своими корнями эта культура уходит в  вековые  народно - поэтические традиции, она вырастает на их основе и является органическим и закономерным их продолжением в новых исторических условиях.  Особенности  советского  фольклора  тесно  связаны с историей советского общества. В ходе борьбы за Советскую  власть, в кровопролитных битвах в  гражданскую и великую отечественную  войны народное поэтическое творчество обогащалось новыми чертами и  новым содержанием.  По  сравнению  с  традиционным  текст в советском  фольклоре приобрел более устойчивое и самостоятельное значение, однако и здесь он окончательно не закреплен  за автором и не канонизирован. Поэтому  он может подвергаться действию фольклорных  законов бытования.