Насилие в школе

 

Все факты насилия подтвердились  и выявились новые. Мы опрашивали не только пострадавших второклашек  в присутствии их родителей, социального педагога и замдиректора школы, но и несколько поколений ее бывших учеников: кого она «убрала» из своего класса и тех, кто уже заканчивал обучение в этой школе. К сожалению, педагога от работы никто не отстранил, поэтому все дети очень боялись говорить правду, некоторые подвергались давлению родителей, которые приказали им молчать или говорить неправду: «...а то потом, если ее не снимут, хуже будет». Это значительно осложняло интервьюирование детей, и поскольку все они были запуганы учителем, это причиняло им дополнительные переживания и вызывало страх за свое будущее. Елена Александровна провела и хорошую «профилактику».

 

После того как мы вменили администрации ответственность за нанесение Инне дополнительной психотравмы, приведшей к ухудшению ее состояния, а именно: из-за утечки информации пострадала девочка, директор вынес выговор учительнице за «самовольный перевод ученицы в другой класс». Не за то, что она сделала с ребенком, т. е. не за эмоциональное насилие, а за то, что она без приказа директора осуществила перевод! Кроме этого, он дал ей «для ознакомления» заявление матери Инны, написанное на его имя, где были описаны все факты применяемого учителем насилия к детям этого класса! Нам он свой поступок объяснил так: «Я был обязан ей объяснить, за что выношу выговор...» Да, объяснить, но не знакомить со служебной информацией! Это было очередное предательство, которое также осложнило интервьюирование детей и нанесло еще одну травму девочке в последующем.

 

То, до чего додумалась и что осуществила  в дальнейшем Елена Александровна, вообще трудно было даже предположить. Сделав ксерокопию с этого заявления, она устроила «показательное чтение»  этого заявления с соответствующими комментариями перед своими учениками.

 

Она медленно зачитывала все изложенные там ее «подвиги», комментируя это  так: «Дети, скажите мне, разве такое  было? Разве я кого-нибудь била?»  Все дети в оцепенении молчали, не зная, как себя вести, сбитые с толку этим лицемерием. Свое «показательное выступление» она закончила словами, имеющими ключевое значение для всех: «Тот, кто это написал, ответит мне за это!» Таким образом она сделала предупреждение для всех.

 

На следующей же перемене дети все  рассказали в соответствующей интерпретации Инне, которая уже училась в другом классе. Девочка приходит домой, сотрясаясь от рыданий, бросается к матери со словами: «Зачем ты на Елену Александровну написала? Теперь она тебя в тюрьму посадит!» Реакция вполне естественная, потому что после потери отца по причине развода перед ней встала перспектива потери матери — единственной опоры. По крайней мере, восьмилетняя девочка субъективно это воспринимала именно так, переживая от страха. Она-то знала, что от бывшей учительницы можно ожидать чего угодно.

 

— Да.

 

— Кричала? Что? Как-то тебя называла?

 

— Хулиган, как-то еще, но я не помню.

 

— Расскажи, а правда ли, что Елена  Александровна выставляла Инну перед  всем классом и ругала? Было такое?

 

— Да. Ругала за черную пасту, заставила собрать вещи и вывела из класса со словами: «Такая бессовестная мне не нужна. Иди в другой класс. Видеть тебя не могу!»

 

— За что?

 

— Не знаю.

 

— А что делала Елена Александровна  после того, как выгнала Инну?

 

— Она ее подтолкнула к дверям, а сама вернулась в класс. Мы потом видели, что Инна плакала, она ждала целый урок. У нас был урок математики, а потом урок труда.

 

— Я вот что-то не поняла из рассказа твоих одноклассников, действительно  Елена Александровна зачитала письмо мамы Инны классу?

 

— Да.

 

— А что она вам сказала?

 

— Сказала, что тот, кто писал  это письмо, еще ответит. Мы обращаемся к маме мальчика:

 

— Вы что-то хотели сказать, может, добавить?

 

— Да. В беседе с бабушкой после  уроков Елена Александровна сказала : «Если Ваня что-то делает не так, я разрешаю мальчикам из класса его побить». Из-за плохого поведения, видимо. Мы у нее учимся только с этого учебного года. Она заявила бабушке, что его надо наказывать ремнем.

 

Мама считает, что сын боится Е. А., сам мальчик это подтвердил.

 

Выдержка из разговора с Женей  о событии годовалой давности, но раны от которого еще не затянулись.

 

— ...Ребята нам сказали, что Елена  Александровна вывела тебя за ухо  в коридор. Действительно так  и было?

 

—Да. — Мальчик при этом меняется в лице. В его глазах — слезы.

 

— Что произошло в коридоре?

 

— Елена Александровна ударила  меня рукой по голове.

 

— За что?

 

— Я забыл.

 

— Тебе было больно?

 

— Да.

 

— Дети нам сказали, что ты заплакал.

 

— Да.

 

— Куда ты пошел потом?

 

— В класс.

 

— Покажи, как ударила Елена Александровна?

 

— Она схватила меня за челку и  ударила головой об стену (показы–  вает).

 

— Голова болела?

 

— У меня на затылке была шишка.

 

— А Антона так же ударила?

 

— Да.

 

— Ты маме сказал об этом?

 

—Да. Мама спросила, откуда у меня шишка. Я сказал, что ударила учительница.

 

— Мама подходила к учителю?

 

— Я не знаю.

 

Больше мальчик не жаловался  маме, потому что она не защитила его в первый раз. Вариантов эмоционального и психологического насилия очень  много. Причем давлению подвергались не только дети, но и их родители. Вот еще два случая. Группу детей она вывела в другой класс через помещение, в котором располагалась психолого-медико-педагогическая комиссия. Мы еще тогда очень удивились, когда к нам прислали половину класса, забракованных ею. Обследовав всех, только у одного ребенка мы определили задержку, и то незначительную, на фоне микросоциальной запущенности. Все остальные имели соответствующее возрасту интеллектуальное развитие. Выкинуть их тогда, в течение первого года, в класс коррекции ей не удалось, но жертвы наметила. У некоторых родителей сдали нервы раньше, и они перевели своих детей. Этот разговор состоялся с дедушкой девочки, которая была переведена на обучение по другой программе (1-4).

 

— Что вы можете сказать по поводу перевода вашей внучки в другой класс?

 

— В первый же день знакомства сентября — учительница сказала Маше: «Ты  останешься на второй год со своими знаниями». Маша сразу заплакала. Внучка не ходила в детский сад и к  школе не была подготовлена. Это  и не понравилось учителю. А 2 или 3 сентября я сам встретился с учительницей и в присутствии внучки она сказала то же самое. Внучка не хотела после этого ходить в школу, стала получать одни двойки и тройки, даже если знала материал, все равно получала двойки.

 

— Все мне советовали перевести ее в другую школу. Маша в течение сентября каждый день плакала, в школу ходила с большим нежеланием. Учительница давила на нее. В третьей четверти Елена Александровна вызвала меня и заявила: «Маша вообще не пойдет во второй класс, ей место в «Ш» классе». После этих слов меня заставили написать заявление о переводе. Внучка не хотела учиться у Елены Александровны. Сейчас Маша учится на 4 и 5, ходит в школу с удовольствием, а Елена Александровна только орала на мою внучку. Мое мнение такое — ее вообще к детям допускать нельзя.

 

Другого ребенка она доводила долго  и методично. Оказалось, что мы его  знали до интервью, он был одним  из тех, кого она направила на РПМПК. Ребеночек был очень хороший, спокойный, воспитывался бабушкой и  отцом. Мама год назад умерла от рака. До смерти матери он жил только с ней, в сад не ходил, потому что некому было водить. Об отце Алеша узнал незадолго до смерти матери. Отец выпивал, и мать не жила с ним. Смерть матери для мальчика была очень сильным ударом, в нашем разговоре о ней он говорил в настоящем времени и со слезами на глазах. В основном ребенком занималась бабушка. Так как отцовство не было подтверждено юридически, то на нее оформили опекунство. Семья материально жила очень трудно, практически на пенсию бабушки и небольшое пособие по опеке. Но мальчик был ухоженным, чистеньким, хотя, конечно, донашивал старое. Бабушка действительно занималась внуком. По настоянию Елены Александровны обследовала его у всех специалистов — невропатолога, психиатра, психолога, логопеда, дефектолога. Поэтому у нас, в отличие от нее, не было оснований считать, что он заброшенный ребенок. Хотя, конечно, помочь ему с уроками пожилая, простая женщина не могла, и он ходил на продленку. Вот что нам рассказала бабушка о причинах перевода мальчика в другой класс:

 

— Елена Александровна говорила , что ей не нравится его прическа, пенал, рюкзак, школьные принадлежности. Мне кажется, что она его невзлюбила. Внук ходил в школу с большой  неохотой, говоря, что лучше бы в  другой школе учиться. Алеша долго думает, и это ей не нравилось. Она отправила нас к невропатологу и психологу. Ей не понравилось, как Алеша оделся для фотографирования, сказав ребенку при всех: «...нельзя было что-нибудь по-наряднее надеть?», прекрасно зная о материальных трудностях нашей семьи. Один раз, когда надо было делать очередной взнос на классные нужды, в семье не было денег. И она на повышенных тонах в присутствии всех детей отчитала меня как девчонку за то, что мы, с ее точки зрения, «непорядочны в деньгах». В этом классе его и ребята обижали... Мы немного поговорили с мальчиком о сегодняшней его жизни, он рассказал, с кем дружит, чем занимается. Чувствовал себя свободно, встретив как старых знакомых, охотно отвечал на вопросы. Однако нам пришлось задать главный для нас вопрос, и сразу мимика лица изменилась.

 

— Алеша, как тебе жилось в первом классе?

 

Непосредственная детская улыбка сменилась мимическим выражением горя, образовав складку между бровями  и сопровождаясь глубоким вздохом. Мы сначала подумали, что он не будет  с нами говорить, замкнется, как это бывало уже раньше, если его спрашивали о маме. Но он ответил:

 

— Плохо.

 

— Это как?

 

– Ну...

 

Тут его толкает в бок бабушка  и говорит:

 

— Говори, ну что ты боишься! Скажи, как было, не бойся!

 

— С силой дергала за волосы, когда не слушался.

 

— А еще?

 

— Обижала. Кричала на меня.

 

— Из-за чего?

 

— Из-за поведения, оценки... Про некоторых  ребят говорила, что они ничего не соображают, что у них не все  с головой в порядке, называла дураками. Она заставила Марка (сейчас он учится в другой школе) удариться головой об стену три раза, сказала: «Бейся об стену», и он ударился. И тут его как прорвало, мы уже не могли остановить, но о себе он предпочитал пока молчать.

 

— У девочки, не помню, как зовут, все скинула с парты: ручки, учебпики. Тоже таскала за волосы, некоторых ребят таскала за ухо. Когда я забыл краски, Елена Александровна взяла меня и Павлика за ухо и вывела в коридор, потом, через некоторое время, впустила.

 

— Тебе было обидно?

 

— Да, поэтому я не рассказывал  дома.

 

— Ты боялся Елену Александровну?

 

— Когда — да, а когда и  нет.

 

— А новую учительницу боишься?

 

— Нет.

 

— Как тебе сейчас в новом классе?

 

— Намного лучше, нравится учиться.

 

— Тебе кого-нибудь жалко из тех, кто  остался учиться в классе у  Елены Александровны?

 

— Сережу, его иногда обижала учительница и одноклассники. Елена Александровна тоже таскала его за волосы. Один раз обозвала козлом: «Тебя не зря так назвали, ты такой и есть» (речь шла о Сереже Козлове).

 

Как говорится, нет худа без добра. Этим детям — Маше и Алеше очень крупно повезло с новой учительницей, пожалуй, единственной в этой школе, кому можно доверить своего ребенка. Ее отношение к детям, порой очень трудным в поведенческом и учебном плане (ведь там были дети и с «задержкой»), вызывало глубокое уважение. Вокруг нее всегда были дети, на перемене к ней было не пробиться. Если бы они с самого начала попали к ней, то многих рубцов удалось бы избежать. Мы не можем воспроизвести материалы интервью в полном объеме, но дети подтвердили все факты насилия, которые имели место в отношении Инны, Кати, Сережи, Жени и многих других детей.

 

Для нас также было важно определить: кто перед нами? как давно она  перешла черту дозволенного? что  это — система и стиль работы, хорошо осознаваемые насильником, или  периодические срывы плохо контролируемого аффекта? Чем больше мы общались с жертвами, тем более убеждались, что это не ситуационно обусловленная агрессия, а образ жизни. Поэтому ни на какое раскаяние с ее стороны рассчитывать не приходилось.

 

Один из ее бывших детей, а ныне — учащийся 9-го класса, к сожалению, уже девиантный подросток, сказал о ней: «...Да она не одну линейку о мою голову сломала!..» Прошло столько времени, а это запечатлелось в памяти, поскольку было слишком травматичным.

 

Поговорив с ней, мы убедились в своих подозрениях. Перед нами была наглая, лгущая прямо в лицо, уверенная в себе, совершенно непробиваемая, распоясавшаяся из-за безнаказанности, достаточно хорошо выглядящая, тридцатидевятилетняя женщина. Ее волнение выдавало лишь то, что даже в разговоре с нами она позволяла себе металл в голосе, периодически срываясь на повышенные тона подобно эстрадному певцу Витасу. Она была учителем высшей категории. Имела двоих детей и была разведена. Категорически отрицая все выявленные факты насилия, она утверждала: «Дети врут! Я этого никогда не делала!» На наш вопрос: «Зачем им лгать?» она не могла дать вразумительного ответа, уходя в глухую защиту, говоря, что «.. .она поражена, обижена и т. д.» Она категорически отрицала и свой вклад в то, что происходило с Инной и другими детьми, заявив безапелляционно нам: «...это все идет от семьи, и школа здесь не виновата».