"Демон" в творчестве Лермонтова

Пробудившееся в нём чувство подлинного добра молодой Демон проявляет также и в том, что помогает людям, заблудившимся в горах во время метели, сдувает снег с лица путника «и для него защиты ищет».

Поэтические пейзажи Кавказа у Лермонтова имеют характер документальности, эти серые, обнажённые скалы сопоставимы с опустошённостью души своего героя. Но действие поэмы развивается. И Демон уже перелетел за Крестовый перевал:

 

И перед ним иной картины

Красы живые расцвели…

 

Эта резкая перемена пейзажа правдива. Она поражает каждого, кто проезжает через Крестовую гору:

 

Роскошной Грузии долины

Ковром раскинулись вдали.

 

И Лермонтов с тем же мастерством, с каким он только что описал суровый и величественный пейзаж Кавказского хребта до Крестового перевала, теперь рисует «роскошный, пышный край земли» – с кустами роз, соловьями, развесистыми, обвитыми плющом чинарами и «звонко бегущими ручьями». Полная жизнь роскошная картина природы подготавливает нас к чему-то новому, и мы начинаем невольно ждать событий. На фоне этой благоуханной земли появляется впервые героиня поэмы. Как образ Демона дополняется пейзажем скалистых гор, так и образ молодой, полной жизни красавицы грузинки Тамары становится ярче в сочетании с пышной природой её родины. На кровле, устланной коврами, среди подруг проводит свой последний день в родном доме дочь князя Гудала Тамара. Завтра её свадьба. Волновавшая Тамару мысль о «судьбе рабыни» была протестом, бунтом против этой судьбы, и этот бунт ощутил в ней Демон. Именно ей он и мог обещать открыть «пучину гордого познанья». Только к девушке, в характере которой были заложены черты мятежности, мог обратиться Демон с такими словами:

 

Оставь же прежнее желанье

И жалкий свет его судьбе;

Пучину гордого познанья

Взамен открою я тебе.

 

Между героем и героиней поэмы «Демон» существует некоторая родственность характеров. Философское произведения в то же время и поэма романтическая и психологическая. В ней и громадный социальный смысл. Герой поэмы носит в себе черты живых людей, современников поэта.

Резюмируя вышесказанное, заметим, что все черты присущие романтизму как художественному методу, ярко прослеживаются в поэме «Демон»:

 

· Главный герой – одиночка, бросивший вызов даже не человеческому обществу – самому Богу

· Демон – личность яркая, сильная, как и подобает романтическому герою.

· Огромную роль в поэме играют пейзажи Кавказа: Демон сродни эти горам, он такой же независимый, также обречен на Вечность

 

1.3 Образ Демона в произведениях  М.Ю. Лермонтова, А. Рубинштейна, М.А. Врубеля

 

М.Ю. Лермонтов создал уникальное по силе воздействия на читателя произведение – поэму «Демон». Неслучайно спустя много лет появляется опера А. Рубинштейна «Демон» и картины М. Врубеля.

Существует довольно распространенное мнение, что незаслуженно забытых сочинений не бывает. История, рано или поздно, все расставляет по своим местам. В 2003 году в Мариинском театре показали новую постановку оперы Антона Рубинштейна «Демон», с режиссурой Льва Додина и под управлением Валерия Гергиева. Премьера её состоялась в Париже.

Сценическая судьба «Демона» сложилась счастливо. Его в одном только Мариинском театре ставили шесть раз. Три раза – до революции, и три раза – после, уже в Кировском театре. Известности «Демону» добавило то, что в 1905 году, в спектакле Коровина-Головина партию мятежного духа спел сам Федор Шаляпин. С той поры в коллективной музыкантской памяти навеки закрепились стереотипы исполнения партии и сценическая традиция поведения мятущегося романтического героя. Демон: весь в черном и с сумрачной думой на челе, облик романтического героя-бунтаря с роскошными развевающимися власами (собственная шевелюра Евгения Никитина, исполняющего партию – 2003 г.). Романтическая оболочка образа – налицо. Преодолеть клишированный образ своего героя Никитин мог только через музыку; знаменитые сольные номера партии – ария, ариозо, монолог и прочие – самые удачные места оперы. Общее впечатление довершают внушительность фигуры и медально четкие черты лица; в общем, по природной органике и фактуре Евгений к партии Демона подходил почти идеально.

Опера Рубинштейна прочно встроена в отечественный культурно-исторический контекст. Ее даже в музыкальных школах проходят, в программе музыкальной литературы.

Герои всех этих произведений в чём-то схожи и чем-то отличаются. Лермонтовский Демон мятежен, непримирим, знающ и мудр, прекрасен и коварен, вместе с отрицанием в его душе живёт и жажда идеала, стремление к восстановлению гармонии. Демон в опере отличается от лермонтовского гордого «духа отрицания», мятежного борца против Бога. Демон у Рубинштейна – одинокий, страдающий – ищет сочувствия и любви (в этом он близок герою картины Врубеля). Неслучайно партия Демона основана на мягких, певучих, плавных мелодических линиях («Не плачь, дитя», «На воздушном океане» см. Приложение 3).

Юный Демон есть у Врубеля. Его, как и Лермонтова, много лет преследовал этот «могучий образ». Широко открытые, бездонные, полные муки глаза… Воспалённые, запёкшиеся от внутреннего огня губы. Взор, полный отчаяния и гнева, устремлён куда-то прямо перед собой. Это голова гордого мыслителя, проникшего в тайны Вселенной и негодующего на царящую в мире несправедливость. Это голова страдальца-изгнанника, одинокого мятежника, погруженного в страстные думы и бессильного в своём негодовании. Таков Демон на одном из рисунков Врубеля.

На картине Врубеля «Демон сидящий» (1890) изображён сильный юноша с длинными мускулистыми руками, как-то удивительно беспомощно сложены, и совсем детским, наивным лицом. Кажется, если он встанет, то это будет длинный-длинный, быстро выросший, но ещё не вполне сложившийся подросток. Физическая мощь фигуры особенно подчеркивает беспомощность, детскость выражения лица с опущенными углами мягкого, немного безвольного грустного рта и детским выражением печальных глаз, точно он только что плакал. Юноша демон сидит на вершине горы и смотрит вниз, в долину, где живут люди. Вся фигура, взгляд выражают бесконечную тоску одиночества. Врубелевский Демон прекрасен и юн, полон сверхчеловеческой мощи и, как у Лермонтова, одинок, охвачен тоской, но в отличие от поэмы, в которой Демон –«Царь познанья и свободы», в картине преобладает чувство безграничной, непреодолимой тоски. Жгучая тоска светится в глазах, она мучительно сковывает руки Демона. И если в опере Демон пытается излить свою тоску Тамаре, то на полотне он один на один с Космосом, он изображён на фоне бездонного простора Вселенной.

Так же как поэма Лермонтова имеет несколько вариантов, так и Демон Врубеля представлен во множестве набросков и готовых работ, он многолик.

Если говорить о музыкальной интерпретации, то каждый исполнитель роли Демона привносит, в образ героя что-то своё.

 

 

Поэма «Демон» как квинтэссенция «демонизма» в творчестве М.Ю. Лермонтова

 

Первый вариант «Демона» Лермонтов набрасывает пятнадцатилетним мальчиком, в 1829 году. С тех пор он неоднократно возвращается к этой поэме, создавая её различные редакции, в которых обстановка, действие и детали сюжета меняются, но образ главного героя сохраняет свои черты.

Демон Лермонтова – это его мука, предельный концентрат ее, все противоречия и странности его души, злой гений “безочарованья существа его поэзии”. Поэтому Демон Лермонтова так разнится от своих литературных собратьев и разнится, прежде всего, двумя качествами:

Прежде всего, он необычайно многогранен: он мятежен и непримирим, как мильтоновский Сатана; знающ и мудр, как байроновский Люцифер; еще более прекрасен и соблазнителен и в то же время коварен, чем герой Виньи из поэмы “Элоа”; а по мощи отрицания даже превосходит гетевского Мефистофеля.

В нем есть неведомая этим героям неудовлетворенность – не только миром, но и самим собой. По мнению Ломинадзе С.В, вместе с отрицанием и навязанным ему злом (мотив навязанного зла, наказания злом тоже впервые прослеживается Лермонтовым), в нем живет жажда идеала. Рефлексующий сатана очень человечен. И в то же время мощь его энергии (отрицательной, но могущей быть преобразованной в положительную) даже во зле поднимает его над людьми. Накал недоступных человеку страстей: и мощь любви, и мощь ненависти, и мощь ума и страдания, – и дает ему право ропота, противостояния, оспаривания правоты с Богом. Ломинадзе С.В. считате, что это не романтический, таинственный, облагороженный злодей, сильная личность, это и не холодный разочарованный мудрый скептик подобно Мефистофелю, скорее, это безочарованный и мучащийся безочарованьем несчастный, жаждущий перемены, разнообразья, очарования, плотности впечатлений и ощущений вместо пустого разреженного пространства вне-любви. Это духовное существо, жаждущее добра и понимания и взамен готовое принять искупление, существо, которое, пожалуй, в итоге именно мукой одиночества, концентрацией бродящих желаний, настоенностью не имеющих выхода и применения страстей, повышенной энергетичностью своего инфернального невидимого тела выше и значительней духовно и нравственно слабого человека. Зло выше равнодушия, а зло высокое нравственнее зла низкого, – эта мысль промелькнет еще в “Маскараде”. Лермонтов был максималистом, его демон разрывал его на части.

Стоит отметить генезис и развитие образа Демона в лирике Лермонтова. В “Маскараде” эта проблема получила художественное воплощение, его Арбенин, человек огромной воли, могучей души, “гордого ума”, берет на вооружение не пассивное добро, а протестующее зло, представляющее собою взбунтовавшееся, оскорбленное добро: это высокое зло, восставшее против зла низменного, царящего в обществе. На путь порока Арбенин вступает сознательно, в знак протеста, неприемлемости условных законов презираемого им общества. Так в “Маскараде” Лермонтов не просто спускает вселенского протестанта на землю, а вводит его в гущу современности, в окружение светской толпы. Погружение “могучего духа” в быт оказалось плодотворным для изображения того и другого. Первый обрел плоть и кровь живого, хотя и исключительного человека, второй наполнился глубоким вселенским смыслом: в быте отразилось бытие. “Бесовское” начало Арбенина, разными гранями объективированное в его спутниках-двойниках Казарине, Шприхе, Звездиче и Неизвестном, имеет в своей основе метафизическую природу. Неоднозначность каждого из образов, в каждом из которых “черт в душе сидит”, которые суть тени, отбрасываемые Арбениным, его “темное начало”, допускает условность и неоднозначность зла в мире, которое достигает наибольшей глубины трактовки в поэме Лермонтова “Демон”. И все-таки это зло еще отделимо, сама тема двойничества предполагает возможность подобного разделения, отделения зла внутри человека, светлую часть его существа от темной. Можно сказать, что “бесовщина” Лермонтова направлена на то, чтобы размыть эту еще разделяющую добро и зло грань (к слову сказать, и “демонизм” Печорина как раз заключен в таком вот смешении, перестановке добра-зла, исходящей не из бытующей морали, а единственно из собственных представлений, как бы вопреки). Тем не менее, Лермонтов не вызывает однозначной симпатии к вселенскому протестанту, олицетворяющему силы зла, не делает из него культ, не восхищается, не славословит его подобно романтикам, – во зле его он ищет истоки добра. Не меняя их местами, не оборачивая одно в другое, он ищет причины постоянного зарождения и существования в мире величайшего зла (высокого зла против низкого), и добра как простой неискушенности “морем счастия и зла”. Его инфернальность – это в какой-то мере степень овладения истиной и знанием мира, законов и условий его существования. Поэтому она трагична, поэтому неразрешима, поэтому мрачна и горда, она всегда – прежде всего “гордый ум”, и ярко выражена в стихотворении “Мой демон” (1829):

Собранье зол его стихия.

Носясь меж дымных облаков,

Он любит бури роковые,

И пену рек, и шум дубров.

Меж листьев желтых, облетевших

Стоит его недвижный трон;

На нем, средь ветров онемевших,

Сидит уныл и мрачен он.

Он недоверчивость вселяет,

Он презрел чистую любовь.

Он все моленья отвергает,

Он равнодушно видит кровь,

И звук высоких ощущений

Он давит голосом страстей,

И муза кротких вдохновений

Страшится неземных очей

 

Демон, безнадежно любящий жизнь, унылый и тоскующий, подверженный высоким ощущеньям, которые намеренно давит в себе голосом страстей (следовательно, подверженный и страстям), абсолютно одинокий – это фигура не борца, а скорее некоего прозревшего пустоту и отверженность бытия и надевшего маску циника, “лишнего” в мироздании, отверженного, но не смирившегося творения, избравшего орудием противопоставления насмешку. Насмешка над суетностью и напрасностью бытия, над мелочностью человеческих страстей и надежд – от того же трагического всезнания. Но, насмехаясь, он в то же время

…любит пасмурные ночи,

Туманы, бледную луну,

Улыбки горькие и очи,

Безвестные слезам и сну…

 

Естественно, что с познанных им вселенских прозрений

 

…Ему смешны слова привета

И всякий верящий смешон;

Он чужд любви и сожаленья,

Живет он пищею земной,

Глотает жадно дым сраженья

И пар от крови пролитой…

 

Вот суть взаимоотношений Демона с миром (зла с добром) – снисходительная насмешка. И вот – его “Демон” (1841), вобравший в себя всю боль и безнадежность человечества. Символ вечной его неустроенности. С первых же строк выступает неоднозначность образа падшего ангела:

 

Печальный Демон, дух изгнанья,

Летал над грешною землей,

И лучших дней воспоминанья

Пред ним теснилися толпой…

…Ничтожной властвуя землей,

Он сеял зло без наслажденья,

Нигде искусству своему

Он не встречал сопротивленья –

И зло наскучило ему…

 

Редакций “Демона” насчитывается восемь. Первоначально образ Демона был прямолинейнее, борьба внутри него заканчивалась перевесом зла, ненависти, и соблазнение им Тамары представлялось преднамеренной местью за невозможность любви. Впоследствии Лермонтов настолько углубил, расширил этот образ, наделил его такими противоборствующими раздирающими страстями, что его неоднозначность породила целый ряд трактовок в осмыслении образа. С одной стороны – мощь свободного разума, а с другой – созидательная и в то же время разрушительная страсть, противоречивое единство этих двух начал, напряженная жизнь духа, неискоренимое стремление к восстановлению гармонии, связи с миром – и невозможность его осуществления сообщают этому образу не только трагизм, но и необыкновенную динамичность. Развивающийся на втором плане повествования “метаконфликт” между Демоном и Тамарой, с одной стороны, богом и созданным им миропорядком – с другой, наполняет содержание поэмы глубоким философским “сверхсмыслом”. Встреча с Тамарой для Демона – не залог “возвращенного рая”, а новая ступень в его исканиях “с начала мира”. Глубинный сверхсмысл поэмы – во зле от зла, в обречении добром на зло, в невозможности метаморфоз, и даже во зле от добра. Если западные писатели основным конфликтом между Богом и сатаной рассматривали жажду свободы и от нее – бунт сатаны против Бога, получавший различное толкование в том или ином случае, то Лермонтов переносит конфликт совсем в иную сферу. Его демон бунтует против собственной природы, желает любви и перерождения, а наказание его Богом мыслится в запрете данного перерождения, иными словами, в сохранении зла. Мотив возрождения “к жизни новой” превращается в сюжетный лейтмотив, хотя какое-то время Демон и остается прежним духом зла, борясь между зарождающимся чувством любви и привычкой к злу. Сила любви, связанная, прежде всего, с добром, приводит к тому, что он готов отказаться если не от зла вообще, то от “умысла жестокого” – обольщения хранимой богом Тамары.

…Тоску любви, ее волненье

Постигнул Демон в первый раз;

Он хочет в страхе удалиться…

Его крыло не шевелится!

И чудо! из померкших глаз

Слеза тяжелая катится…

 

И вот – кульминация его борьбы, решимости начать жизнь новую:

 

…И входит он, любить готовый

С душой, открытой для добра,

И мыслит он, что жизни новой

Пришла желанная пора…

 

Именно в этот момент между Демоном и Тамарой становится бог в лице Ангела – “хранителя грешницы прекрасной”, с преждевременным, все испортившим обвинением:

…Дух беспокойный, дух порочный,

Кто звал тебя во тьме полночной?

Твоих поклонников здесь нет,

Зло не дышало здесь поныне;

К моей любви, в моей святыне

Не пролагай преступный след…

 

Это можно понять как искушение, провокацию Бога, тонкую месть, нежелание преображения зла. Сложнейшая психологическая ситуация с многообразным смысловым подтекстом, когда в душе героя сосуществуют сразу несколько взаимоисключающих чувств и волевых импульсов (кипение и противоборство любви к Тамаре и “яда” жгучей, “старинной ненависти” к Богу; непреклонность и смятение; злоба и коварство; предчувствие катастрофы и отчаянно-дерзкое устремление к ней) так и не разрешается однозначно. В свете происшедшей от встречи с ангелом метаморфозы, когда

…злой дух коварно усмехнулся;

Зарделся ревностию взгляд,

И вновь в душе его проснулся

Старинной ненависти яд…

 

Его монолог, обращенный к Тамаре, можно трактовать только как намеренный обман с целью покорения Тамары наперекор сопернику, когда в ход идут все средства: от возбуждения жалости до призыва к спасению, однако, сколько в нем всамделишной горечи, правды и боли. Да, это уже ложь, но одновременно и неподдельное движение смертельно уставшей души, предельный миг искренности и готовности к томившему его идеалу оставить мир “в неведенье спокойном”, порыв откровенности и слабости.

…Я тот, чей взор надежду губит;

Я тот, кого никто не любит;

Я бич рабов моих земных,

Я царь познанья и свободы,

Я враг небес, я зло природы,

И, видишь, я у ног твоих!..

Меня добру и небесам

Ты возвратить могла бы словом.

Твоей любви святым покровом

Одетый, я предстал бы там

Как новый ангел в блеске новом.

О! только выслушай, молю,

Я раб твой, я тебя люблю!

Что без тебя мне эта вечность?

Моих владений бесконечность?

Пустые звучные слова,

Обширный храм – без божества…

 

Поистине философией зла можно назвать монолог Демона:

…Какое горькое томленье

Всю жизнь – века без разделенья

И наслаждаться и страдать,

За зло похвал не ожидать,

И за добро вознагражденья;

Жить для себя, скучать собой

И этой вечною борьбой