История создания цикла стихотворений «Еврейские мелодии»

Дело в том, что «Еврейские мелодии» писались в период времени, предшествующий свадьбе Байрона, когда он старался уверить себя и других, что он поставил крест на прошлом, что он счастлив или по крайней мере спокоен, уравновешен и способен светло смотреть в будущее. И вдруг такой отчаянный вопль души: «Я хочу плакать, иначе это отягченное сердце разорвется». Откуда такая подавленность?.. Полгода тому назад поэт забросил свой дневник, оканчивающийся цитатой из «Короля Лира»: «Шут, я с ума сойду!» Общественные и личные дела одинаково плохи и наводит только на мрачные мысли. Во Франции восстановлены Бурбоны: «Повесьте же философию!» - цитирует Байрон опять Шекспира. В личной жизни никакой отрады: «В двадцать пять лет, когда лучшая часть жизни минула, хочется быть чем-нибудь; а что я такое? Человек двадцати пяти лет и нескольких месяцев – и больше ничего. Что я видел? Тех же самых людей по всему свету – ах, и женщин к тому же». В прошлом у него нет ничего – настолько ничего, что он не хочет возвращаться к своим воспоминаниям, «как пес на свою блевотину» (еще одна реминисценция из Библии). Впереди ему улыбается «сон без снов» (еще отзвук Шекспира). Старая и несчастная любовь его к Мэри Чеворт еще не пережита: она несчастна замужем, пишет ему дружеские письма, с грустью и сожалением вспоминает о прошедших днях, «счастливейших в ее жизни». Он глубоко страдает, старается забыться в кутежах среди веселых гуляк и доступных подруг, но еще больше ухудшает состояние своей души. Им овладевает желание прибегнуть к героическому средству для излечения: «Я исправлюсь, я женюсь, - если только кто-нибудь захочет взять меня».  Через несколько месяцев его будущая жена, Анабелла Мильбанк, не отказалась его взять, и он добросовестно старается быть достойным ее совершенств и быть счастливым тем счастьем, которое ему даруют. Намерения у него прекрасные и плоть тверда, но дух немощен. Старые разочарования отравляют новую надежду, старая любовь обесцвечивает новую любовь. В позднейшей своей поэме «Сон» он утверждает, что даже когда он «стоял перед алтарем рядом с прелестной невестой, в его мысленных взорах пронеслась картина последнего, печального свидания с другой девушкой, - пронеслась и исчезла, и он стоял, спокойный и беспечный, произносил положенные обеты, но не слышал собственных слов, и все предметы кружились вокруг него…» Вот он уже счастливый супруг, и все считают его таковым, да и он сам готов верить в свое возрождение, но чуткое сердце женщины не могло обмануться: леди Байрон с замечательной прозорливостью угадывала, что ее муж не приобрел покоя своей мятежной душе. «Я помню, - говорил Байрон, - как, проведя в обществе целый час в необычайной, искренней, можно даже сказать блестящей веселости, я сказал жене: - меня называют меланхоликом, даже злоупотребляют этим названием, - ты видишь сама, Bell, как часто это оказывается несправедливым. – Нет, Байрон, - отвечала она, - это не так; в глубине сердца ты – печальнейший из людей, даже в те минуты, когда кажешься самым веселым…» Очевидно, «душа его была мрачна» хронически, даже в промежуток времени между успешным предложением и свадьбой, и если он на людях старался замаскировать свою мрачность манерами светского человека, то в момент творчества он не в силах был лгать себе и изливал свою душу под прозрачной фикцией израильского мудреца или царя.

Впрочем, он не всегда прибегал к этому  приему. В числе «Еврейских мелодий» есть несколько таких, в которых  и при другом соседстве никто  не смог бы усмотреть ничего восточного или библейского: это субъективная лирика чистейшей воды, и основной тон ее все тот же беспросветно меланхолический. Таково необыкновенное по простоте и искренности небольшое  стихотворение «Солнце бессонных», обработанное для музыки многими композиторами: все уже пережито, но и воспоминания о прошлом только мерцают бессильными лучами, как меланхолическая звезда, а греть не могут.

Из любовных стихотворений, вошедших в цикл «Еврейских мелодий», нет  ни одного, которое было бы навеяно  наивной страстностью «Песни песен», и все они носят чисто северный, меланхолический характер, воплощая также несомненно пережитые автором моменты. Одно только, открывающее весь цикл («Она шла в своей красе»), по отсутствию тяжелого раздумья, резко отличается от всех дальнейших стихотворений, несмотря на свое изящество и богатство образов; впрочем, оно и было присоединено к остальным лишь впоследствии, и очевидно не слито с ними  единством настроения. Зато другое («О, похищенная во цвете красоты»), обращенное к неизвестной умершей девушке, вполне поддерживает господствующий тон безнадежной грусти: на безвременную могилу, у журчащего потока, печаль часто будет приходить, чтобы склониться изнеможенной головой и напоить свои тяжелые мысли грезами; все прошло, - слезами не возвратить невозвратного, но это утешение не осушает на единой слезы…

Таков состав разбираемой группы стихотворений. Приступив к ней чисто внешним  образом, как к заданной теме, поэт недолго выдержал роль объективного виртуоза, а вложил тотчас же в свой урок дорогие мысли и выстраданные чувства. Это обеспечивает «Еврейским мелодиям» почетное место среди  прочих лирических произведений Байрона, а следовательно и во всемирной поэзии.

Глава 2. Анализ стихотворений.

Творчество великого английского  поэта Дж. Байрона известно российскому интеллигентному читателю по русским переводам XIX века. Байрона переводили И. Козлов, В. Любич-Романович, Д. Минаев, А. Соколовский, П. Козлов, Н. Гнедич, Л. Мей, А. Фет, А. Толстой, А. Майков, Аполлон Григорьев, В. Жуковский . Все они «испробовали свою руку на том или ином стихотворении Байрона, и всех их постигла неудача… под грудой словес нового времени- всеми этими грёзами, лихорадками, горестями, припадками –погибает Байрон.

 Байрон и дешёвый байронический  напев- это всё же две вещи  совершенно разные»,- так пишет  о « байронической моде» второй  половины XIX века один из исследователей  переводов Байрона в России( 41, 42) . М. Ю. Лермонтов перевёл всего три стихотворения Дж. Байрона: «Прости», «В альбом» и «Душа моя мрачна».Если разбирать перевод последнего стихотворения строку за строкой и сопоставлять с оригиналом (по изданию), то нетрудно обнаружить ряд отступлений от подлинника. «Как!- сказали бы сторонники подстрочной точности,- у Байрона не говорится, что арфа –золотая! Зато он говорит, что царь Саул «can brook to hear», а у Лермонтова нет этого и в помине! Нет у него и «нежности в перстах»,и «жжения в мозгу», и «глубины в напеве», и «бессонного молчания», а главное,- нет последней, решающей альтернативы-« And break at once or yield to song » .

Кроме того, поэтика оригинала и  перевода значительно отличаются друг от друга. Почему же перевод М. Лермонтова столь же нежен и прозрачен, как  оригинал Дж. Байрона? Дело в том, отмечает исследователь, что ввиду совершенно иной, нежели в английском, природы русского языка, где большинство слов многосложны, Лермонтов избрал для отражения рубленности, односложности языка английского свой собственный приём, подсказанный ему интуицией или Богом… Он отбросил ряд описательных эпитетов, стянул в некоторых местах несколько слов в одно…Так всегда в поэзии- слова в ней светят не только собственным светом, но и отражают свет соседних слов, создавая сложный эффект , не всегда поддающийся разъяснению».

 

   Трудно сказать, кто сочинил  стихотворение «Душа моя мрачна»-  Дж.Байрон, М. Лермонтов или некто третий, кто диктует иногда поэтические строки гениям. Однако попытаемся , со своей стороны, по- своему сравнить английский и русский тексты  с выходом за рамки непосредственно вербального текста , с учётом метапоэтических комментариев автора оригинального текста. Стансы написаны Байроном в две строфы , каждая из которых представляет собою октаву с рифмовкой АБАБ БВБВ , образующей геометрический орнамент. М. Лермонтов, используя сугубо русские приёмы стихосложения, умещает содержание в 16 строк , равных по объёму двум октавам Байрона, используя при этом вольный ямб и перекрёстную рифму. Среди эпистолярного наследия Байрона находится примечательное высказывание поэта о миссии писателя и роли самого текста: « Произведение должно зависеть не от автора, а от самого себя. Я убедился, что текст, в поставленных мною границах, едва ли может охватить всю путаницу внешних событий и вызываемых ими размышлений». Это откровение поэта написано в 1818 году, когда наука текстология только зарождалась. Но Байрон уже обратил внимание на самостоятельность и самоорганизацию текста, явление, которое будет открыто значительно позже. По- видимому, Провидение подсказало Лермонтову передать единство и настроение стиха Байрона без сохранения внешней формы:

 

My soul is dark- Oh! Quickly string

                                                      Душа моя мрачна. Скорей, певец, скорей!

The harp I yet can brook to hear  

                                                      Вот арфа золотая  :            

       And let thy gentle fingers fling

                                                     Пускай персты твои, промчавшися по ней,

 

Its melting murmurs o’er mine ear.

                                         Пробудят в струнах звуки рая.

If in this heart a hope be dear,

                                         И если не вовек надежды рок унёс,-

That sound shall charm it forth again:

                                          Они в груди моей проснутся,

If in these eyes there lurk a tear,

                                           И если есть в очах застывших капля слёз,

‘Twill flow, and cease to burn my brain.

                                            Они растают и прольются.

But bid the strain be wild and deep,

                                             Пусть будет песнь твоя дика. Как мой венец,

Nor let thy notes of joy be first:

                                              Мне тягостны веселья звуки!

I tell thee, minstrel, I must weep,

                                               Я говорю тебе: я слёз хочу, певец,

Or else this heavy heart will burst,

                                               Иль разорвётся грудь от муки.

For it hath been by sorrow nursed,

                                               Страданьями была упитана она,

And ached in sleepless silence long,

                                                Томилась долго и безмолвно,

And now ‘tis doomed to know the worst,

                                                 И грозный час настал- теперь она полна,

And break at once- or yield to song.

                                                 Как кубок смерти, яда полный!

 

 

    Интересна судьба перевода  другого стихотворения Байрона  из цикла «Еврейские мелодии»- «Она идёт во всей красе».На русский язык стихотворение переводили Н. Макаревич, Д. Ознобишин, И. Козлов, П. Козлов, Н. Берг, Д. Михайловский, В. Костров, «Алеко» и С. Я. Маршак. Написанное в 1814 году  ,стихотворение и поныне является мировым поэтическим шедевром. Наиболее известен русский перевод С. Маршака, основателя российской школы художественного перевода, которому удалось передать не только настроение и смысл произведения Дж. Байрона, но и воспроизвести средствами русского языка и русской поэтики форму английского стиха в 3 строфы по 6 строк в каждой с рифмами типа АБАБАБ. Перевод этого стихотворения Маршаком знаменовал собою появление новой школы в истории перевода , соединяющей «поэтическое прозрение с серьёзным изучением автора». Перевод признан лучшим и включён в одно из последних собраний сочинений Байрона. Глубокий анализ переводов «Еврейских мелодий» и истории создания этого цикла произведён Н. Демуровой с привлечением богатого текстологического материала. Последователи новой школы перевода удачно использовали метод Маршака , в основу которого легла строгая самодисциплина, подчинение собственного таланта особенностям переводимого автора , стремление к правдивому и точному воспроизведению.

 

Она идёт во всей красе-

Светла, как ночь её страны,

Вся глубь    небес и звёзды все

В её очах заключены.,

Как солнце в утренней росе,

Но только мраком смягченыю

 

Прибавить луч иль тень отнять-

И будет уж совсем не та

Волос агатовая прядь,

Не те глаза, не те уста

И лоб, где помыслов печать

так безупречна , так чиста.

 

А этот взгляд, и цвет ланит,

И легкий смех, как всплеск морской,

-Всё в ней о мире говорит,

Онв в душе хранит покой

И если счастье подарит,

То самой щедрою рукой!

 

Таким образом, при анализе художественного  произведения зарубежной литературы между  читателем, исследователем и автором  стоит переводчик, игнорировать которого недопустимо. Для высококвалифицированного анализа художественного текста помимо знаний об истории произведения и личности автора очень важно  иметь данные о личности переводчика  и истории переводов того или  иного произведения.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Заключение.

Данный период жизни и деятельности Байрона стал этапом качественно  новых творческих поисков поэта  и достижения им подлинной духовной зрелости, что выразилось в ощутимом усложнении художественного опыта  романтика. Именно в этот период литературной деятельности Байрона на свет появились  произведения, справедливо считающиеся  сегодня наиболее значительными  в творческой эволюции английского  поэта. Одной из ведущих тенденций  позднего творчества Байрона следует  считать стремление к философскому осмыслению важнейших коллизий бытия. Освоение этой проблематики у Байрона  связано, прежде всего, с библейской тематикой, что во многом обусловлено  как национальной литературной традицией, восходящей к Мильтону, так и интенсивными философско-религиозными исканиями  поэта-романтика.

Байрон в течение всей жизни  был убежден в том, что вера необходима человеку для осознания  своей нравственной полноценности  и может служить опорой в мире, потерявшем прочные устои. В то же время он не был ортодоксальным христианином. Интеллектуальная честность и пытливость ума побуждали Байрона к неустанным религиозно-философским и этическим  исканиям и к постоянной полемике с различными доктринами, не дающими  удовлетворительных ответов на важнейшие  онтологические вопросы. Осознание  невозможности найти такие ответы в сфере религии и философии  побудило поэта обратиться к поиску художественных средств для постановки важнейших мировоззренческих проблем. Эти художественные искания, отразившиеся, прежде всего, в позднем творчестве Байрона, воплотились в стремлении поэта создать обобщенную и универсальную модель взаимоотношений человека и бытия, принимающую форму авторского мифа.