Приключения Оливера Твиста

Создается ли у нас в  результате суммирования этих различных  сторон какое-то общее впечатление  относительно характера изображенной автором действительности? Несомненно, создается. Мы понимаем, что это мир продажности, коррупции, лукавого расчета. Но задается ли автор сознательной целью показать внутреннюю функциональную связь всех этих явлений? Пока что этого нет, и именно здесь кроется различие между двумя периодами реалистического творчества Диккенса: в то время как в первый период, о котором только что шла речь, Диккенс в этом отношении еще в значительной степени эмпирик, «в дальнейшем своем художественном развитии он будет все больше подчинять свое творчество поискам обобщений, сближаясь в этом отношении с Бальзаком».

3.  Идейно-художественное своеобразие романов Диккенса позднего периода творчества («Большие надежды»).Жанровое и сюжетное своеобразие поздних произведений  

Последние романы Диккенса «Большие надежды» (1860—1861), «Наш общий друг» (1864—1865) и «Тайна Эдвина Друда» (1870) объединены рядом общих черт, которые позволяют говорить о развитии и закреплении тенденций детективного жанра в творчестве Диккенса.

Таинственное преступление, на раскрытие которого направлены усилия ряда персонажей, вообще довольно часто  встречается в романах Диккенса. В «Мартине Чезлуите», в «Николасе Никльби», в «Оливере Твисте», в «Холодном доме», «Тяжелых временах» и «Крошке Доррит» встречаются всякого рода зловещие преступники и убийцы, но в то же время ни одно из этих произведений не может быть безоговорочно названо детективным романом. Преступление, правда, является двигателем сюжета, оно организует интригу, оно помогает расставить действующих лиц, оно яснее распределяет нравственные светотени - все это так. Но преступление и связанное с ним раскрытие тайны не являются здесь основным содержанием произведения. Содержание его значительно шире.

Движение и переплетение индивидуальных судеб (куда какая-нибудь тайна мрачного характера входит лишь в качестве составного элемента) играли во всех этих романах подсобную роль и служили основной, более широкой задаче, символизируя темные, таинственные силы изображаемой действительности.

В так называемом криминальном, или же детективном, романе дело обстоит иначе. Центр тяжести переносится на индивидуальный, эмпирический факт, на самый способ, каким было совершено преступление, или же на способы его раскрытия. Характерно, что в готической литературе основной интерес читателя привлекала фигура преступника, нередко (в типичных случаях, вроде Мельмота) окруженная мистическим ореолом. Преступление может быть уже известным или его может и вовсе не быть. Важны намерения, важна «философия зла», важен самый носитель злого начала как явление идейное, независимо от его реальных действий (Манфред, Мельмот).

В детективном романе важно  само преступление, а главное (и отсюда название жанра) — вся сложная  механика выяснения, которая, собственно, и составляет сюжет такого рода произведений. Читатель как бы приобщается к активному расследованию судебного казуса и неустанно участвует в решении задачи, которая вначале преподносится ему в виде уравнения с довольно большим количеством неизвестных (впрочем, тут возможно и постепенное нарастание их числа). Решение этого уравнения и составляет поступательное движение типичного детективного романа.

Детективный жанр, впервые  нашедший свое законченное выражение в новеллах Эдгара По, в Англии приходит в соприкосновение с так называемым сенсационным романом и в 50—60-е годы приобретает необычайную популярность. Писатели типа Чарльза Рида и Уилки Коллинза особенно культивируют этот жанр и придают ему известную законченность. Элементы «черного» романа и детективной новеллы в сочетании с мелодраматической любовной интригой на фоне современной жизни — таков в основе своей состав этого романа.

Всякого рода таинственные приключения, переодевания, исчезновения, «воскресения из мертвых» (на основе мнимой смерти героя), похищения, ограбления, убийства — все это является неизбежным аксессуаром. Произведения такого рода кишат странными, страшными персонажами: лунатиками, морфинистами, курильщиками опиума, всякого рода маньяками или шарлатанами, гипнотизерами, прорицателями и т. п. Вся эта литература, в особенности романы Уилки Коллинза, оказала на Диккенса несомненное влияние.

Начиная с «Больших надежд»  и кончая «Тайной Эдвина Друда», мы можем наблюдать процесс постепенного снижения социального пафоса и переключения внимания автора на детективно-криминальную тему. В этом отношении «Большие надежды», так же как «Наш общий друг», занимают промежуточное положение. Но поскольку криминальная тема и детективное «раскрытие тайны» еще не полностью овладели сюжетом и оставляют место также и для относительно широкой картины социальной действительности (в «Больших надеждах» — это эпизоды городской жизни Пипа, в «Нашем общем друге» — это главным образом сатирическое изображение светского общества). И только «Тайна Эдвина Друда» может быть названа детективным романом в полном смысле этого слова.[18]   

Особенности реалистического метода в романе

Роман «Большие надежды» интересно  сравнить не только с ранними произведениями Диккенса, но и с романами Бальзака. Более ранние произведения Диккенса, и «Холодный дом» и «Крошка Доррит», чрезвычайно близки творчеству Бальзака по своей теме и по самому направлению мысли. Диккенса и Бальзака прежде всего сближает самая грандиозность художественного замысла, хотя этот замысел и воплощается у них по-разному.

Роман «Большие надежды» по своей теме сходен с «Утраченными иллюзиями» Бальзака.

И там и здесь — история  карьеры молодого человека. И там  и здесь - мечты о славе, о богатстве, о блестящей будущности. И там и здесь - разочарование после знакомства героя с жизнью. Но при этом у Бальзака каждое разочарование молодого человека является результатом очередного столкновения с каким-либо типичным явлением буржуазной действительности. Каждое разочарование есть результат опыта, конкретного познания, есть признак приобретенной мудрости, что в современном Бальзаку обществе равносильно ране, нанесенной чистому сердцу. Теряя иллюзии, герой обретает мудрость, становится «достойным» членом общества, где все построено на хищнических, античеловеческих законах. Поэтому идейным итогом произведения является критическое разоблачение буржуазной действительности, приспособление к которой покупается ценой утраты всего прекрасного, что есть в человеке.

Хотя «Большие надежды» тоже посвящены в известной мере утраченным иллюзиям, характер разочарования героев Диккенса очень далек от бальзаковского.

Пип, герой «Больших надежд», пассивным долготерпением ожидает счастья, которое должно свалиться на него с неба. Основная причина разочарования Пипа заключается в том, что его покровителями, оказываются не знатная, богатая старуха и ее прекрасная воспитанница, а беглый каторжник, которого Пип некогда спас от преследований. В самой разочарованности Пипа не заложено, таким образом, того критического, разоблачающего по отношению к буржуазной действительности содержания, какое имеется у Бальзака и какое имелось в прежних романах Диккенса.

Сюжет романа подан настолько  индивидуализованно, что обобщающая тенденция в нем существует где-то рядом с «частным» опытом героя.

Действительность обрисована в достаточно мрачных, чуть ли не разоблачающих  тонах (в особенности лондонские эпизоды), но сам герой охотно согласился бы существовать в ней при более благоприятных условиях, мог бы, в конечном счете, приспособиться и к этим обстоятельствам,

И в то же время эта  «приспособляемость» героя (в сочетании  с некоторыми другими отрицательными чертами, о которых еще будет  сказано) тоже не находит однозначной  нравственной оценки на страницах романа.

Все это возможно лишь потому, что социальный пафос автора здесь приглушен и что интерес романа в значительной степени сосредоточен на выяснении того, кто является действительным покровителем героя, то есть на выяснении «тайны», не имеющей широкого обобщающего значения.

В этом романе Диккенс частично возвращается к своим более ранним произведениям, в центре которых  стоит фигура обездоленного маленького героя, подверженного всем испытаниям суровой жизни.

Пип напоминает и Оливера Твиста и Дэвида Копперфилда. Да и самое построение романа как бы возвращает нас к исходным позициям диккенсовской поэтики, когда сюжет произведения строился вокруг биографии героя и в основном с ней совпадал («Оливер Твист», «Николас Никльби», «Дэвид Копперфилд»). Такой метод «однолинейного» построения тем более естествен в тех случаях, когда рассказ, как в «Больших надеждах», ведется от первого лица, и, следовательно, объем изображаемой действительности полностью совпадает с индивидуальным опытом героя.

Уже с самого начала романа повествование идет по двум линиям: в подчеркнуто бытовом плане  описывается дом старшей сестры Пипа, свирепой миссис Джо Гарджери, сама она и ее муж, трогательно-добродушный кузнец Джо, а также их ближайшее окружение. С веселым юмором прослеживаются приключения Пипа в родном доме: дружба Пипа и Джо, этих двух страдальцев, угнетаемых свирепой сестрой и супругой, эпизод кражи напильника и пирога, тревожные переживания Пипа во время праздничного обеда, когда проводится неприятная параллель между поросенком на блюде и им самим.

Второй план повествования  связан с необычайными происшествиями в жизни юного Пипа, с его «личной биографией», и вводит нас в атмосферу криминально-детективного романа. Так первые сцены романа разыгрываются на кладбище, где на могилах родителей героя происходит встреча с каторжником, имеющая решающее значение для всей дальнейшей судьбы Пипа.

Даже трогательные подробности  о раннем сиротстве мальчика (вспомним для сравнения историю Оливера) даны здесь не только в сентиментальном  плане, но окружены элементами авантюрно-криминальной литературы тайн и ужасов.

И дальше, как бы резко  ни менялась жизнь героя, судьба все  снова и снова приводит его  к мрачным болотам позади кладбища, покой которых нередко нарушается появлением беглых преступников, ищущих здесь укрытия.

Этот второй план романа, связанный с вторжением в жизнь  Пипа мрачного, гонимого всеми каторжника Абеля Мэгвича, весь построен на тайнах, с первой встречи и кончая всеми теми эпизодами, когда незнакомец непостижимым образом дает знать Пипу о себе и о своем расположении к нему.

Эта, на первый взгляд необъяснимая, привязанность Мзгвича приводит не только к тому, что он обеспечивает Пипу завидное существование «юноши из богатого дома». Но, рискуя жизнью, ради встречи с ним возвращается в Англию (здесь еще раз напрашивается сравнение с Бальзаком: мотив зависимости молодого человека из буржуазного общества от отвергнутого этим обществом преступника).

В истории Мэгвича криминально-детективная линия романа находит свое наиболее яркое воплощение. Лишь к концу раскрываются все сложные сюжетные линии, связывающие Пипа с этим человеком через таинственный дом мисс Хевишем, а также с ее воспитанницей Эстеллой, которая оказывается дочерью Мэгвича.

Однако, невзирая на подчеркнутую зависимость линии Мэгвича от традиции «кошмарного» и детективного жанра, его история, тем не менее, не лишена и социально-обличительного смысла. Высшей точкой здесь является рассказ о его прошлой жизни, где Мэгвич на наших глазах вырастает в патетическую, трагическую фигуру вечно гонимого страдальца. Речь его звучит обвинительным актом буржуазному строю.

«В тюрьму и из тюрьмы, в тюрьму и из тюрьмы, в тюрьму и из тюрьмы, — так начинает он свою историю... — Меня таскали туда и сюда, изгоняли из одного города и из другого, били, мучили и гоняли. Я не более вас знаю о месте своего рождения... Я впервые помню себя в Эссексе, где я воровал репу для утоления голода... Я знал, что меня зовут Мэгвич, а крещен я Абелем. Как я узнал об этом? Так же, как я узнал, что одну птицу зовут воробьем, другую синицей...

Сколько я мог заметить, не было живой души, которая, завидев Абеля Мэгвича, не пугалась бы, не прогоняла его, не сажала его под замок, не мучила бы его. И так случилось, что, хотя я был маленьким, несчастным, оборванным существом, за мной утвердилась кличка неисправимого преступника» (глава XVII).

Биография Мэгвича — это вариант биографии Оливера Твиста, лишенный, однако, существенно важного элемента, благодаря которому Диккенс обычно спасал своих добронравных, но обездоленных героев. В истории Мэгвича Диккенс наконец показал, что может произойти с человеком в капиталистическом обществе без тех «добрых денег», к которым он так часто прибегал в конце своих романов, — Мэгвич остался внутренне благородной личностью (это видно по его бескорыстной привязанности к Пипу), но и нравственно и физически он обречен на гибель. Оптимизм прежних сюжетных концовок в романах Диккенса здесь окончательно сломлен.

Криминально-авантюрная атмосфера  романа усиливается еще сказочно-фантастическим элементом. Судьба сталкивает Пипа с мисс Хевишем, богатой полубезумной старухой, и ее хорошенькой, капризной и отнюдь не доброй воспитанницей Эстеллой, жизненное назначение которой — мстить всем мужчинам за обиду, нанесенную некогда ее покровительнице.

Дом мисс Хевишем окружен тайнами, Пипа впускают сюда по особому приглашению старухи, которую он, простой деревенский мальчик, по непонятным причинам должен развлекать.

Образ хозяйки дома выдержан в сказочных тонах. Вот ее первое описание, когда Пип входит в ее комнату, навсегда лишенную дневного света: «На ней было белое платье из дорогой материи... Башмаки у нее были белые, с головы спускалась длинная белая фата, прикрепленная к волосам белыми венчальными цветами, но волосы были совсем седые. На шее и руках сверкали драгоценные украшения, такие же украшения лежали и на столе. Кругом в комнате разбросаны были платья, не такие дорогие, как надетое на ней, валялись незапакованные чемоданы. Сама она, по-видимому, не кончила еще одеваться; на ней был только один башмак, другой лежал на столе подле ее руки; фата была наполовину приколота, часы и цепочка от них, кружева, носовой платок, перчатки, букет цветов, молитвенник — все было брошено кое-как на стол рядом с лежавшими на нем драгоценностями... Я заметил, что белое давно уже перестало быть белым, потеряло блеск, пожелтело. Я заметил, что невеста поблекла так же, как ее венчальные одежды и цветы... Я заметил, что платье ее некогда было сшито на стройные формы молодой девушки, а теперь висело, как мешок, на ее фигуре, представлявшей собой кости, обтянутые кожей» (глава VIII).