Проблема счастья в романе И.А. Гончарова "Обломов"

       Из училища Гончаров ушел в возрасте восемнадцати лет. Это была пора, когда еще только начинали складываться его воззрения на жизнь, смутно определяться его общественные интересы и понятия. Но уже тогда с достаточной ясностью наметились склонности Гончарова к гуманитарным наукам, литературе, призвание писать. Уже тогда была заложена основа эстетического вкуса юноши, понимания им родного, самобытного художественного слова. Впоследствии в «Необыкновенной истории» Гончаров указывал: «Писать - это призвание - оно обращается в страсть. И у меня была эта страсть - почти с детства, еще в школе!» [3, с. 65] Гончаров выпускался с радостным и волнующим ощущением наступающей личной свободы.

Все это сформировало характер Гончарова: спокойный, основательный, привыкший все делать на совесть и доводить до конца.

Юноша грезил о Московском университете, но матушка мечтала о помощнике. Но, Гончаров убеждает матушку, что к торговым делам неспособен. Свое заветное желание будущий писатель исполнил: поступил на словесное отделение университета.

    Университетские годы - это первая молодость Гончарова, это лучшая пора его молодости. Университет оставил в его душе «много счастливых мгновений», и воспоминания о нем всегда были «благороднее, чище, выше» всех других воспоминаний молодости.

      Одно из самых ярких воспоминаний Гончарова о студенческой жизни произошло в  день, когда Каченовский, начиная лекцию, провозгласил: «Вот вам теория искусства…, а вот и самое искусство». На лекцию по «Слову о полку Игореве» в аудиторию зашел сам Пушкин… «Когда он вошел <…>, для меня точно солнце озарило аудиторию: я в то время был в чаду обаяния от его поэзии; я питался ею, как молоком матери; стих его приводил меня в дрожь восторга… И вдруг этот гений, эта слава и гордость России – передо мной в пяти шагах! Я не верил глазам», – вспоминал потрясенный Гончаров. Это почти молитвенное благоговение перед именем Пушкина Гончаров сохранил на всю жизнь [28, c.69].   

    Молодежь, вливавшаяся тогда в Московский университет, в большинстве своем была охвачена благородным стремлением к знанию. «Мы, юноши, полвека тому назад, - замечает Гончаров, - смотрели на университет, как на святилище, и вступали в его стены со страхом и трепетом... Свободный выбор науки, требующий сознательного взгляда на свое влечение к той или другой отрасли знания, и зарождавшееся из того определение своего будущего призвания - все это захватывало не только ум, но и всю молодую душу»[3, с. 76]. Эта тяга к знанию, эта романтическая приподнятость стремлений составляли характерную черту прогрессивной русской молодежи того времени.

        Имея в виду второй год обучения, Гончаров писал: «Этот год (с августа 1832 по август 1833) был лучшим и самым счастливым нашим годом. Наша юная толпа составляла собою маленькую ученую республику, над которой простиралось вечно ясное небо, без туч, без гроз и без внутренних потрясений, без всяких историй, кроме всеобщей и российской, преподаваемых с кафедр. Если же и бывали какие-нибудь истории, в которых замешаны бывшие до нас студенты, то мы тогда ничего об этом не знали. Мы вступили на серьезный путь науки, и не только серьезно, искренно, но даже с некоторым педантизмом относились к ней. Кроме нее, в стенах университета для нас ничего не было. Дома всякий жил по-своему, делал что хотел, развлекался как умел - все вразброд, но в университет мы ходили только учиться, не внося с собой никаких других забот и дел» [20, с. 57].

Он любил литературу и уже тогда предчувствовал свое призвание к творчеству.

Юным Гончаровым руководила мысль, что чтение является не только средством обогащения знаниями, но и источником воспитания в себе человека гуманных стремлений.    Но страстное влечение к науке, к книге не уводило юношу от радостей жизни, не засушило его. Гончаров любил подолгу бродить по вечерней Москве, уходить далеко от дома. Или спешил в «Кремлевские сады», где назначена была встреча с прелестной юной "незнакомкой»... На вечерах у товарищей и знакомых, «когда гремел мазурки гром», всегда начинал танец именно он, Иван Гончаров, жизнерадостный, остроумный и общительный юноша. Был и у него свой круг друзей и товарищей по университету. Но в «Воспоминаниях» Гончаров не назвал их имен.

       Летом 1834 года Гончаров окончил Московский университет со званием «действительного студента». Осуществлена была заветная цель юности. «Я свободный гражданин мира, - восторженно восклицал он, - передо мною открыты все пути!» [3, с. 95] радостно забилось сердце, когда на четвертой версте от Симбирска, с самого высокого места над Волгой, показался, как бы расположенный в долине, город... Вот и родной дом. О, «сладость возвращения» к родительскому крову, - кто не испытал ее!

   После скромной студенческой жизни юноша на первых порах отдался весь "неге ухода". Как паром, его охватило "домашнее баловство". Все располагало к довольству, к бездумной, беспечной жизни. И так незаметно всему этому можно было поддаться, забыть о заветных стремлениях, погрузиться в тягучий поток повседневно праздной жизни и навсегда остаться здесь.

   «И по приезде домой, по окончании университетского курса, - говорит в своих «Воспоминаниях» Гончаров, - меня обдало той же «обломовщиной», какую я наблюдал в детстве. Самая наружность родного города не представляла ничего другого, кроме картины сна и застоя...Так и хочется заснуть самому, глядя на это затишье, на сонные окна с опущенными шторами и жалюзи, на сонные физиономии сидящих по домам или попадающиеся на улице лица» [28, c. 89].

   Но по-прежнему неудержимо влекла к себе Волга. Наслаждением было стоять на высоком берегу, откуда глазу открывалась необъятная картина, дышать этим свежим, прохладным воздухом, «от которого, как от летнего купанья, пробегает дрожь по телу» [3, с. 43]. Любовь к родине переполняла сердце молодого Гончарова. Нет, не богатство и карьера его цель! Он посвятит себя творческому труду и ради этого готов отказаться от тех материальных благ, которые могут обеспечить ему здесь, в Симбирске, его мать и Трегубов. Жизнь не пугает его. Он не боится труда. Он достигнет заветной цели.

   Пребывание в Симбирске в 1834-1835 годах оставило глубокий след в жизни молодого Гончарова. Сближение с действительностью открыло ему глаза на страшные пороки и гниль чиновно-бюрократической машины, укоренило в нем прогрессивные антикрепостнические настроения и еще более возбудило стремление к живой, творческой деятельности, к труду на благо родины.

     Не по душе пришлась молодому Гончарову жизнь родного города. Но у сердца свои законы, и было грустно прощаться с матерью, родным домом, Волгой, со всем, что было дорогим и незабываемым. Петербург влек его к себе как центр тогдашней общественной и литературной жизни. Там Гончаров надеялся найти удовлетворение своим умственным интересам, развернуть свои силы и способности. Духовные интересы, влечение к творческому труду уже стали для юноши выше других жизненных расчетов и соображений, - именно это характеризует нравственный облик молодого Гончарова. Он, не колеблясь, избирает свой жизненный путь [28, с. 90].

     Весьма излюбленным удовольствием на семейных вечерах Майковых была игра в вопросы и ответы. В этих турнирах остроумия всегда участвовал и Гончаров. Более того, он был, видимо, центральной фигурой. Чувствуется, что у спрашивающих имеется повышенный интерес к его мнению, что в нем видят знатока жизни и человеческих душ.

На вопрос: «Согласились ли бы вы отказаться от всякого земного счастья с уверенностью, что вы будете святым?» - следовал быстро ответ: «Я знаю счастье, которое не лишит меня святости. Зачем же мне от него отказываться?» [33, c. 443-449]

   Этот, как и другие, ответы Гончарова рисуют его как человека тонкого и живого ума, одаренного иронией, юмором и некоторой долей разумного скепсиса, что все потом так ярко отразилось в произведениях его художнического пера и письмах.

     Уже в пору писательской известности он писал Софье Александровне Никитенко, которая на протяжении многих лет была его добрым другом и замечательной помощницей в творческой работе: «У Вас (и во всей семье Вашей) вкоренилось убеждение, что я счастливейший смертный! Что же мне с этим делать!.. Но следили ли Вы, каким путем и когда достиг я этих благ и сколько лет пробивался сквозь тесноту жизни, чтобы добраться до этого, и то еще не совсем верного порта, т. е. до возможности не только всякий день обедать и спать на своей подушке, но даже и поехать за границу на казенный счет. А до тех пор? А пройденная школа двух десятков лет, с мучительными ежедневными помыслами о том, будут ли в свое время дрова, сапоги, окупится ли теплая, заказанная у портного шинель в долг» [4, c. 345].

Гончаров вынашивал в себе как художник образ светлого будущего своей родины и прекрасного русского человека. И в этом смысле он говорил о себе, что он «неизлечимый романтик, идеалист». Критически изображая действительность, Гончаров вместе с тем умел, как реалист, глубоко поэтизировать жизнь, открывать в ней то, что является само по себе поэтичным и вдохновляющим для человека. И не торжествует художник, видя, как былой восторженный мечтатель превращается в полного двойника своего дяди. Осенью 1852 года среди друзей и знакомых Гончарова, а затем и в петербургских литературных кругах распространилось известие: Гончаров отправляется в кругосветное плавание. Знавшие Гончарова люди были изумлены. Никто не мог подумать, что этот малоподвижный и флегматичный по внешности человек, «де-Лень», мог решиться на такой поступок.

   У каждого человека в жизни есть своя заветная романтическая мечта. У Гончарова - это была мечта о море, о кругосветных путешествиях. «Страстишка к морю жила у меня в душе», - признавался он. [3, с. 57] Однажды у Языковых Гончаров встретил их родственницу Августу Андреевну Колзакову. Она взволновала его, пробудила в нем надежды на любовь и счастье. Но отчего-то этот роман скоро угас или был с усилием погашен. И перед уходом в кругосветное плавание в памяти Ивана Александровича остался лишь, как он потом говорил, образ ее «чистой красоты». И он «уехал покойно, с ровно бьющимся сердцем и сухими глазами». Но через всю жизнь прошла романтика большой, но неразделенной любви его к Елизавете Васильевне Толстой. . Она быстро вытеснила из его памяти образы ранее любимых и идеализированных им женщин Гончаров особенно вменял ей в достоинство, в начале их отношений, отсутствие «умничанья» и «сентиментальничанья», внешней экзальтации. «Предо мною, - восклицает он, - идеал женщины, и этот идеал владеет мной так сильно, я в слепоте!» [28, c. 123]

      Мало радостей давала ему любовь: требовательность и сомнения неизбежно сопутствовали ему, разрушали надежды на счастье. «Позади у него, - говорил Гончаров о себе в третьем лице Е. В. Толстой (письмо от 25 октября 1855 года), - мало доброго: он увлекался иногда без пути и толку и часто страдал от того, что чересчур добросовестно смотрел бог знает на что. Вот источник его сомнений».

      Но, тем не менее, Гончарова можно назвать счастливым человеком, «баловнем судьбы», как говорил Добролюбов. Его детство было безоблачным, студенческие годы полны счастливых моментов, в литературе он сразу же приобрел успех и известность и даже в любви он, все-таки  был счастлив – счастлив мечтами и надеждами.

1.2 Проза И.А. Гончарова в литературном контексте

Когда в старости Гончаров оглядывался назад, в свое писательское прошлое, он всегда говорил о трех своих романах — «Обыкновенной истории», «Обломове», «Обрыве» — как о едином романном целом. Во всех трех романах нашло отражение понимание И.А. Гончаровым счастья: «...вижу не три романа, а один. Все они связаны одною общею нитью, одною последовательною идеею — перехода от одной эпохи русской жизни, которую я переживал, к другой — и отражением их явлений в моих изображениях, портретах, сценах, мелких явлениях и т.д.» У каждого его героя свой образ мышления, свой внутренний мир и, конечно же, свои представления о счастье. Гончаров очень тонко направляет читателя к правильному пониманию своих образов.

       Крайне  простые  по  своему  строению,  его  романы  богаты психологическим развитием содержания, характерными деталями; типы  сложны  и поразительно отделаны. «Что другому бы стало на десять  повестей,  -  сказал Белинский еще по поводу его «Обыкновенной истории», - у него укладывается  в одну рамку»  [4, с. 34]. 

В 1845 Гончаров напряженно работал над романом, который передал В. Г. Белинскому «для прочтения и решения, годится ли он». Этот роман — «Обыкновенная история» — вызвал восторженную оценку критика и его окружения. Напечатанный в «Современнике» в 1847, роман принес писателю настоящее признание. В первом же опубликованном произведении — романе «Обыкновенная история» — Гончаров явился истинным романистом: стал одним из творцов классического русского романа с его эпической широтой, обнимающей все разнообразие, пестроту и движение русской жизни, с драматизмом человеческих судеб рисуя в них осмысление счастья, с ясно выраженным авторским идейным и нравственным пафосом.

   Сюжет «Обыкновенной истории» содержит внутри себя «вечное» зерно – библейский мотив о «блудном сыне»: молодой человек покидает родительский дом, отправляясь в неведомый большой мир в надежде осуществить свои мечты и надежды на счастье.

Молодой Адуев – главный герой романа, о горе и бедах знает только «по слуху» - «жизнь от пелен улыбается ему». От этого «будущее представляется ему в радужном свете». Мать постоянно твердит: «Ты первый в мире», профессора прочат ему, что он «пойдет далеко». Но большей бедой для него было то, что мать «не могла дать ему настоящего взгляда на жизнь и не приготовила его на борьбу». Праздная барская жизнь и безделье развили в Адуеве «преждевременно сердечные склонности» и чрезмерную мечтательность.

   Счастье он видит не в труде и творчестве на пользу общества, трудиться казалось ему «странным», а в «возвышенном существовании», в непрерывном ощущении душевного восторга, в пленительных, но бесплодных мечтах о славе, подвигах, «колоссальной страсти», любви, - во всем том, что приводит его в «сладкий трепет». Его душа «утопает» в холеном теле, и он не задает себе вопроса, «зачем дана жизнь».

   «Обыкновенная история» — «первая галерея, служащая преддверием к следующим двум галереям или периодам русской жизни, уже тесно связанным между собою, то есть к «Обломову» и «Обрыву», или к «Сну» и «Пробуждению» [31, с. 234]. В конфликте Адуевых намечен конфликт Обломова и Штольца.

    В «Обыкновенной истории» еще нет, конечно, исчерпывающей картины представлений о счастье, полного образа того, что получило потом в «Обломове». Однако характер, представление о смысле жизни и понимания счастья достаточно полно представлен здесь в одной и, может быть, наиболее характерной сфере — сфере любовных чувств, сфере «страсти». «Полное изображение характера молодого Адуева, — писал Белинский, — надо искать <...> в его любовных похождениях» [1, с. 243].

     Десятилетия спустя антиромантический пафос становился все менее актуальным, и следующие поколения воспринимали роман иначе — как самую «обыкновенную историю» охлаждения и отрезвления человека, как вечную тему жизни. Многомерность авторской позиции и изощренность психологического анализа, ставшие устойчивыми чертами поэтики Гончарова, объясняются отчасти и своеобразным автобиографизмом романа: каждый из героев-антиподов психологически близок писателю, представляя разные проекции его душевного мира, частичку его жизни.