Развитие жанра басни в русской литературе xviii – XIX веков

 

“И мне такая  ж участь, Шмель,-

Сказал ему  я, воздыхая:

Лет десять, как  судьба лихая

Вложила страсть  в меня к стихам.

Я, лучшим следуя певцам,

Пишу, пишу, тружусь, потею,

И рифмы, точно  их, кладу,

А все в чтецах не богатею

И к славе  тропки не найду!“⁹

 

Как и в песнях, в  баснях Дмитриева героем оказывается человек, стремящийся найти смысл и счастье в духовной жизни. Утверждаемый поэтом идеал связан не с материальными ценностями, а  с богатством души, внутреннего мира. Многие басни при этом не содержат канонической моральной сентенции. Примером может служить басня “Воробей и зяблица“, сюжет которого взят из Буассара:

 

“Умолк Соловушка! Конечно, бедный, болен

Или подружкой  недоволен,

А может, и несчастлив в ней!

Мне жалок он !“ – сказал печально воробей.

“Он жалок? – Зяблица к словам его пристала,

Как мало в сердце ты читал!

Я лучше отгадала:

Любил он, так  и пел; стал счастлив – замолчал.“(203)

 

Мораль в данном случае сводится к наблюдению за психологическим  состоянием человека, переживающего  разные стадии влюбленности. Внимание к нюансам, оттенкам душевных переживаний и их внешнему выражению, свойственное поэтике сентиментализма, отразилось и в баснях Дмитриева.

В басне “Два друга“ (1795) традиционная моральная сентенция  полностью лишается своего критического или назидательного пафоса и превращается в апофеоз дружбы, как высшей ценности человеческих отношений:

 

Какой бесценный  дар – прямой, сердечный друг!

Он всякие к твоей услуге ищет средства:

Отгадывает грусть, предупреждает  бедства,

Его безделка, сон, ничто  приводит в страх,

Друг в сердце, друг в уме – и он же на устах!(206)

 

Сентименталистский культ  чувствительности, утверждаемый Дмитриевым, особенно очевиден при сравнении  русского варианта с оригиналом Лафонтена. Французский баснописец местом действия сделал экзотическую страну Мономотапу (Monomotapa). Разбуженный внезапным ночным вторжением своего приятеля, второй из друзей предлагает ему не только кошелек и шпагу, как у Дмитриева, но и красивую рабыню для рассеивания скуки. Русский поэт устраняет из своего текста это предложение, как и упоминание дворца с многочисленными слугами, в котором живет герой. В басне Дмитриева друзья проще, беднее, естественнее; они подаются вне материальной обстановки, поскольку важны только их душевные порывы и движения. И если Лафонтен завершает историю риторическими вопросами: “Кто из них (то есть друзей) любил сильнее? Как тебе кажется, читатель?“¹⁰, то Дмитриев в заключение провозглашает непреходящую ценность сердечного чувства, “бесценный дар“ дружбы. Таким образом из приведенного анализа видно, что “моральный“ подтекст басен Дмитриева носит камерный, интимный характер.

Басенное творчество И.А.Крылова явилось вершиной развития жанра басни в русской литературе. Белинский, знакомый с опытами предшественников великого русского баснописца, тем  не менее утверждал: “Крылов, как гениальный человек, инстинктивно угадал эстетические законы басни... он создал русскую басню“.¹¹

В каком смысле следует  понимать эти слова критика?

Прежде всего басни  Крылова стали принципиально  новым явлением по отношению к  обеим разновидностям этого жанра, утвердившимся в русской литературе ХУШ века,– классицистической и сентименталистской.

Сохраняя внешние традиционные признаки своей жанровой структуры (аллегоризм персонажей, смысловая  двуплановость повествования, моралистический  вывод, конфликтность сюжетной ситуации), басня под пером Крылова приобрела новую эстетическую функцию. Эта эстетическая функция состояла в иносказательном, но остро критическом изображении конкретных социальных пороков современной баснописцу русской действительности.

Конкретность изображения  национально-исторической обстановки у Крылова и дала Белинскому все  основания назвать его создателем “русской басни“. 205 басен, написанных в разное время на протяжении 46 лет (первые басни – в 1788г., последние – в 1834г.), вобрали в себя огромный жизненный материал.

Начавший свою деятельность как литератор, близкий радищевскому кругу, Крылов-баснописец оставался  в стороне от литературной полемики своего времени – карамзинистов и шишковистов, “классиков“ и “романтиков“. Он был участником Беседы, но это не помешало ему создать на нее пародию (“Квартет“). Его высоко ценили Батюшков и Жуковский, но Крылов не стал и арзамасцем.

Литературные распри первой четверти Х1Х века оказались  для Крылова малосущественными. В отличие от своих предшественников в басенном жанре, а также от современных ему писателей, ориентировавшихся на вполне определенный круг читателей (“просвещенных“, “демократических“, “чувствительных“), Крылов начал писать для всех. И это было неслыханной новостью.¹²

Крылов сделался первым общерусским поэтом. До него были писатели “высшего света“, для провинциального дворянства, для купечества, чиновников и мещан. Шаликов, например, писал специально “для дам“. Крылов стал первым поэтом, обратившимся ко всей нации. Один из современников заметил по этому поводу: “Дмитриев ввел басню во дворец. Крылов вывел ее на площадь“¹³. В 1830-е годы соотечественники остро ощущали “неэстетизм“ басенной тенденции Крылова. Известно, что Каченовский назвал басню “Свинья“ “презренным сочинением“ и “смрадом запачканных нелепостей“. Вяземский рекомендовал своему сыну для чтения басни Дмитриева, а не Крылова, чтобы “не испортить вкуса“.

Подлинное новаторство  Крылова сразу, однако, почувствовал Пушкин, назвав его “самым народным нашим поэтом“. “Некто справедливо заметил,– писал Пушкин,– что простодушие (naiveté, bonhomie) есть врожденное свойство французского народа; напротив того, отличительная черта в наших нравах есть какое-то веселое лукавство ума, насмешливость и живописный способ выражаться: Лафонтен и Крылов – представители духа обоих народов“ (“О предисловии г. Лемонте к переводу басен Крылова“)¹⁴.

Крылов обратился к  басне как к самому народному  жанру. Когда, по свидетельству очевидца, его спросили, почему он пишет именно басни, Крылов ответил: “Этот род понятен каждому: его читают и слуги и дети.“¹⁵

Всегда, даже когда баснописец обрабатывал традиционные международные  сюжеты (а по сведению биографа, само желание попробовать себя в жанре  возникло у него после чтения Лафонтена),¹⁶ “в самом взгляде на вещи, в логике речей и поступков персонажей басен, в обстановке, их окружающей,– во всем запечатлена духовная атмосфера, порожденная национальным укладом русской жизни.“¹⁷ Большинство лафонтеновских сюжетов Крылов погружал в русский быт, русские нравы. Многие басенные образы и созданный им образ самого рассказчика выражали опыт не отдельного конкретного человека, а обобщенный взгляд на вещи, свойственный народному сознанию. Примером может служить басня “Стрекоза и Муравей“.

Уже первые ее строки свидетельствуют об оригинальной обработке этого популярного сюжета:

 

“Попрыгунья Стрекоза

Лето красное  пропела;

Оглянуться  не успела,

Как зима катит  в глаза,

Помертвело  чисто поле...

 

Крылов сразу вводит читателя в атмосферу национального  полуреального-полусказочного пейзажа, навеянного использованием фольклорной лексики и фразеологии: “лето красное“, “зима катит в глаза“, “помертвело чисто поле“. Одновременно найденное им лаконичное определение (“попрыгунья“) дает исчерпывающую характеристику изображаемого психологического типа. Примечательно, что он устранил упоминание о “процентах и основной сумме“, которые la cigale (кузнечик) обещает вернуть осенью в басне Лафонтена. У Крылова Стрекоза олицетворяет противоположный Муравью тип сознания, которому материальные расчеты и подсчеты органично чужды. Так возникает образ рассказчика, совмещающего в себе степенность стилизованного сказителя, проницательность мудреца и трезвый, даже банальный ум обычного, “среднего“ человека:

 

Все прошло; с  зимой холодной

Нужда, голод  настает;

Стрекоза уж не поет:

И кому же в ум пойдет

На желудок  петь голодный!¹⁸

 

При этом сюжетная ситуация приобрела все приметы русского национального фона и одновременно сохранила свой универсальный, вневременной характер.

В своей оценке явлений  действительности Крылов руководствовался теми моральными критериями, которые выражали народное мнение. Поэтому “русской” басня его была не только по предмету, но и по способу его изображения.

Баснописец постоянно  обращался к пословицам и поговоркам, в которых ярко отражены нравственные представления народа. Очень многие басни Крылова восходят к пословицам в своем замысле и сюжетном построении: “Бедный Богач”, “Скупой”, “Синица”. Народная пословица учила экономии средств, лаконизму, превращала басню в краткую запоминающуюся формулу. Этим и объясняется, что целые стихи крыловских басен, в свою очередь, становились пословицами и крылатыми словами.

Басня рассматривалась  Крыловым как жанр произносимый, “разговорный”, обращенный к слушателю, П.Вяземский  замечал, что “Дмитриев пишет басни свои; Крылов их рассказывает”.¹⁹ Крылов первый ввел в литературный язык все многообразие народной речи. Не случайно Пушкин очень высоко ценил его басенный язык за “живописный способ выражаться”. Своего “Евгения Онегина” он начал слегка перефразированным стихом крыловской басни “Осел и Мужик”: “Мой дядя самых честных правил” (у Крылова: “Осел был самых честных правил”).

Словесное новаторство  Крылова-баснописца подметил Гоголь: “У него живописно все, начиная от изображения  природы пленительной, грозной и даже грязной, до передачи малейших оттенков разговора, выдающих живьем душевные свойства”.²⁰

Как зрителен, например, пейзаж и описание помещичьей семьи  в басне “Муха и дорожные”:

 

В июле, в самый  зной, в полуденную пору,

Сыпучими песками, в гору,

С поклажей и с семьей дворян,

Четверкою рыдван

Тащился.²¹

 

Как верно заметил  современный исследователь, здесь  изобретателен даже самый размер: переход от шестистопного ямба к  четырехстопному и одностопному, рисующий медленное движение рыдвана.²²

Изображая сцены из простонародной жизни, Крылов избегает нарочитой грубости, свойственной басням Сумарокова, Майкова и Измайлова на эту тему. В баснях о животных просторечие принимает у него облик народного сказа (“Лиса”); для характеристики судейской процедуры он с помощью просторечия пародирует язык приказных (“Крестьянин и овца”).

В.В.Виноградов так охарактеризовал  языковой строй крыловских басен: “Крестьяне, пастухи, мельники, извозчики, купцы  и купчины, откупщики, богачи, приказные, охотники, сочинители-поэты, баре, вельможи,– словом русские люди разных званий, классов, сословий и положений – в натуральном виде или в зверином маскараде – выступают здесь со своей типической, но художественно преображенной речью. Казалось, главным героем басен Крылова стал русский язык с заложенными в его системе своеобразиями национально-характеристического выражения, игрой экспрессивных красок, с его художественными возможностями и со свойственным ему складом мысли”.²³

Крылов индивидуализирует  речь трояко. Во-первых, она соответствует у него басенному персонажу. Во-вторых, она верна и как речь внебасенного героя, как просто человеческая речь. И, в-третьих, она указывает на положение персонажа в обществе, в государстве²⁴. В крыловских баснях мы наблюдаем мастерское соединение общечеловеческой проблематики с изображением национального склада русского ума, языка и характера.

Каков же круг проблем, поднимаемых  Крыловым?

В своих баснях он дал  собственное понимание эпохи  в целом. Как писатель, выросший на идеях Просвещения, Крылов “видел путь к познанию личности через углубленное понимание общества, социального механизма”²⁵. Поэтому предметом художественного изображения баснописца стал социальный человек.

Крылов показал два  полюса общественной иерархии – на одном действуют крупные и мелкие хищники (Волки, Лисицы, Львы, Орлы), на другом – их беззащитные жертвы (Овцы, Зайцы, Серны и проч.).Эти традиционные басенные персонажи, наделенные типическими чертами конкретной социальной психологии и морали, иносказательно отражали суть общественных отношений в крепостническом государстве, поощряющем произвол и лицемерие власть имущих (басни “Пестрые Овцы”, “Волк и Ягненок”, “Лиса-строитель”, “Лев на ловле”, “Щука”, “Волки и Овцы”, “Рыбьи пляски”).

Социальная критика  неотделима у Крылова от позитивного  идеала, связанного с идеей труда как главного облагораживающего начала в жизни человека. Образ Пчелы символизирует при этом безымянного неутомимого труженика, способного “труды для общей пользы несть” (“Орел и Пчела”). Это качество становится у Крылова мерилом истинной ценности человека в обществе (“Листы и Корни”, “Старик и трое молодых”, “Камень и Червяк”, “Паук и Пчела”, “Обезьяна”).

Особое место в наследии Крылова занимает цикл басен, посвященных  Отечественной войне 1812г. (“Раздел”, “Ворона и Курица”, “Волк на псарне”, “Обоз”, “Кот и Повар”, “Щука и Кот”). Все эти басни созданы в период 1812-1813гг. и являются оригинальными (то есть не заимствованы из иностранных источников), что объясняется особым патриотическим состоянием автора, вызванным исторической ситуацией.²⁶ Крылов, по сути, первым в русской литературе отразил народный характер войны 1812г.

Однако художественное достоинство басенного творчества Крылова состоит в широте обобщения  в типичности  факта, который положен  в основу того или иного сюжета. Нельзя приурочивать басни Крылова только к каким-либо отдельным конкретным фактам и событиям, даже если они и явились толчком для создания басни. Так, например, первоначальный повод написания басни “Квартет” (1811) – заседания Государственного совета, как утверждают одни комментаторы или заседания Беседы, как утверждают другие. Но обобщающий смысл ее гораздо шире. Крылов показал порочность любой бюрократической организации, не взирая на то место и порядок, которые занимают в ней отдельные ее члены или руководители.