Философия В.Соловьёва

Мистические влечения это  те пути, благодаря которым людьми овладевает желание объединиться со всем, стремление «быть всем». В практическом отношении это может означать только то, что человек так или иначе становится причастен Всеединому, поскольку очевидно, что «бесконечно малая единица» которой является человек, не может в действительности быть всем. Желание присоединиться к Всеединому является сущностью того, что Соловьев называет «религиозным началом». Контраст с юридическим строем очевиден: закон разграничивает, размежёвывает, распределяет, разделяет; религия связывает, объединяет. Иначе говоря, религия похожа на любовь – любовное единение образующее «общество мистическое, или религиозое, то есть, церковь.»16 Любовное единение с Всеединым и есть абсолютная цель.

2.Свободая теократия

2.1Религиозный  и правовой принципы

Разъяснение религиозного принципа любви, хотя и раскрывает цель жизни, в то же время усложняет  ее реальный процесс, создавая напряжение между любовью и правом. Это  напряжение не составляло бы проблемы если бы эти ценности могли быть отнесены к разным сферам. Но это невозможно. Религиозный и правовой принципы в равной мере являются принципами морали, и духовная и светская область суть «две степени одной и той же сферы, именно сферы практической, нравственной или общественной, сферы деятельной жизни.» Соловьев считает напрасными попытки согласования этих двух принципов через полное разделение сфер их деятельности. Например, он отрицает, «чтоб я мог действительно любить по-христиански, как ближнего, того самого человека, которого я, в качестве судьи, посылаю на виселицу.» Закон и любовь требуют признания от того же человека одновременно и в том же самом обществе. Должно быть установлено «внутреннее, гармоническое отношение, или синтез». Но как? Соловьев отвечает – путем «свободной теократии»17

Чтоб правильно понять тезис Соловьева очень важно  подчеркнуть термин «свободная». Не удивительно, что тем читателям, которые оказались сбиты с  толку тем, что термин «теократия»  стоит на первом месте, это выражение («свободная теократия») может показаться оксюмороном. Но Соловьев относился к этой идее со всей серьезностью, тщательно отделяя ее от того, что он называет «ложной теократией» или «абстрактным клерикализмом.» Ложная теократия возникает из-за абсолютизации религиозного принципа, то есть тогда когда религиозная сторона человеческой жизни развивается в отрыве от других ее аспектов, и становится отвлеченным началом. Именно это и случалось в традиционных теократиях, где религиозная власть подавляла все другие власти и устанавливала свою диктатуру в обществе. Антитезой этой патологии является свобода: свобода совести прежде всего, и в более общем смысле свобода применения рационального мышления во всех сферах жизни. Здесь концепция Соловьева соотносится с его воззрениями на соотношение между правопорядком и экономическими интересами: экономическая инициатива не должна испытывать ограничений или притеснений со стороны права, даже при том что право есть более высокое благо. Подобным же образом религиозный принцип превосходит принцип юридический, как метафизически (он есть выражение всеединства) так и практически (любовь выше права). Но он не должен отменять правопорядка. Правопорядок должен быть утвержден и включен в систему синтеза свободной теократии. Теократия, которая притесняет свободно-рациональную власть закона, портит не только закон, но и саму религию, а также истинное представление о Боге, Которому она призвана служить. Для ложной теократии «Бог пониается только как внешнее существо,... и откровения такого Бога принимаются только во внешнем факте – в молниях и громах, совершенно заглушающих тихий голос разума и совести.»18

2.2Критика  традиционной теократии

В своей критике  традиционной теократии Соловьев резко  дистанцируется от современного ему  религиозного и политического консерватизма. Но он также дистанцируется и от либеральных доктрин. Европейские либералы ХІХ века, если не изгоняли совсем религию из общественной жизни, то, как правило, следовали формуле Маццини о «свободной Церкви в свободном государстве». Соловьев эту формулу отвергает. Он признает необходимость разделения государства и Церкви, но не их изоляции друг от друга, как это, по его мнению, предполагается формулой Маццини. Он утверждает, что при клерикальной теократии дистанция между государством и Церковью всегда будет недостаточной. Но в секуляно-либеральном государстве нет достаточного взаимодействия между Церковью и государством. Во всяком случае, Соловьев считает, что полное размежевание правового и религиозного начал просто невозможно, поскольку в реальной жизни религия и право соприкасаются во множестве конкретных случаев. И они должны взаимодействовать, поскольку без динамических взаимоотношений невозможно достичь синтеза этих элементов. Разумеется, этот синтез должен быть осуществлен таким образом, чтоб тем самым утверждался абсолютный характер религиозного начала в иерархии ценностей. Иначе более общий принцип окажется подчинен более частному. Соловьев проповедует не номократию, а теократию.

Соловьеву хорошо известно, что многие современные  исследователи права и политики отвергают основанную на религии  иерархию ценностей. Они видят в государстве «высшую и окончательную форму общества человеческого и в универсальном царстве права – апогей человеческой истории»19 Но такой вывод был бы обоснован только в том случае, если бы человек был свободно-рациональным существом и ничем другим. Но он есть нечто большее. Человек это «существо, содержащее в себе (в абсолютном порядке) божественную идею, то есть всеединство, или безусловную полноту бытия, и осуществляющие эту идею (в естественном порядке) посредством разумной свободы в материальной природе.»20 Существо, наделенное такой всеобъемлющей природой имеет потребность в чем-то большем, чем просто государство, способное урегулировать его социальные отношения; ему нужна Церковь, которая объемлет всю жизнь, от ее материальной стихии до божественных глубин. Кроме общества как такового ему нужна община, живущая в любви; кроме отношений с ближними ему нужны ещё отношения с Богом; кроме царства целей ему нужно Царствие Божье.

Надо иметь  достаточное историческое воображение, чтоб понять, что означали теократические идеи Соловьева в его время, и что они могут значить в мире, вступившем в XXI ст. Соловьев действительно жил при своего рода теократии, поскольку Россия ХІХ ст. все ещё оставалась православной империей. Только секуляризированная элита и религиозные меньшинства составляли исключение. Большинство россиян, включая и правителей, считали себя верующими православными (для них – истинными христианами). Рассматривая проект Соловьева с этой точки зрения, мы можем догадаться, что в определенной степени это бывало критикой существующего положения вещей. Соловьев предлагает своим соотечественникам сравнить реальную теократию с ее идеальной моделью. Так, например, Соловьев утверждает, что свобода мысли есть необходимое условие свободной теократии; хотя в то время свободы мысли в Российской империи не существовало. Он также утверждает, что свободное применение разума и здоровое удовлетворение материальных интересов, без примеси аскетизма, также совместимы с истинной теократией. Такие рекомендации едва ли соответствовали условиям интеллектуальной и общественной жизни в царской России. Действительно пророческая идея свободной теократии бросала вызов этим status quo.

И в то же время, проповедуя свободную теократию  Соловьев дал понять, что он в  конечном счете не согласен с секулярными критиками российских порядков. Необходимость поставить религиозные ценности в центре общественной жизни была для него очевидной; и то, что эти ценности должны быть скреплены христианской монархией также не вызывало сомнений. Его знаменитое обращение к Александру ІІІ в 1881 с просьбой помиловать цареубийц, предполагало существование христианской монархии. И хотя в конце своей карьеры он стал относиться более критически к царскому государству, он никогда не примыкал к республиканцам или так называемому «пост-константиновскому» христианству. В западной Европе в XIX веке, политически-установленные национальные католические церкви поддавались ультрамонтанизму. Католики постепенно приходят к убеждению, что ни Церковь не должна существовать в рамках государства ни государство в рамках Церкви. Но в Православии XIX ст. ничего подобного не происходит, и даже катастрофы ХХ века не смогли полностью вытеснить идею национальной Церкви. Соловьев являет собой хороший пример воплощения национального или константиновского христианства в действие.

Несмотря на свой константинизм, теократия Соловьева  была своеобразным ответом на евангельскую идею Царствия Божия. В своем осмыслении центральной роли идеи Царствия Божия  в христианском благовестии Соловьев опередил свое время. Большинство христианских богословов XIX ст. оставались глухи к богословской роли этой темы в Евангелии. Для них, Иисус проповедовал внутреннее, духовное царство, которое не имело ничего общего с будто бы грубой, еврейско-националистической идеей ветхозаветной теократии. Соловьев отвергает эту одностороннюю спиритуализацию Евангелия вместе с вытекающими отсюда антисемитскими выводами. В этом смысле он предвосхитил идеи Альберта Швейцера и других авторов, открывших на переломе веков, что своими корнями христианство уходит в иудейскую апокалиптику. Он также предвосхитил американских богословов ХХ века, таких как Рейнхольд Нибур, Мартин Лютер Кинг и Джон Говард Йодер, которые раскрыли глубокое политическое значение Евангелия.21

2.3Виденье  всеобщей любви как практической сущности христианства.

Теократия Соловьева  выражает его виденье всеобщей любви  как практической сущности христианства. Соловьев верил, что этика любви  не может основываться ни на природно-экономическом  ни на рационально-правовом порядке вещей. В природе любовь проявляется как инстинкт или страсть, но на этой основе невозможно построить этику всеобщей любви («внутренней, существенной солидарности всех»). Любовь как инстинкт слишком избирательна, а область ее применения слишком узка. Естественным образом мы любим наших родных, друзей, близких, но не «всех и каждого». Этика любви не может также быть основана и на рационально-правовом порядке. Здесь человеческие существа понимаются как свободные рациональные субъекты; но тогда не существует никакой любви даже в форме инстинкта или страсти. Рациональный порядок сводится к разумности, к интеллекту. Здесь «мы имеем пред собою не живых людей, а только отвлеченные юридические лица» благодаря тем характеристикам, которые являются общими для всех людей. Сила рационально-правового строя состоит именно в его всеобщности, в его применимости ко всем людям независимо от их привязанностей, страстей, любви и ненависти. Провозглашать любовь основным принципом рационального строя означало бы, скажем, выносить судебные решения на основе личных чувств судьей к индивидам под судом.22

Истинной основой  любви является строй мистический  или божественный. В качестве морального принципа, отличного от слепой страсти, любовь «есть вместе и живая личная сила и универсальный закон». Но это ничто иное, как характеристика Бога, абсолютной основы бытия. Любовь в природном мире это сила, но не всеобщий закон, и ее личностный характер представляется спорным. В рациональном строе существует всеобщий закон, но нет любви, поскольку не существует реальных живых существ. Бог это одновременно любовь и закон, это единство, превосходящее разум, и поэтому Соловьев характеризует его как «мистическое», или в социально-политическом отношении – «теократическое». Этика всеобщей любви это этика абсолютной соотнесенности и связи. Любовь и служение своим ближним являются целью в себе тогда, когда мы осознаем наших ближних как цель в Боге, считая их существами, наделенными «силой быть чадами Божьими» (Ин. 1:12), то есть существами, которым уготовано обожение.23

Понятие «теономиии», терминологически являющееся сродным  с теократией, может пролить свет на то, что имел ввиду Соловьев. Термин «теономия» вошел в обиход англоязычного  богословия благодаря Полю Тиллиху, чьи идеи во многом сходны с идеями Соловьева. В своих исследованиях по этике и социальной философии Тиллих стремился преодолеть противоречие между гетерономией (по Соловьеву – ложной теократией) и автономией (по Соловьеву – рационально-юридическим строем). Теономическая этика вбирает в себя все ценное, что есть в гетерономии и автономии (то есть, благоговение и свободу), оставляя в стороне их недостатки (то есть, авторитаризм и эгоизм) и ведя нас через любовь к божественной основе бытия. Возможно, теономия это лучшее название для того, что Соловьев называл теократией, ведь последняя предполагает определенного рода руководящие, государственные органы.24

Как влияет этика  всеобщей любви на право? В истории  религии и этики проповедники всеобщей любви часто относились к праву с подозрением, и даже пренебрежением. В России Лев Толстой проповедовал христианскую этику, которая отрицала правовую систему и государство как таковое. Соловьев считал это спорным моментом. В иерархии ценностей, которую выстраивает Соловьев, любовь стоит действительно выше всего. Но в отличие от тех мыслителей, для которых такое положение в иерархии служило основанием для того, чтоб забыть обо всем, что стоит на низших уровнях, Соловьев понимал, что иерархия должна обеспечивать надлежащее место для всех ее компонентов. Идеал всеобщей любви возникает на основе экстатической связанности человеческого существа с божественной основой бытия, но любовь не может актуализироваться в человеке таким же образом, каким она реализируется в Боге. Это могло бы произойти только при том условии, если бы люди уже достигли обожения. Но это конечно не так. Поэтому всеобщая любовь, хотя и происходит свыше («мистически»), должна мыслиться в пределах и при содействии конкретной человеческой жизни, следовательно, в рамках экономической и юридической сферы.

Точку зрения Соловьева  можно лучше проследить на его  интерпретации библейского рассказа о сотворении человека. В 1-2 главах книги  Бытия сказано, что люди были сотворены  «из праха земного», «по образу и подобию [Божию].» Соловьев настаивает на том, что все три момента одинаково важны для понимания человеческой природы. Как прах земной, человек слаб и несовершенен, отделён от Бога. Как носитель образа Божия, он наделен идеей совершенства, понятием о благе и красоте, которых он лишен. Как создан- ный по «подобию» Божию человек преисполнен желания соответствовать этому образу, быть причастным этой божественной красоте. Из такой предопределенности вытекают три момента: осознание своего несовершенства, стремление к совершенству и процесс его реального достижения.25 Все три момента одинаково важны. Подобное же соответствие существует и между экономической, юридической и религиозной сферой.

Что касается права  и любви, Соловье формулирует  их правильное соотношение следующим  образом: «справедливость есть необходимая форма любви»26. Иначе говоря, любовь без уважения к праву будет несовершенной, оторванной от своих корней в онтологической иерархии и обреченной на искажения вследствие сентиментальности, самообмана, демонического наваждения или других патологий. Например, любовь ущербна, если некто любит кого-то, но не уважает его прав, как личности. Именно такой любовью рабовладельцы и господа «любят» своих слуг. Человек является свободным, разумным существом, а свободное разумное существо, как учит теория права, наделено неотчуждаемыми правами. Притеснять эти права или не предавать им первоочередного значения означало бы считать человеческое существо не тем, чем оно в действительности есть, а чем-то иным. Никакие ссылки на «любовь» не могут оправдать этой исходной ошибки. Поэтому право является необходимой формой любви в человеческих отношениях.

2.4Иудаизм и христианское понимание права

Идея теократии  Соловьева претерпела существенную трансформацию после его вмешательства  в деле цареубийц 1881 года. Он не ставит под сомнение саму эту идею, но задает вопрос о формах, в которых эту идею следует проповедовать, особенно что касается отождествления Православия с русским образом жизни. Он также начинает позитивно высказываться о западной цивилизации, включая и католицизм.

Настаивая на более  космополитическом понимании теократии, Соловьев критически смотрит на отношения  русской православной общины с ее нерусскими и неправославными соседями внутри и за пределами Российской Империи. В книге «Национальный  вопрос в России», сборнике статей, написанном между 1883 и 1891 годами, Соловьев критикует национальный эгоизм и практику притеснения этнических и религиозных меньшинств.27 Он также становится страстным защитником религиозной свободы (свободы совести), которую в 1889 году он назвал «благом, в котором прежде всего нуждается Россия»28 В работе «Догматическое развитие церкви в связи с вопросом о соединении церквей» (1886) он исследует отношения Православия с Католической Церковью, утверждая, что для воссоединения церквей нет непреодолимых преград. Эта статья являет яркий пример того, что со временем станут называть экуменизмом.