Философия языка на фоне развития философии

Философия языка  на фоне развития философии.

Если мы рассмотрим существующие представления о языке как  об объекте осмысления и исследования, то увидим, что эти представления  нетождественны в различных видах  теорий языка. При этом на протяжении более двух тысяч лет европейской  традиции исследований языка философские  и эмпирические теории языка не имели  строгого разграничения (например, диалог Платона "Кратил" считается лингвистами  первым в Европе специальным сочинением по лингвистике), и лишь в последние  два столетия различия в подходах оформляются в самостоятельные  области исследования как в рамках философии, так и в позитивной науке.

Я попытаюсь охарактеризовать несколько различных абстракций языка, используемых в различных  видах теорий, и проследить их взаимодействия и трансформации в связи с  развитием собственно теоретической  философии.

Можно выделить несколько  абстракций языка, применяемых:

1. в логике;

2. в аналитической философии;

3. в филологии и герменевтике;

4. в структурализме;

5. в семиотике;

6. в лингвистике.

1. К. Айдукевич писал  о разных принципах идеализации  языка, используемых логикой и  лингвистикой. По нему, главное различие  между лингвистикой и логикой  состоит в том, что предмет  исследования в лингвистике - естественные языки, тогда как  логика заинтересована формальными  языками. Относительная простота  языков, изучаемых логиками, позволяет  им выяснять структуры этих  языков более четко, чем это  достижимо для лингвистов, анализирующих  исключительно сложные естественные  языки. Ввиду того, что языки,  изучаемые логиками, используют  отношения, скопированные с естественных  языков, логики способны внести  существенный вклад в общую  теорию языка. По всей вероятности,  результаты анализа, предпринятого  логиками, не могут быть применимы  simpliciter к эмпирически данным естественным  языкам, а их исследования, игнорирующие  некоторые характерные особенности  естественных языков, нуждаются  в существенных исправлениях, если  они претендуют на описание  естественных языков. Ситуация здесь  подобна той, которая имеет  место в физике: физик также  формулирует теоремы для идеально  упрощенных случаев, которые не  происходят в природе вообще - он формулирует законы для  идеальных газов, идеальных жидкостей,  говорит о движении при отсутствии  трения и т.д. Для этих идеализированных  случаев можно установить простые  законы, которые значительно способствовали  бы пониманию того, что происходит  в действительности и что, вероятно, осталось бы неизвестным физике, если бы она пробовала рассматривать  действительность непосредственно,  во всей сложности. Поэтому  языки, анализируемые логиками, могут  быть рассмотрены как идеализация  естественных языков1.

Итак, согласно такой точке  зрения, репрезентативной, по крайней  мере, для классической логики, можно  сказать, что используемые в логике и в лингвистике абстракции языка  различаются тем, что логика применяет  метод идеализации, а лингвистика  эмпирически описывает естественные языки, не используя идеализации.

2. Это различение, вероятно, может быть эксплицировано в  качестве исходного допущения  при философствовании "логикоморфном" - аналитическом. Чтобы оправдать  отсутствие специальной информации о естественном языке как объекте исследования, в аналитической традиции объявляется объектом некий "обыденный язык", известный всем, в том числе и философам, для чего философ вынужден играть языковую роль "человека с улицы", по-муровски грубоватого и нарочито коряво строящего предложения. Естественно, не все хотят играть эту роль, или, во всяком случае, играют ее по-разному, в результате чего абстракции обыденного языка не хватает очевидности: у каждого он разный - обращаясь к "обыденному языку", исследователи неизбежно имеют дело ни с чем иным, как с собственной языковой компетенцией. Для легитимации этого положения привлекается аргумент невозможности индивидуального языка (являющийся предметом одной из самых широких дискуссий в аналитической философии с 60-х годов по наши дни), но он не снимает факта нетождественности трактовки самого понятия "обыденный язык" в аналитической философии. К этому обыденному языку объявляются применимыми (пусть не всегда и(или) с оговорками) правила, установленные для формальных языков. (Лингвистика на определенном этапе также не избежала этого соблазна, но уже с 50-х годов он оказался практически полностью отброшен.)

Аналитические теории коммуникационного  намерения, концентрирующиеся на употреблении выражений в речевых ситуациях, также, как правило, разделяют эту  абстракцию объекта.

3. Другое направление  философских исследований языка  - герменевтика - впадает в противоположную  крайность, рассматривая в качестве  своего объекта язык как не  столько лингвистическую, сколько  филологическую абстракцию, совокупность  литературных текстов. Идеализация  здесь носит характер не столько  обобщения, сколько метафоры. Поэтому  герменевтика остается на удалении  от эмпирической теории языка,  как и аналитическая философия.  Наиболее важны здесь два принципа:

идея системности знака  и ее методологические следствия - прежде всего отведение семантической  роли синтагматическим отношениям в  языке, признание зависимости значения знака от его окружения и внутренней формы;

семантическая релевантность  интерпретации.

4. Еще одно направление  исследований языка, которое может  быть названо собственно философским  - структурализм. Истоки этого  философского течения принадлежат  методологии специальной теории  языка - соссюровской лингвистики,  согласно которой возможно вневременное  квантитативное изучение системы  языка, основанное на отношениях, а не на индивидуальности элементов  или их материальности. Наиболее  важны здесь следующие принципы:

каждый элемент языка  существует лишь в силу его отношений  к другим элементам в составе  системы; отношения в рамках системы  доминируют над элементами;

подобно языку могут быть рассмотрены и некоторые другие системы, действующие в человеческих сообществах, - фольклор, обычаи и ритуалы, отношения родства и т.д., а  в предельном смысле - вообще любые  системы: все они могут изучаться, подобно языку, лингвистически, в  частности формализоваться теми или иными точными способами (семиотика).

5. Специфика абстракции  языка, используемой в семиотике,  связана с акцентом на знаковой  природе языка. При этом понимание  языка как знаковой системы  не свойственно исключительно  семиотике; с этим согласны, вообще  говоря, все теории языка. Но  именно семиотика исходит из  допущения, что все свойства  языка могут быть объяснены  через свойства знака. Можно  сказать, что семиотика является  не собственно философским, а  самостоятельным направлением исследований  именно в силу того, что в  центре ее внимания находится  знак как предмет, а не как  проблема значения.

Этим объясняется, например, то обстоятельство, что два основателя семиотики, философы Ч.С. Пирс и Ч.У. Моррис - мыслители во многом противоположные. В их подходах к проблеме значения обнаруживаются совершенно различные эпистемологические установки (неокантианская и бихевиористская соответственно), что не помешало Моррису принять за основу работы Пирса по знаковым системам при формировании семиотики как научной дисциплины.

6. С точки зрения методологии  лингвистики ее трактовка как  эмпирической дисциплины (например, в подходе Айдукевича, с которого  мы начали рассмотрение), не использующей  идеализации, оказывается недостаточной.  Правомернее, видимо, говорить здесь  об ином типе абстракции - использующем  при идеализации достаточно сложные  принципы: системный и процессуальный.

Лингвистическая абстракция не представляет собой единого целого, разделяясь как минимум надвое в  соответствии с усмотренной Гумбольдтом  дистинкцией между таким представлением языка, согласно которому индивидуальные речевые акты являются окказиональными  проявлениями устойчивой нормы, и таким, согласно которому язык является созидающим процессом, осуществляющимся в ходе порождения текста. В соответствии с этим существующие подходы к  анализу природы значения могут  быть распределены в зависимости  от их отношения к трактовке языка  как знаковой системы. Одно и то же синхронное явление в языке может  рассматриваться с двух точек  зрения:

статически, когда мы констатируем само наличие этого явления и  его собственные отличительные  признаки;

процессуально, когда мы стремимся определить, в результате какого процесса оно возникает или  же преобразованием какой единицы (или единиц) может считаться.

В одном случае мы рассматриваем  анализируемое явление как непосредственную данность, в другом - как данность, выводимую из неких единиц, принимаемых  за исходные, и как следствие определенных операций, с ними совершаемых; нашей  целью оказывается описание динамики возникновения единицы, или же ее динамическое представление.

В первом случае знак рассматривается  как элемент статической системы. При этом его определяют как двуединую  сущность, имеющую план выражения (означающее) и план содержания (означаемое), где  означающее - феноменальный, чувственно воспринимаемый объект, который символически представляет и условно отсылает к обозначаемому им предмету (явлению, свойству, отношению).

Во втором случае знак может  быть рассмотрен как элемент динамической системы - процесса передачи информации. Такие модели учитывают, с одной  стороны, актуализацию значения в процессе коммуникации, с другой - изменения  в значении языковых единиц в связи  с изменениями, которые претерпевают обозначаемые реалии во внешнем мире, и с тем, как эти изменения  трансформируются в сознании носителя языка и языкового сообщества. В этом случае в языковом знаке  обнаруживаются три плана: план выражения  и план содержания, соотношение которых  может определяться так же, как  в предыдущем случае, а также план интерпретации сообщения реципиентом. В соответствии с этим в структуре  знака выделяются не два, а три, четыре, пять и более компонентов.

Различие указанных подходов может быть рассмотрено в связи  с разными эпистемологическими  парадигмами, поскольку оно отражает отказ от характерного для репрезентационизма статичного подхода к исследованию знания. Для теорий языка это может  означать, что внимание методологии  переключается с проблемы обоснования  языкового знания (т.е. проблемы философской) на проблему строения и развития самой  теории. Является ли такое следствие  единственным? Для ответа на этот вопрос надо проследить последовательность трансформаций  статико-динамической контроверзы  в связи с развитием эпистемологии.

Противопоставление динамических и статических моделей характерно для различия между двумя важнейшими традициями теорий языка в древнем  мире - индийской и греческой. В  то время как в античной грамматике господствовал принцип, который можно было бы назвать принципом целостного образца (а холистическими образцами являлись не только парадигмы, но и составляющие их отдельные нерасчлененные формы), у древнеиндийских грамматистов любые составные единицы констатировались образующим их правилом. Но само противопоставление динамических моделей статическим могло найти свое теоретическое обоснование лишь после того, как сосуществование динамического и статического начал было признано сущностным свойством языка как такового.

От Платона до Гумбольдта теории языка не разделялись на философию  языка и лингвистику. С классической древности до конца XVIII в. лингвистика  не была отделена от логики и ее предметом (как части тогдашней логики и  философии) считались единые общечеловеческие способы выражения мысли. Обособление  лингвистики произошло в XIX в. и  связано с выработкой эволюционного  взгляда на язык, позволившего идентифицировать предмет лингвистики - различные  языки в их истории - как самостоятельный  предмет, отличный от предмета любой  другой науки.

В ходе развития лингвистических  учений можно выделить следующие  главные направления, последовательно  сменявшие друг друга в качестве доминирующих: логическое, сравнительно-историческое, структурное и конструктивное. Первое из них в равной степени принадлежит  собственно философии (период с V в. до н. э. по начало XIX в.). При этом, поскольку  теории языка разрабатывались философами, то они, как правило, входят в их общефилософские  системы и связаны с метафизическими  и эпистемологическими установками; последние же зависят от идей времени.

Когда Декарт повторно ввел главные темы античности в представлении  сущностного разделения сознания и  тела, эпистемологически основной среди  них оказался репрезентационизм (опора  на представление). Согласно этому принципу, ментальные объекты представляют вещи внешнего по отношению к сознанию мира, а мышление подразумевает манипуляцию  этими представлениями. Такой последовательный дуализм породил серьезные проблемы. Важным следствием из картезианской  доктрины стал репрезентационистский  скептицизм: представления не имеют  никакой необходимой связи с  представленной вещью.

Соответственно, анализ отношения  языка к внешнему миру в "логическом" направлении исходит из допущения  о том, что наше знание, выражаемое средствами языка, есть знание о внешнем  мире, трансцендентном по отношению  к этому знанию и языку. Отношение  языка к сознанию играет здесь  подчиненную роль: от "лектона" стоиков до "знака" Локка (и, с  определенными оговорками, вплоть до многих современных вариантов "денотации" и "референции" или "интенциональности") элементы языка полагаются аналогами  элементов сознания, заключающего о  внешнем мире. Анализ языка выступает  на этом этапе одним из средств  логики; язык рассматривается как  средство формирования и выражения  мысли. Отсюда следует отождествление логических и языковых категорий, восходящее к Аристотелю и наиболее полно  воплощенное в картезианских  грамматиках. Язык рассматривается  лишь с точки зрения его функционирования как данная и неизменная система  средств общения и выражения  мысли.