Исторические типы философии

В общественном производстве своей жизни люди вступают в определенные, необходимые, от их воли не зависящие отношения — производственные отношения, которые соответствуют определенной ступени развития их материальных производительных сил. Совокупность этих производственных отношений составляет экономическую структуру общества, реальный базис, на котором возвышается юридическая и политическая надстройка и которому соответствуют определенные формы общественного сознания. Способ производства материальной жизни обусловливает социальный, политический и духовный процессы жизни вообще. Не сознание людей определяет их бытие, а наоборот, их общественное бытие определяет их сознание. На известной ступени своего развития материальные производительные силы общества приходят в противоречие с существующими производственными отношениями, или — что является только юридическим выражением последних — с отношениями собственности, внутри которых они до сих пор развивались. Из форм развития производительных сил эти отношения превращаются в их оковы. Тогда наступает эпоха социальной революции. С изменением экономической основы более или менее быстро происходит переворот во всей громадной надстройке. При рассмотрении таких переворотов необходимо всегда отличать материальный, с естественнонаучной точностью констатируемый переворот в экономических условиях производства от юридических, политических, религиозных, художественных или философских, короче, — от идеологических форм, в которых люди осознают этот конфликт и борются за его разрешение. Как об отдельном человеке нельзя судить на основании того, что сам он о себе думает, точно также нельзя судить о подобной эпохе переворота по ее сознанию. Наоборот, это сознание надо объяснить из противоречий материальной жизни, из существующего конфликта между общественными производительными силами и производственными отношениями. Ни одна общественная формация не погибает раньше, чем разовьются все производительные силы, для которых она дает достаточно простора, и новые, более высокие производственные отношения никогда не появляются раньше, чем созреют материальные условия их существования в недрах самого старого общества... В общих чертах азиатский, античный, феодальный и современный, буржуазный, способы производства можно обозначить как прогрессивные эпохи экономической общественной формации...

Маркс К. К критике политической экономии. Предисловие // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. — 2-е изд. — М., 1959. — Т. 13. — С. 6 — 7.

С развитием науки многие положения марксистского взгляда на исторический процесс подверглись серьезной корректировке. В обобщенном виде современное видение данной проблемы излагается в учебном пособии Ю. В. Павленко «История мировой цивилизации». Обратившись к помещенным ниже отрывкам из него, можно выяснить в чем современная наука пересматривает «материалистическое понимание истории», а в чем сохраняет с ним преемственность.

... в процессе социокультурной  эволюции человечества наблюдается, так сказать, полифоническая корреляция между явлениями экономической, общественно-политической и мировоззренческой сфер, в соответствии с которой определенным хозяйственно-экономическим показателям может отвечать определенный спектр социальных и культурных форм, определенному типу социальной организации — соответствующий спектр экономических и культурных показателей, а ведущим культурно-мировоззренческим формам — спектры возможных типов экономики и общественно-политических систем <...>.

То есть, отказываясь от моноопределенной корреляции экономических, общественных и культурно-мировоззренческих феноменов, следует признать между ними корреляцию поливариантную, однако по-своему не менее жесткую. Коррелируются определенные спектры стадиально возможных вариантов экономических, социальных, политических, религиозных, интеллектуальных, художественных и тому подобных форм.

Павленко Ю. В. Іcmopія cвiтoвoї цивілізації: Соціокультурний розвиток людства: Навч. посібник. — К., 1996. — С. 185, 194 — 195 (Пер. с укр. К. В. Кислюка).

7.2 «ФИЛОСОФИЯ ЖИЗНИ» Ф. НИЦШЕ

Один из оригинальнейших мыслителей XIX века немецкий философ Фридрих Ницше, биография которого помещается в конце «Практикума», принадлежал к направлению, получившему название «философии жизни». Центральное понятие этого направления — «жизнь» как поток бесконечного, изменчивого неуловимого рациональными методами познания, и в то же время творческого и созидательного для каждого человека существования — противопоставляется традиционному для западной философии понятию бытия как чему-то неизменному, основополагающему, умопостигаемому.

Опираясь на указанный подход, Ф. Ницше попытался очертить новую модель взаимоотношения человека и мира, где бы предпочтение отдавалось не миру, а самому человеку. Исходной точкой размышлений Ф. Ницше стала концепция «Смерти Бога». Это метафорическое изречение означало, что христианская мораль, служившая основой для системы высших духовных ценностей европейской цивилизации перестала быть таковой: «...Рассматривать природу, как если бы она была доказательством Божьего блага и попеченья; интерпретировать историю к чести божественного разума как вечное свидетельство нравственного миропорядка и нравственных конечных целей; толковать собственные переживания, как их достаточно долгое время толковали набожные люди, словно бы всякое стечение обстоятельств, всякий намек, все было измышлено и послано ради спасения души: со всем этим отныне покончено» (Ницше Ф. Веселая наука// Соч.: В 2 т. — М., 1990. — Т. 1. — С. 582).

О «смерти Бога» и его последствиях Ф. Ницше пишет в своей книге «Веселая наука»:

Слышали ли вы о том безумном человеке, который в светлый полдень зажег фонарь, выбежал на рынок и все время кричал: «Я ищу Бога! Я ищу Бога!» — Поскольку там собрались как раз многие из тех, кто не верил в Бога, вокруг него раздался хохот. Он что, пропал? — сказал один. Он заблудился, как ребенок, сказал другой. Или спрятался? Боится ли он нас? Пустился ли он в плаванье? Эмигрировал? — так кричали и смеялись они вперемешку. Тогда безумец вбежал в толпу и пронзил их своим взглядом. «Где Бог? — воскликнул он. — Я хочу сказать вам это! Мы его убили — вы и я! Мы все его убийцы..! Не должны ли мы сами обратиться в богов, чтобы оказаться достойными его? Никогда не было совершено дела более великого, и кто родился после нас, будет, благодаря этому деянию, принадлежать истории высшей, чем вся прежняя история!» — Здесь замолчал безумный человек и снова стал глядеть на своих слушателей; молчали они, удивленно глядя на него. Наконец, он бросил свой фонарь на землю, так что тот разбился вдребезги и погас. «Я пришел слишком рано, — сказал он тогда, — мой час еще не пробил. Это чудовищное событие еще в пути и идет к нам — весть о нем не дошла еще до человеческих ушей. Молнии и грому нужно время, свету звезд нужно время, деяниям нужно время, после того как они уже совершены, чтобы их увидели и услышали. Это деяние пока еще дальше от вас, чем самые отдаленные светила, — и все-таки вы совершили его!». — Рассказывают еще, что в тот же день безумный человек ходил по различным церквям и пел в них свой Requiem aeteram deo. Его выгоняли и призывали к ответу, а он ладил все одно и то же: «Чем же еще являются эти церкви, если не могилами и надгробиями Бога?» <...>.

...После того как Будда  умер, в течение столетий показывали еще его тень в одной пещере — чудовищную страшную тень. Бог мертв; но такова природа людей, что еще тысячелетиями, возможно, будут существовать пещеры, в которых показывают его тень. — И мы — мы должны победить еще и его тень!

Ницше Ф. Веселая наука // Соч.: В 2 т. — М., 1990. Т. 1. — С. 592 — 593, 681.

«Смерть Бога», служившего зримым воплощением высшего духовного начала европейской культуры, естественным образом наводила на мысль о необходимости «переоценки всех ценностей». Эту переоценку Ф. Ницше, филолог по образованию, попытался провести на основе «генеалогии морали». С его размышлениями по этим вопросам и результатами поисков новых ценностных ориентиров для людей можно ознакомиться по отрывкам из книг «Генеалогия морали» и «Антихрист»:

...нам необходима критика моральных ценностей, сама ценность этих ценностей должна быть однажды поставлена под вопрос, — а для этого необходимо знание условий и обстоятельств, из которых они произросли, среди которых они развивались и изменялись.., — знание, которое отсутствовало до сих пор и в котором не было нужды. Ценность этих «ценностей» принимали за данность, за факт, за нечто проблематичное и неприкосновенное, до сих пор ни капельки не сомневались и не колебались в том, чтобы оценить «доброго» по более высоким ставкам, чем «злого», более высоким в смысле всего содействующего, полезного, плодотворного с точки зрения человека вообще (включая и будущее человека) <...>.

Ориентиром, выводящим на правильный путь, стал мне вопрос, что, собственно, означают в этимологическом отношении обозначения «хорошего» в различных языках: я обнаружил тут, что все они отсылают к одинаковому преобразованию понятия — что «знатный», «благородный» в сословном смысле всюду выступают основным понятием, из которого необходимым образом развивается «хороший» в смысле «душевно знатного», «благородного», «душевно породистого», «душевно привилегированного»: развитие, всегда идущее параллельно с тем другим, где «пошлое», «плебейское», «низменное» в конце концов переходит в понятие «плохого»... Относительно генеалогии морали это кажется мне существенным усмотрением; его столь позднее открытие объясняется тормозящим влиянием, которое демократический рассудок оказывает в современном мире на все вопросы, касающиеся происхождения <...>.

Все, что было содеяно на земле против «знатных», «могущественных», «господ», не идет ни в малейшее сравнение с тем, что содеяли против них евреи; евреи, этот жреческий народ, умевший в конце концов брать реванш над своими врагами и победителями лишь путем радикальной переоценки их ценностей, стало быть, путем акта духовной мести [эту месть Ф. Ницше назвал по-фр. Ressentiment]. Так единственно и подобало жреческому народу, народу наиболее вытесненной жреческой мнительности. Именно евреи рискнули с ужасающей последовательностью вывернуть аристократическое уравнение ценности (хороший = знатный = могущественный = прекрасный = счастливый = боговозлюбленный) — и вцепились в это зубами бездонной ненависти (ненависти бессилия), именно «только одни отверженные являются хорошими; только бедные, бессильные, незнатные являются хорошими; только страждущие, терпящие лишения, больные, уродливые суть единственно благочестивые, единственно набожные, им только и принадлежит блаженство, — вы же, знатные и могущественные, вы, на веки вечные злые, жестокие, похотливые, ненасытные, безбожные, и вы до скончания времени будете злосчастными, проклятыми и осужденными!»...— именно, что с евреев начинается восстание рабов в морали, — восстание, имеющее за собой двухтысячелетнюю историю и ускользающее нынче от взора лишь потому, что оно — было победоносным...<…>

Что хорошо? — Все, что повышает в человеке чувство власти, самую власть.

Что дурно? — Все, что происходит от слабости.

Что есть счастье? — Чувство растущей власти, чувство преодолеваемого противодействия.

Не удовлетворенность, но стремление к власти, не мир вообще, но война, не добродетель, но полнота способностей (добродетель в стиле Ренессанс, virtu [совокупность физических, моральных качеств, необходимых свободному человеку, воину, гражданину, отцу семейства. — К. К.], добродетель, свободная от моралина).

Слабые и неудачники должны погибнуть: первое положение нашей любви к человеку. И им должно еще помочь в этом.

Что вреднее всякого порока? — Деятельное сострадание ко всем неудачникам и слабым — христианство.

Ницше Ф. К генеалогии морали; Антихрист. Проклятие христианству // Соч. В 2 т. — М, 1996. — T. 1 — С. 412, 418, 422, 633.

Однако среднему европейцу, воспитанному на традиционных христианских высших ценностях, которого Ф. Ницше иронично называет «высшим человеком, практически не под силу руководствоваться новыми «ценностями жизни». Поэтому на смену ему, полагает Ф. Ницше, должен прийти Сверхчеловек. О том, что представляет из себя этот ницшеанский сверхчеловек, читайте в приведенном ниже фрагменте из книги Ф. Ницше «Так говорил Заратустра».

Придя в ближайший город, лежавший за лесом, Заратустра нашел там множество народа, собравшегося на базарной площади: ибо ему обещано было зрелище — плясун на канате. И Заратустра говорил так к народу:

Я учу вас о сверхчеловеке. Человек есть нечто, что должно превзойти. Что сделали вы, чтобы превзойти его?

Все существа до сих пор создавали что-нибудь выше себя, а вы хотите быть отливом этой великой волны и скорее вернуться к состоянию зверя, чем превзойти человека?

Что такое обезьяна в отношении человека? Посмешище или мучительный позор. И тем же самым должен быть человек для сверхчеловека: посмешищем или мучительным позором.

Вы совершили путь от червя к человеку, но многое в вас еще осталось от червя. Некогда вы были обезьяной, и даже теперь еще человек больше обезьяна, чем иная из обезьян.

Даже мудрейший среди вас есть только разлад и помесь растения и призрака. Но разве я велю вам стать призраком или растением?

Смотрите, я учу вас о сверхчеловеке!

Сверхчеловек — смысл земли. Пусть же ваша воля говорит: да будет сверхчеловек смыслом земли!

Я заклинаю вас, братья мои, оставайтесь верны земле и не верьте тем, кто говорит вам о надземных надеждах! Они отравители, все равно, знают ли они это или нет.

Они презирают жизнь, эти умирающие и сами себя отравившие, от которых устала земля: пусть же исчезнут они!

Прежде хула на Бога была величайшей хулой; но Бог умер, и вместе с ним умерли и эти хулители. Теперь хулить землю — самое ужасное преступление, так же как чтить сущность непостижимого выше, чем смысл земли! <…>.

Пока Заратустра так говорил, кто-то крикнул из толпы: «Мы слышали уже довольно о канатном плясуне; пусть нам его покажут его!» И весь народ начал смеяться над Заратустрой. А канатный плясун, подумав, что эти слова относятся к нему, принялся за свое дело <...>.