Эстетика Платона

Содержание

Введение

Тема данной контрольной  работы: «Эстетические взгляды Платона».

Настоящее, подлинное  и совершенное произведение искусства, по Платону, – это видимый и осязаемый, чувственно-материальный космос. В нем максимально осуществились все идеальные принципы бытия, и в нем до предельного совершенства дошли все материальные основы бытия. Из предыдущего ясно и то, что все другие произведения искусства уже не являются настоящими произведениями искусства, а только слабой их копией, или, как говорит Платон, только подражанием космосу, а через него – и осуществленным в нем вечным идеям. Совершенное воплощение идей в космосе снимает самую проблему о противоположности искусства и природы, поскольку космос в совершенно одинаковой степени является и специально организованным произведением искусства и вполне безыскусственной, свободной, даже случайно возникающей природой.

Художник в европейском смысле слова, создающий произведения искусства ради чистого наслаждения или даже ради познания жизни, по Платону, вовсе не есть подлинный художник. Такой художник живет только иллюзиями, а воплощение иллюзий в жизнь далеко от подлинных задач искусства. Такие художники вовсе не нужны, и при построении идеального государства их необходимо из государства удалять.

С другой стороны, однако, такой взгляд вовсе не означает полного непризнания искусства со стороны Платона. Искусство хорошо там, где оно создает реальную жизнь или помогает ее созданию. Военная музыка, поддерживающая бодрость духа военных людей, не только всячески приветствуется Платоном, но считается даже необходимой. Другими словами, искусство в эстетике Платона признается только как слуга жизни и ни в каком другом качестве не допускается.

Прославленные авторы трагедий, часто вызывающие, с точки зрения Платона, никому не нужные страсти, слезы, всякого рода страхи и тем самым ослабляющие волевую целенаправленность зрителей, также должны быть исключены, потому что они не создают ничего полезного для общества, не поддерживают его духовной бодрости и крепости и только приучают зрителей к праздности и безделью.

1 Социально-историческая модель эстетики Платона

1.1 Идеология рабовладельческого полиса

Платон является несомненным  идеологом самого раннего рабовладельческого полиса в Древней Греции, идеологом такого рабовладения, где основной экономической единицей является мелкий собственник с миниатюрным применением рабского труда. Платон объявляет себя идеологом юного и восходящего греческого полиса, восхваляет времена Марафона и Саламина, защищает цельный аристократически-демократический полис, отстоявший свою независимость от посягательств тиранической Персии, охраняющий свою общенародную специфику в отличие от окружающего варварского мира.

Сам Платон живет в эпоху развала этого юного рабовладельческого полиса, который уже успел достаточно состариться, перейти от аристократически-демократических свобод к политике грабительских войн и беспринципной экспансии и которому теперь уже предстояло самому войти в эту небывалую по своей обширности военно-монархическую организацию македонского владычества. Платону претит подобного рода потеря Грецией ее независимости, и он любыми средствами хочет восстановить былую юность греческого полиса. Но так как времена этого последнего ушли в безвозвратное прошлое, то Платон может восстанавливать этот юный греческий полис только средствами чистых идей, средствами утопических идеалов, средствами неосуществимых теоретических усилий.

Это сразу привело  к двум глубочайшим особенностям платоновской эстетики. Она стала принципиальным идеализмом, восстанавливавшим старую досократовскую натурфилософию средствами категориальных построений, и она сразу же стала реставраторской концепцией, не стесняющейся никакими реакционными планами и предложениями.

В своей реставрационной  деятельности Платон доходит до полного забвения той восходящей афинской демократии, которая ему же самому кажется таким огромным национальным идеалом. У него начинают мелькать, в-третьих, симпатии к старой и малоподвижной в социальном смысле Спарте и к родственному ей Криту. Многие историки так и думают, что основная идеология Платона – это есть не что иное, как культ этой старомодной во времена Платона спартанско-критской идеологии. В основном, однако, это совершенно неверно. Спартанская аристократия в свое время тоже была передовым строем. Занимая охранительную позицию во времена необычайного роста афинской демократии, она была только естественной реакцией греческого народа на слишком поспешную и интенсивную экспансию афинской демократии и на погоню за приобретением огромного количества рабов как следствия грабительской политики. Если Платон хватался за какие-нибудь социально-исторические институты спартанско-критской аристократии, то это выходило у него поневоле и отнюдь не было чем-нибудь окончательным. И это не потому, что спартанско-критское крепостничество было для него чем-то правым, а, наоборот, потому, что даже и это казалось ему слишком левым. Сам он шел еще дальше того. Социально-историческая модель эстетики Платона в своем реакционно-реставрационном направлении доходит, в-четвертых, до восхваления египетского кастового строя с его теократией, с его усиленно проводимым социальным неравенством, с его малой подвижностью и непрогрессивностью, которая представляется теперь Платону уже полной социальной неподвижностью и которая, в этом смысле, у него восхваляется.

1.2 Предэллинистическая идеология

Поскольку реакционно-реставраторская концепция уже не могла быть проводима без всяких оговорок в IV в. до н.э., в период расцвета греческой цивилизации, то Платон старается всячески одухотворять и философски углубить эту концепцию, чего он и достигает при помощи новой концепции идеального тирана и идеального законодателя, для которых тоже первым делом является воспитание всеобщей добродетели и насаждение общегосударственной и социальной справедливости. Тем самым невольно для самого себя Платон вдруг становится идеологом и романтическим поклонником наступающего эллинистического периода и расстается со своими благородными и свободными аристократическо-демократическими идеями.

Таким образом, в поисках социально-исторической модели эстетики Платона мы сталкиваемся по крайней мере с пятью разными оттенками, а не просто только с одной рабовладельческой идеологией. Этим, однако, вопрос о социально-исторической модели далеко еще не разрешается. Тут необходимы две существенные детали.

В чем же заключается подлинная рабовладельческая основа платоновской эстетики?

Во-первых, у Платона  имеется два произведения, которые  диаметрально противоположны по своей социально-исторической направленности. "Государство" требует полного запрещения всякого рабовладения, в то время как "Законы" его вполне допускают, хотя в настолько противоречивой форме, что невозможно даже и понять, чего тут больше: принципиальной и глубокой гуманности в отношении рабов или же презрения к ним. Во всяком случае, рабство здесь признается, хотя и не в экономическом смысле слова.

Во-вторых, изучение текстов  о соотношении идеи материи у  Платона приводит нас к необходимости признать полный примат идеи над материей, полное отсутствие какой бы то ни было самостоятельности для материи, – это такая зависимость материи от идеи, которую иначе трудно и квалифицировать как зависимость вполне рабскую. Этим чувством рабского подчинения низшего высшему проникнут решительно весь идеализм Платона: абсолютно единое, или благо, господствует над идеями и мировым умом; мировой ум господствует над мировой душой; мировая душа господствует над мировым телом, или космосом; и соответственно подчинены высшим началам также и все отдельные души и все отдельные тела внутри космоса.

Связь эстетики Платона  с рабовладельческой экономической  моделью чрезвычайно сложна; и если говорить в самой общей форме, то связь эту нужно понимать отрицательно, то есть попросту ее отвергать; и только отдельные элементы философии Платона могут вызывать какие-то рабовладельческие ассоциации, да и то при условии самого тщательного филологического обследования относящихся сюда текстов.

Заметим, впрочем, что  и сам Платон случайно проговаривается  о рабовладельческой природе отношений идей и вещей. Желая доказать, что не существует изолированных идей, Платон прибегает именно к этой символике: раб подчиняется не господину вообще, но данному господину; и господин властвует не над рабством вообще, но над данными рабами.

1.3 Общинно-родовые элементы и "Атлантические" симпатии Платона

Далее, социально-историческая модель эстетики Платона осложняется  еще неожиданной концепцией. Именно Платон выказывает очень глубокие и  чрезвычайно интенсивные симпатии к общинно-родовым традициям.

Одно из основных пониманий отношения между идеей и материей у Платона есть понимание в смысле порождения как биологического, так и социального. Сама по себе материя не есть что-нибудь и не есть сущность. Но зато она есть восприемница идей и в этом смысле "мать" и "кормилица" идей; идеи – это родители, а реальные вещи, возникающие от этого брака, – дети.

Таким образом, основное отношение между идеей и материей, по Платону, – это отношение общинно-родовое. Отметим только, что термин "восприемница" понимается у Платона также и в подчеркнуто интенсивном смысле, когда этим именем он называет укрепленное место для воинов на возвышенном месте вокруг святилищ . Платон настолько охвачен идеей законности, что дает ее любую интерпретацию, лишь бы только внушить ее значимость своим читателям, но среди прочих интерпретаций этой законности, то суровых и суровых до полной дикости, до полного изуверства, то очень нежных и трогательных, вплоть до родительских отношений к детям, мы имеем у Платона прямое и буквальное отождествление и единство законов с родительской любовью, а подчиненных этим законам – с любимыми детьми и нежнейшими воспитанниками.

Красота одного тела, по Платону, есть "брат" красоты другого тела (Conv. 210 ab) и что все прекрасное в душах "родственно" самому себе.

Открытия последних  лет дали нам много разных сведений относительно т.н. крито-микенской эпохи. Нельзя сказать, чтобы Платон был к ней вполне равнодушен. Его диалог "Критий", не законченный и потому не делающий всех общественно-политических выводов, посвящен тому, что Платон, а за ним и множество других авторов вплоть до последнего времени называли Атлантидой. Сказочное богатство этой эпохи, о которой было хорошо известно уже по критским раскопкам, оказалось таким же и в Микенах, которые во второй половине II тысячелетия до н.э. являлись центром могущественной державы и союза многих старых греческих стран с большой центральной властью в Микенах, с почитанием олимпийских богов, ставших отражением всего этого микенского великолепия, с придворными и прихрамовыми рабами, но, по-видимому, с еще примитивным, пока еще вполне общинно-родовым провинциальным населением. У нас уже давно поспешили объявить крито-микенское государство рабовладельческим, хотя то, что пишут виднейшие советские исследователи этого максимально раннего на греческой почве "рабовладения", носит настолько пестрый характер, что между рабами и свободными устанавливаются бесконечно разнообразные переходы, и в конце концов становится неизвестным, кто, для кого и каким именно является рабом.

2 Термины: "Природа" и «Сущность»

2.1 Раскрытие понятия "Природа" (рhуsis) y Платона

Вся пестрота и все разнообразие эстетики Платона, возникающее на основе близких связей Платона с разными периодами общинно-родовой и рабовладельческой формации, проявились не только в чисто эстетических понятиях и теориях, но и в теоретической философии.

Именно эта "природа", несмотря на весь идеализм Платона, лежит в основе всего признаваемого им бытия. Притом – первоисточник всех форм бытия и всей их диалектики – та первоначальная и подлинная сущность, которая как бы заряжена бытием и порождает из себя все существующее, и материальное и духовное, и идеальное, и логическое. Оказывается, что термин этот употребляется у Платона гораздо чаще, чем характерные для него "эйдос" и "идея", но встречается он, как мы сейчас покажем, на фоне неимоверной пестроты и многозначности, учесть которую вообще мало кому удавалось.

Специально учения о "природе" Платон нигде не излагает. Поэтому  Манншпергер¹ исследует большое число контекстов, в которые входит слово physis и однокоренные с ним слова; учитывая, однако, и этимологическое индоевропейское значение этого корня, Манншпергер считает, что в представлении Платона physis есть основным образом всеобъемлющая природа вообще, которая относится к конкретному и единичному как норма. Природа как норма и есть, по Манншпергеру, центральное значение термина physis y Платона, притом норма воспринимается здесь как смысловая связь индивидуальных природных вещей².

Весьма подробно Манншпергер  разбирает другие слова, однокоренные с physis в их грамматическом и смысловом  аспектах (phyein, phynai, phyesthai и т.д.). Затем Манншпергер переходит к разграничению термина physis у Платона с термином genesis, oysia, idea, eidos и др., а также к выяснению отношения термина physis к терминам cinesis, taxis, rhythmos и т.д. Он приходит здесь к следующим заключениям. Идея обозначает некоторое логически-содержательное единство, пронизывающее различные конкретные вещи. Это – структурное единство, на котором основывается учение о причастности. Эйдос есть компактное, отграниченное от всего иного, логически-содержательное единство, то есть конкретно очерченное единство, которое охватывает конкретный единичный предмет.

Genos объединяет сродственные  явления в родовую общность. Форма  (morphe) есть, напротив, голая форма, не имеющая аспектов единства, структуры, конкретной очерченности и сродственности.

Природа (physis) по сравнению  со всеми перечисленными терминами  устремлена к самой сути вещи и обозначает некоторую напряженную статическую заряженность, собственную самость предмета, которая (самость) стремится к выражению, встает в соотношение к природе других логически-содержательных единств, придает смысл индивидуальному содержанию. Природа, таким образом, всецело индивидуальна. В то же время, как соединяющая среда смысловых отношений индивидуальностей, как смысл, соотношение и просто как жизнь природа есть опять-таки универсальное единство мира: она есть суть, ядро каждого эйдоса и каждой идеи, та великая смысловая область, в которой возникают все эйдосы. Словом, природа есть вообще всякий смысл как тождество единичности и множественности, индивидуальности и всеобщности.