Конец истории. Ф.Фукуяма

        Первая часть книги открывается исследованием исторического пессимизма нашего времени, закономерного результата мировых войн, геноцида и тоталитаризма, характерных для ХХ века. Обрушившиеся на человечество бедствия подорвали не только присущую XIX веку веру в научный прогресс, который идёт только во благо цивилизации, но и все представления о направленности и непрерывности универсальной истории. Тем не менее, Фукуяма задаётся вопросом, насколько оправдан наш пессимизм, и прослеживает глубокой кризис авторитаризма, характерный для последних десятилетий, и всё более уверенное шествие либеральной демократии: «Человечество приближается к концу тысячелетия, и кризисы-близнецы авторитаризма и социалистического централизованного планирования оставили на ринге соревнования потенциально универсальных идеологий только одного участника: либеральную демократию, учение о личной свободе и суверенитете народа». Её воспринимает всё большее число стран, в то время как её критики не в состоянии предложить последовательную альтернативу. Она превзошла и обескровила всех серьёзных политических противников, дав гарантии, что представляет собой кульминацию в истории человечества. Рассматривая в историческом контексте авторитарные режимы XX века, Фукуяма приходит к выводу, что «…ключевой слабостью, которая в конце концов и обрушила эти сильные государства, была неспособность к легитимности — то есть кризис на уровне идей. Если не считать режима Сомосы в Никарагуа, не было ни одного случая, когда старый режим был бы отстранён от власти вооружённым мятежом или революцией. Перемена режима становилась возможной из-за добровольного решения по крайней мере части деятелей старого режима передать власть демократически избранному правительству. Хотя это добровольное отречение от власти всегда провоцировалось каким-то непосредственным кризисом, в конечном счёте оно становилось возможным из-за набирающего силу мнения, что в современном мире единственный легитимный источник власти — демократия[8]». Именно легитимность, то есть идеологическое обоснование права на существование, по мнению Фукуямы, даёт неисчерпаемый кредит доверия демократии.

        Во II и III частях книги Фукуяма даёт два самостоятельных, но дополняющих друг друга очерка универсальной истории, которая, по его мнению, свидетельствует о логическом финале человеческой эволюции с наступлением всеобщей победы либеральной демократии. В первом очерке, подчёркивая всеобщий характер современных естественных и технических наук, автор сосредоточивается на императивах экономического развития. Общество, которое стремится к процветанию или просто защищает свою независимость от технически более развитых государств, вынуждено вступить на тот же путь модернизации. Хотя коммунистическое планирование из центра как будто предлагает альтернативный путь западной индустриализации, эта модель оказалась абсолютно неадекватной в условиях постиндустриальной экономики. Таким образом, в противоположность Марксу, логика экономического развития ведёт к крушению социализма и триумфу капитализма.

        Хотя эта  экономическая интерпретация позволяет  точно описать победу либерализма,  Фукуяма предупреждает, что она  недостаточна для объяснения движения к либеральной демократии. Он отмечает, что рыночно-ориентированные авторитарные страны Южная Корея, Тайвань, Испания при Франко и Чили при Пиночете добились исключительных экономических успехов, но при этом отступили от политической демократии. Здесь нужно другое объяснение, и Фукуяма находит его, интерпретируя мысль Гегеля в изложении Александра Кожева. Он предполагает, что главная движущая сила истории есть стремление к свободе: «Гегель видел причины прогресса в истории не постепенном развитии разума, но в слепой игре страстей, которые ведут людей к конфликту, революции и войне, — его знаменитая „хитрость разума“». Для Гегеля воплощением человеческой свободы было конституционное государство или, как предполагает Фукуяма, то, что мы назвали либеральной демократией.

        По мнению  Фукуямы, помимо стремления к  свободе другой движущей силой  истории является жажда признания.  Стремление к тому, чтобы окружающие  признали их человеческое достоинство,  изначально помогло людям не  только преодолеть в себе простое животное начало, но и позволило рисковать своей жизнью в сражениях. В свою очередь, это привело к разделению на господ и рабов. Однако такое аристократическое правление не смогло удовлетворить стремление к признанию как рабов, так и господ. Противоречия, которые порождает борьба за признание, могут быть устранены только с помощью государства, основанного на всеобщем и взаимном признании прав каждого гражданина.

      Фукуяма отождествляет  жажду признания с платоновским  понятием thymes (духовность) и понятием Руссо amour-propre (самолюбие), а также с такими общечеловеческими понятиями, как «самоуважение», «самооценка», «достоинство» и «самоценность». Привлекательность демократии связана не только с процветанием и личной свободой, но и с желанием быть признанным, равным друг другу. Важность этого фактора увеличивается с ходом прогресса и модернизации: «По мере того, как люди становятся богаче, образованнее, космополитичнее, они требуют признания своего статуса». В этом Фукуяма видит объяснение стремления к политической свободе, даже в условиях экономически успешных авторитарных режимов. Жажда к признанию — это «утраченное звено между либеральной экономикой и либеральной политикой».

       Хотя главная  тема последней части — непрерывный триумф либеральной демократии и её принципов, автор этим не ограничивается. Он не только признаёт тенденцию к утверждению культурной самобытности, но и приходит к выводу, что «либерализм должен добиться успеха помимо своих принципов», а политическая модернизация «требует сохранения чего-то несовременного». Более того, есть вероятность, что, несмотря «на очевидное отсутствие в настоящее время какой-либо альтернативы демократии, некоторые новые авторитарные альтернативы, ранее неизвестные истории, смогут утвердиться в будущем».

Часть V непосредственно посвящена  вопросу, действительно ли либеральная  демократия полностью удовлетворяет  стремление человека к признанию  и, таким образом, определённо представляет собой конечный пункт человеческой истории. Хотя, как считает Фукуяма, «либеральная демократия есть наилучшее решение человеческой проблемы», он также приходит к выводу, что ей присущ ряд внутренних «противоречий», из-за которых она может подвергнуться разрушению. Это и трения между свободой и равенством, которые открывают возможности атаки на демократию со стороны левых; они не обеспечивают равного признания меньшинствам и бедным, и длительный путь либеральной демократии, который разрушает религиозные и другие долиберальные воззрения, важные в общественной жизни, от которой она в конечном счёте зависит; и, наконец, неспособность общества, основанного на свободе и равенстве, обеспечить простор для стремления к превосходству. Фукуяма считает, что это последнее противоречие — самое серьёзное из всех. В связи с этим он использует ницшеанское понятие «последнего человека», или постисторического человека толпы, который ни во что не верит и ничего не признаёт, кроме своего комфорта, и который утратил способность испытывать благоговение. Главное опасение у Фукуямы вызывает не этот «последний человек», а то, что либеральная демократия будет разрушена из-за неспособности умерить стремление человека к борьбе. Если либеральная демократия одержит повсеместную победу, то тогда и человек «будет бороться против самой причины. Он будет бороться ради самой борьбы. Другими словами, люди будут бороться просто от скуки, они не представляют себе жизнь в мире без борьбы». В конечном счёте Фукуяма приходит к выводу, что удовлетворение может принести не только либеральная демократия, и поэтому «те, кто остался неудовлетворёнными, всегда смогут возобновить ход истории».

        Однако и сам Фукуяма признается, что конец истории печален: «Борьба за признание, готовность рисковать жизнью ради чисто абстрактной цели, идеологическая борьба, требующая отваги, воображения и идеализма, - вместо всего этого - экономический расчет, бесконечные технические проблемы, забота об экологии и удовлетворении изощренных запросов потребителя. В постисторический период нет ни искусства, ни философии; есть лишь тщательно оберегаемый музей человеческой истории... Признавая неизбежность постисторического мира, я испытываю самые противоречивые чувства к цивилизации, созданной в Европе после 1945 года, с ее североатлантической и азиатской ветвями.. Быть может, именно эта перспектива многовековой скуки вынудит историю взять еще один, новый старт?»

    Полемика о "конце истории" началась в 1989 г., еще до выхода книги , когда ее фрагмент был опубликован в "The National Interest". Многие поняли слова о достижении человечеством "конца истории». Многие исследователи отмечали, что Фукуяма говорит о триумфе демократии и капитализма, забывая при этом, что они не способны предоставить равные возможности и равные права для всех граждан. В частности, на это указывал датский антрополог Томас Хюлланд Эриксен ,который в рецензии на книгу писал следующее: «Величайшая сила Фукуямы одновременно является и его величайшей слабостью. Он достигает зенита, когда говорит о появлении консенсуса мировой элиты по тем или иным политическим или экономическим вопросам, и больше всего вызывает раздражение, когда он снова и снова самым нелепым образом упускает из виду тот факт, что ни либеральная демократия, ни капиталистический способ производства не способны обеспечить равные права и равные возможности для большинства людей» . Спустя практически два десятилетия с критикой того же порядка выступил и американский философ Том Рокмор. В своей книге «Before and After 9/11» он отмечал: «Его книга была написана до экономического кризиса, который начался в конце 2008 года. Было бы интересно посмотреть, как теперь он выступит в защиту своего тезиса, что свободный рынок — это благо для большей части человечества, если учесть, что благодаря кризису обогатилась, лишь горстка привилегированных людей. Фукуяма, полагающий, что лучший способ оказаться полезным другому — это забыть о нём и заниматься своими делами, похоже, искренне считает, что просвещённый эгоизм вкупе с лёгким пренебрежением к другому есть лучшее, что я могу сделать для окружающих меня людей.

      Критики сосредоточили внимание на том, что Фукуяма слишком односторонне оценивает обстановку, не видит, что кроме конфронтации Запада и Востока существуют и другие весьма основательные причины конфликтности, столкновения государств и народов. Указывали на расширяющуюся пропасть между Севером и Югом, ренессанс религиозного фундаментализма, оживление националистического экстремизма. Указывали и на то, что поражение тоталитарного 'коммунизма' вовсе не означает, что с исторической сцены сошли базовые ценности коммунизма - идеи справедливости, равенства, свободы. Фукуяма отбивался, но неубедительно. 'Конец истории' явно не состоялся. Да, завершается величественная, пронизанная трагизмом, взлетами и падениями человеческого духа историческая эпоха. Но история продолжается.

1.2. С. Хантингтон и  теория «столкновения цивилизаций».

      Своеобразным ответом Ф.Фукуяме прозвучала статья гарвардского профессора Самюэла Хантингтона "Столкновение цивилизаций", опубликованная в 1993 г. в журнале "Форин Афферс'', на страницах которого Ф.Фукуяма и высказал идею "конца истории". Сэ́мюэл Фи́ллипс Ха́нтингтон— американский социолог и политолог, автор концепции этнокультурного разделения цивилизаций.

       Статья С.Хантингтона начинается с изложения следующего предположения: "Я полагаю, что в нарождающемся мире основным источником конфликтов будет уже не идеология и не экономика. Важнейшие границы, разделяющие человечество, и преобладающие источники конфликтов будут определяться культурой. Нация-государство останется главным действующим лицом в международных делах, но наиболее значимые конфликты глобальной политики будут разворачиваться между нациями и группами, принадлежащими к разным цивилизациям. Столкновение цивилизаций станет доминирующим фактором мировой политики. Линии разлома между цивилизациями - это и есть линии будущих фронтов".

        Количество версий относительно того, какой облик она приобретет: будет ли это конец истории, возврат к традиционному соперничеству между нациями-государствами, упадок наций-государств под напором разнонаправленных тенденций -к трайбализму и глобализму.

       Основная идея  теории Хантингтона заключается  в том, что в зарождающемся  мире основным источником конфликтов  будет уже не идеология и  не экономика, а культура. Эту  тенденцию Хантингтон иллюстрирует ярким примером роста экономических связей между Китайской Народной Республикой, с одной стороны, и Гонконгом, Тайванем, Сингапуром и заморскими китайскими общинами в других странах Азии  с другой. Вот так, с окончанием холодной войны общность культуры постепенно вытесняет идеологические различия. При этом, нация-государство остается главным действующим лицом в международных делах, но наиболее значимые конфликты глобальной политики будут разворачиваться между нациями и группами, принадлежащими к разным цивилизациям. Доминирующим фактором мировой политики, при этом, станет столкновение цивилизаций. А линии разлома между ними - это и есть линии будущих фронтов. Такие конфликты неизбежны, считает автор «столкновения цивилизаций», и тому есть несколько причин. Прежде всего, это географический фактор, а также идентичность цивилизаций, соседство которых приводит к их противостоянию и даже конфликтам между ними. Эти конфликты обычно происходят на стыке или аморфно очерченных рубежах цивилизаций. Иногда эти конфликты можно предвидеть исходя из логики развития и взаимодействия цивилизаций.

        Облик мира, по мнению Хантингтона, будет  в значительной мере формироваться  в ходе взаимодействия семи-восьми  крупных цивилизаций. К ним  относятся западная, конфуцианская, японская, исламская, индуистская, православно-славянская, латиноамериканская и, возможно, африканская цивилизации.

       Сегодня понятие  «цивилизация» весьма популярно.  Его употребляют специалисты  разных профессий, начиная от  культурологов, заканчивая фантастами, от чего рассматриваемое нами понятие не становится менее многозначным и сложным.

        Заглянув в первую очередь в словарь, вычитаем, что термин «цивилизация» происходит от латинского корня «civil» - государственный, городской, гражданский. Возник он в античности и употреблялся в противовес слову «silvaticus», что в переводе с латинского означает лесной, грубый, дикий. Т. о., это понятие помогало провести границу между варварскими племенами со слабо развитой государственностью и античными полисами. Эта трактовка жива и ныне. В некоторых западных толковых словарях и энциклопедиях термин «цивилизация» (в одних случаях) применяется к государству, которое называют цивилизационным, когда оно «пользуется хорошими манерами и обеспечивает за собой самоконтроль».

       В других случаях  «цивилизация» применяется для  характеристики определенного уровня  развития общечеловеческой культуры. В XVII-XVIII веках начинает активно  развиваться не только естественнонаучное  знание, но и социально-историческое. Вновь, после тёмного средневековья, возрождается понятие цивилизации, теперь в культурологическом контексте, как синоним культуры. Выделяются три периода развития общества: дикость, варварство, государственность (уровень цивилизации).

       В-третьих, «цивилизация» используется для характеристики определенной стадии общественного развития, материальной и духовной культуры (античная цивилизация, современная цивилизация и т.п.). Такой подход активно употребляется в эпоху французского просвещения. Вольтер, Тюрго, Кондорсе идеи цивилизации и прогресса общества связывают с прогрессом разума, науки и просвещения.

       Прежде всего, различия между цивилизациями, основу которых составляет религия, наиболее существенны; эти различия складывались столетиями, и они куда сильнее, чем различия между политическими идеологиями. Во-вторых, усиливается взаимодействие народов различной цивилизационной принадлежности, что ведет как к росту цивилизационного самосознания, так и к пониманию различия между цивилизациями и общностью в рамках своей цивилизации. В-третьих, возрастает роль религии, причем последняя нередко проявляется в форме фундаменталистских движений. В-четвертых, ослабевает влияние Запада в незападных странах, что находит выражение в девестернизационных процессах и усиленном поиске собственных «корней». В-пятых, культурные различия менее подвержены изменениям, чем экономические или политические. «В бывшем Советском Союзе, - замечает Хантингтон, - коммунисты могут стать демократами, богатые превратиться в бедных, а бедняки - в богачей, но русские не смогут стать эстонцами, а азербайджанцы - армянами». Ну и наконец, в-шестых, как отмечает политолог, усиливается экономический регионализм, неразрывно связанный с цивилизационным фактором: в основе многих экономических организаций и интеграционных группировок лежит культурно-религиозная схожесть.