Конфуцианство

Призыв к покорности и  послушанию был одной из тех особенностей конфуцианства, которые позже, уже  во П в. до н.э., обеспечили этому учению положение официальной идеологии. Мотив, у Конфуция звучащий еще не слишком громко, впоследствии стал лейтмотивом императорского конфуцианства. В этой идейной эволюции большую  роль сыграла философия Сюнь-цзы (приблизительно 298- 238 гг. до н.э.), подчеркивавшего  необходимость строгой иерархии в обществе и утверждавшего, что  человек по природе зол и избавиться от дурных наклонностей может лишь беспрекословно слушаясь своих учителей. Французский китаевед Э.Балаш пишет, что основными ценностями конфуцианства, обеспечившими ему впоследствии положение государственной идеологии, были 'уважение, смирение, покорность, повиновение и субординация по отношению к старшим и лучшим'.

Представление о том. что  государство не что иное, как большая  семья, определяет взгляды Конфуция на важнейшие проблемы общественного  устройства и, в частности, его отношение  к закону. Он считал, что законы никакого значения для улучшения общества не имеют. Важно лишь, чтобы во главе  государства стоял хороший правитель, воспитывающий народ своим примером и действующий на него при помощи добродетели и правил благопристойности - ли. В хронике 'Цзо-чжуань' рассказывается, что, когда в царстве Цзинь  в 513 г. до н.э. были отлиты треножники с  уложением о наказаниях, Конфуций осудил это, опасаясь, что, познакомившись с кодексом, народ перестанет уважать  знать и ей трудно будет удержать унаследованные позиции. 'Если не будет  различий между высшими и низшими, то как можно будет управлять  государством?' - говорил, согласно 'Цзо-чжуань', Конфуций. Х.Г.Крил выражает сомнение в  аутентичности этого текста, исходя из того, что такого рода аргументация не встречается в 'Лунь-юй', где ни разу Конфуций не настаивает на том, что  необходимым условием управления должно быть различие между высшими и  низшими.

Вполне возможно, что эта  аргументация добавлена составителями  хроники в IV в. до н.э. . Однако возражение против кодификации законов является естественным следствием позиции Конфуция, настаивавшего на том, что для  хорошего управления необходимо и достаточно, чтобы правитель обладал высокими нравственными качествами. С того времени в китайской политической мысли появляется представление  о двух противоположных методах  управления: при помощи ли - правил благопристойности, воплощающих всю традиционную систему  нравственных и культурных ценностей, и при помощи фа - законов, означающих неукоснительное и жестокое регулирование.

Конфуцианское противопоставление закона этическим ценностям, передаваемым традицией, интересно сравнить с  подходом к этому вопросу, сложившимся  в древней Греции. Здесь уже  со времени греко-персидских войн появилось  сознание, что для полиса важнейшую  роль играют законы и конституция, на которых он основан, причем законы рассматривались  не как свод приказов и правил, налагавшихся сверху, а как хартия, обеспечивающая право граждан и защищающая их от угнетения . В классическую эпоху  в Греции уже не возникало вопроса о том, нужен ли закон. Стоял другой вопрос: как добиться, чтобы в законах была воплощена максимальная справедливость. Платон утверждал, что правильным может считаться лишь тот закон, который, подобно хорошему стрелку, постоянно нацелен на то, в чем есть истинная красота, и который пренебрегает всем, что лишено добродетели, будь то богатство или что-либо иное в подобном роде.

Позиция Конфуция, противопоставившего  нравственные и культурные ценности закону, имела огромное значение в  истории Китая. Вопрос: 'либо господство традиции, передающей ценности нравственности и культуры, либо господство закона' - был поставлен в тот момент, когда в связи с поглощением  городов-государств крупными царствами  возникла необходимость разработки законодательных и административных норм. Государственные деятели и  мыслители, понявшие требования времени, приняли дихотомию Конфуция как  нечто неоспоримое и выступили  за закон и, следовательно, против культуры и нравственности. Об этой школе  древнекитайской мысли, получившей в европейской литературе название легистов ('фа-цзя'), речь будет впереди. Но следует сразу заметить, что  жестокости, превозносившиеся, а впоследствии и проводившиеся в жизнь сторонниками этой школы, дискредитировали в Китае  идею закона.

Призыв к покорности рассматривается  в настоящее время большинством ученых как основное содержание проповеди  Конфуция. Конфуцианские тексты показывают, что этот взгляд не лишен оснований. Но он все же оставляет смутное  чувство недоумения. В самом деле, как могло случиться, что провозвестник  столь убогого по своей сути мировоззрения, дающего человеку так мало удовлетворения и ни в малейшей мере не отвечающего  на высшие запросы личности, мог  получить место в пантеоне человечества рядом с величайшими мыслителями  и основателями мировых религий? Как объяснить, что учение, им выдвинутое, сумело сохраниться в Китае на протяжении двух с половиной тысячелетий, проникнуть в Корею, Японию и Вьетнам  и отразить наступление такого мощного  соперника, как буддизм?

Можно ли себе представить, что все это было достигнуто одной  лишь проповедью послушания и покорности? Если в поисках ответа на эти вопросы  вновь обратиться к 'Лунь-юй', в глаза  бросится поразительный факт: наряду с проповедью покорности там обнаруживается проповедь непокорности. На вопрос о том, как служить государю, Конфуций ответил: 'Не надо его обманывать, но надо ему сопротивляться'. И это не единичное заявление, а принцип, пронизывающий весь трактат. Как объяснить это противоречие?

Изучение 'Лунь-юй' показывает, что помимо покорности у Конфуция был еще один идеал. Этот идеал  воплощен в образе благородного человека (цзюнъ-цзы). Чтобы понять мировоззрение  Конфуция и проникнуть в секрет его  привлекательности, необходимо выяснить, какое содержание вкладывалось в  этот образ. Это не менее важно, чем, скажем, для человека, занимающегося  мировоззрением средневековья, понять, как представлял себе средневековый  человек образ святого.

Термин 'цзюнъ-цзы' был заимствован  Конфуцием из 'Книги песен' ('Ши-цзин'), которую Конфуций не только хорошо знал, но и, если верить традиции, редактировал. В 'Книге песен' слово 'цзюнь-цзы'- означало 'государев сын' (буквальное значение иероглифа 'цзюнь' - 'государь', иероглифа 'цзы'- - 'сын') или 'аристократ'. Конфуций изменил смысл этого слова  так, что оно стало обозначать уже не происхождение, а качества человека. Смысловая эволюция этого  слова напоминает эволюцию, проделанную  в русском языке словом 'благородный', которое первоначально указывало  на аристократическое происхождение, а в современном языке говорит  о нравственном облике человека. Поставив в центр своей проповеди идеал  благородного человека, Конфуций (сам  считавший, что не создает ничего нового, но лишь передает то, что им получено от традиции) внес совершенно новый элемент в идейные устои  древнекитайской жизни. По сути дела, Конфуций говорил о том, что настоящее  благородство зависит не от происхождения, а лишь от нравственных качеств и  от культуры и потому принципиально  доступно каждому. Это значило, что  в обществе появился не только новый  идеал, но и новый тип связей наряду с освященными традицией родственными связями.

Имеющийся в 'Лунь-юй' разговор между учениками Конфуция показывает, что узы, связывающие между собой  единомышленников, вместе стремящихся  к высоким идеалам, рассматривались  близкими к нему людьми как нечто  не менее священное и непоколебимое, чем узы родства. Один из них сетует на судьбу за то, что у него нет  братьев, другой возражает: 'Жизнь и  смерть зависят от судьбы, а богатства  и почести - от неба. Но если цзюнъ-цзы  почтительно блюдет свой долг и не уклоняется от него, если он вежлив с людьми и выполняет правила благопристойности, то во всем мире между четырьмя морями он найдет себе братьев' .

Многочисленные высказывания Конфуция позволяют раскрыть тот  идеал личности, который обозначался  словом 'цзюнъ-цзы'. Первейшее его  качество - человечность (жэнь). Конфуций говорит, что цзюнъ-цзы не расстается с человечностью ни в спешке, ни в момент опасности. 'Если же он откажется  от человечности, то как можно считать  его цзюнь- цзы?'. Поставленный перед  выбором, что предпочесть - жизнь  или нравственные принципы, цзюнь-цзы  идет на смерть, но не отказывается от того, что придает смысл его  существованию. Стремление цзюнь-цзы. к высоким нравственным идеалам  сказывается не только в моменты  смертельной опасности и в  критических ситуациях. Оно находит  свое воплощение и в образе жизни, в том, о чем повседневно думает и говорит человек. Цзюнъ-цзы неприхотлив  в еде и одежде; если человек  стыдится плохой одежды и плохой еды, то, как замечает Конфуций, с ним  не стоит и говорить. Антиподом  цзюнь-цзы в этом плане оказывается 'мелкий человек' ( сяо-жэнъ), озабоченный  материальным процветанием. 'Цзюнъ-цзы  думает о справедливости, а мелкий человек о выгоде'.

Конфуций упоминает о  справедливости ( и), но эта добродетель (как и такие качества, как искренность  и верность)' по существу, лишь одно из проявлений категории человечности (жэнь), которую Конфуций считал решающим свойством человека. Само начертание иероглифа 'жэнь' позволяет понять смысл  этой категории. Он состоит из иероглифа 'человек' и графического знака, обозначающего  цифру '2'. Иначе говоря, это понятие  говорит об отношении человека к  человеку. Наиболее правильно передают его значение русские слова 'человечность', 'гуманность'. В 'Лунь-юй' термин 'жэнь' определяется по-разному; наиболее многозначительно и в то же время просто он расшифровывается там, где Конфуций говорит, что человечность означает любовь к людям. В другом месте Конфуций расшифровывает его  как заповедь: не следует делать другому того, что ты не хочешь, чтобы  сделали тебе.

Как отмечалось, нравственность и культура в представлении Конфуция неотделимы друг от друга. Отсюда - требование, чтобы цзюнь-цзы наряду с моральным  совершенством обладал еще и  культурой. Это - специфическая черта  конфуцианства, отличающая его, в частности, от христианства, где для святого  культура совершенно не обязательна. Впрочем, Конфуций и его ученики, высоко ценя образование и культуру, все же на первое место ставили нравственность. Так, в 'Лунь-юй' передаются слова Цзы-ся, ученика Конфуция, что он считает образованным даже и того, кто не учился, но, не жалея себя, помогает родителям, готов отдать жизнь за своего государя и верен слову в отношениях с друзьями. Это, по-видимому, отголосок споров между учениками, кого же считать культурным человеком: того ли, кто много знает, или того, кто хорошо поступает. Предпочтение, отдаваемое нравственности, засвидетельствовано и в другом отрывке. Перечисляя обязанности учеников, Конфуций говорит, что дома они должны вести себя почтительно по отношению к родителям, а вне дома - по отношению к старшим вообще, благожелательно относиться ко всем людям, но искать дружбы лишь с людьми гуманными. Если же после выполнения обязанностей по отношению к ближним у них еще остаются силы, они должны их тратить на изучение культуры .

Соотношение сфер нравственности и культуры интересно выступает  в одном из текстов 'Лунь-юй', где  приводится следующий ответ Конфуция на вопрос о том, что такое настоящий  человек. У такого человека знания, талант, мужество и бескорыстие должны быть, по мнению Конфуция, увенчаны культурой, т.е. соблюдением ритуала и правил благопристойности и пониманием музыки. И вдруг, словно спохватившись, что ученики, испуганные недостижимостью  этого идеала, могут утратить к  нему интерес, Конфуций добавляет: 'Но теперь, может быть, и не обязательно  требовать этого от настоящего человека.

Достаточно и того, если он, видя возможность обогащения, все  же продолжает стремиться к справедливости, перед лицом опасности готов  принести себя в жертву и не отказывается от выполнения обещаний, как бы давно  Он их не дал'. Но хотя в этой 'программе-минимум' для современника Конфуция культура уже отсутствует, уступая место  нравственным качествам, все же тот  идеал цзюнь-цзы, который так многосторонне  и подробно разъясняется Конфуцием, был идеалом человека, достигшего гармоничного сочетания различных  качеств как нравственности, так  и образования, как непосредственности, так и утонченности. Это прекрасно  выражено в словах Конфуция о том, что преобладание естественности над  культурой приводит к грубости, а  культуры над естественностью - к  педантизму канцелярского чинуши. Настоящее  благородство возникает лишь от слияния  естественности с культурой.

Итак, цзюнь-цзы свойственна  гармония нравственности и образованности, непосредственности и культуры. Для  такого человека должна быть характерна терпимость, многостороннее, широкое  понимание жизни и отвращение к любым разновидностям фанатизма  и максимализма. Конфуций называет такой путь 'средним путем' и жалуется на то, что, не будучи в состоянии  найти людей, которые им следуют, вынужден обратиться к людям чересчур горячим и слишком осторожным. Имея в виду эту же необходимость  придерживаться во всем соответствующей  меры, Конфуций говорит, что не доходить до нее столь же плохо, как и  переходить. Найти меру и придерживаться ее помогают правила благопристойности - ли. Для цзюнь-цзы они играют роль критерия, помогающего ему избежать крайности: 'Почтительность без ли превращается в суетливость, тщательность - в робость, смелость - в смутьянство, прямота - в грубость'. Знание ли, проникновение  в их смысл превращается, таким  образом, в необходимость.

Отсюда - огромное значение, которое Конфуций придавал любви  к знанию. Свидетельство тому - один из интереснейших текстов 'Лунь-юй', где Конфуций говорит своему ученику: 'Любовь к человечности без любви  к обучению вырождается в тупость, любовь к мудрости без стремления учиться вырождается в то, что  человек разбрасывается... Любовь к  прямоте без желания учиться  приводит к грубости, а восхищение мужеством - к смутьянству'. А в  другом месте этого же произведения любимый ученик Конфуция Янь Юань так описывает переживания тех, кого Конфуций вводил в сферу высших духовных и нравственных ценностей: 'Чем пристальнее я гляжу на них, тем выше они взмывают, чем  глубже я в них погружаюсь, тем  они делаются тверже. Я вижу их впереди, но вдруг они оказываются позади. Шаг за шагом учитель искусно  завлекает людей. Он расширяет мой  ум образованием и сдерживает меня узами правил благопристойности. Даже если бы я хотел отказаться от всего  этого, я уже не мог бы, а когда  чувствую, что силы на исходе, что-то как бы поднимается передо мной близкое  и высокое, но стоит мне за ним  последовать, как я уже не могу к нему подойти'.