Постмодернизм в философии: сущность, направления, проблемы

Второе важное событие  — экологический кризис, явно обозначившийся в 60-е гг. Этот кризис обесценил великую  идею преобразования и покорения  природы. Почти достигнутая победа человека над природой оказалась  на самом деле мнимой, пирровой, равносильной поражению. Этот кризис парализовал, убил прежний футуризм, устремленность в  светлое будущее, ибо последнее  оказалось слишком пугающим. В  равной мере он обесценил открывшиеся  возможности общества потребления. Он как бы отравил положительные  и привлекательные стороны такого общества, создал ситуацию, похожую  на пир во время чумы. Экологический  кризис все сделал хрупким, временным, эфемерным и обреченным.

К сказанному следует добавить угрозу ядерной катастрофы, которая  как дамоклов меч повисла над  человечеством. Опасность бесконтрольного  расползания ядерного оружия обостряет  и без того уже критическую  ситуацию. Сюда же следует отнести  появление СПИДа. Он отравил важнейшие  составляющие жизни человека: потребность  любить и иметь жизнеспособное потомство. Вместе с опасностью экологической  и военной катастрофы СПИД еще  больше обострил проблему выживания  человечества.

Результатом осмысления этих событий, факторов, происшедших изменений  в обществе, культуре и стал постмодернизм. В самом общем виде он выражает глубокое разочарование в итогах всего предшествующего развития, утрату веры в человека и гуманизм, разум и прогресс, во все прежние  идеалы и ценности. Со смешанными чувствами  тревоги, сожаления, растерянности  и боли человечество приходит к пониманию  того, что ему придется отказаться от мечты о светлом будущем. Не только светлое, но будущее вообще становится все более проблематичным. Все прежние цели и задачи сводятся теперь к одному — к проблеме выживания. Постмодерный человек как бы утратил почву под ногами, оказался в невесомости или сомнамбулическом состоянии, из которого никак не может выйти. В каждой конкретной области жизни и культуры постмодернизм проявляет себя по-разному.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

2.Философско-теоретические  истоки постмодернизма

Одним из основоположников современного постмодернизма считается  французский литературовед Ролан Барт (1915—1980), работы которого часто относят ко «второй волне структурализма» или, что то же самое, к так называемому «постструктурализму». Структурализм в языкознании знаменит в целом тем, что он доказал: язык обладает определенной субстанциальностью. Иначе говоря, язык не просто пассивно отражает некоторую внеязыковую реальность, а живет своей собственной жизнью, является причиной самого себя, говорит о самом себе. Это собственно и было открыто основоположником структурной лингвистики Фердинандом де Соссюром (1857—1913). Согласно его концепции, слово не только что-то означает, но и со-означает, т. е. значит не только отдельное слово, но и слова в их взаимной связи. А потому каждое слово как бы тяготеет к другому слову.

Это самодвижение языка Барт называет «письмом», в противоположность  «наррации» — повествованию о  чем-то. В своем повествовательном, нарративном модусе язык связан с  предметной практикой, а потому идеологически  нейтрален. Ведь когда один первобытный  охотник сообщает другому о том, что справа от него появилось какое-то животное, то это сообщение ничего, кроме этого сообщения, т. е. его  чисто предметного значения, в  себе не несет и не заключает. Другое дело — «письмо».

Дело в том, что для  человека, в особенности в развитой культуре, когда появляется письменность, имеет значение не только то, что  сообщают, но и то, как сообщается. Ведь дело не в том, что Ромео любит  Джульетту, а дело в том, как это  описывает Шекспир. Именно «письмо» ставит мыслящего человека в совершенно иную ситуацию, чем ситуация до «письма». Всегда оказывается, что очень трудно выразить в «письме» то, что, казалось бы, понято. И всегда получается, что  удачно начатое «письмо» само себя начинает продолжать. И уже не ты пишешь, а тобой пишется «письмо». «Письмо» как бы превращается в своего рода спонтанный процесс самоопределения не только слов, но и смыслов. И тогда происходит то, что Барт назвал «смертью автора».

То, что слова не являются пассивными обозначениями понятий  и вещей, понял уже средневековый  схоласт Пьер Абеляр, который сказал, что «речь порождается мышлением  и порождает мышление». Но речь порождает  мышление только благодаря идеальным  значениям и смыслам. И благодаря  этим идеальным значениям речевая  деятельность становится «письмом», а  благодаря ему мышление обретает свободу, и благодаря им же «письмо» сохраняет предметный смысл.

Однако все это создает  почву для злоупотреблений, что  собственно и составляет характерную  черту схоластики, которая «недочет в понятиях» заменяет словом. «Для мудрых людей, — писал в связи  с этим Т. Гоббс, — слова лишь марки, которыми они пользуются для счета, для глупца же они полноценные  монеты, освященные авторитетом какого-нибудь Аристотеля, Цицерона или Фомы».

Но Гоббс, выступив против схоластического словотворчества  и превратив слова в «марки», упразднил тем самым и идеальные  значения слов, а тем самым и  связь слов с вещами. Ведь слова  относятся к вещам только посредством  идеальных значений, а идеальное  значение есть не что иное, как способ обозначения, т. е. способ отнесения  данного слова к данной вещи. Слова, лишенные идеального значения, теряют связь с вещами, и сами превращаются в вещи или, как выражаются постмодернисты, в «тела». И тогда или слова  становятся частью физического мира, или весь физический мир превращается в слова. У постмодернистов происходит скорее первое, чем второе. И если Д. Беркли говорил, что мир — это  мое восприятие, а  А.Шопенгауэр утверждал, что мир — это представление, то постмодернисты считают, что мир — это говорение, «письмо».

Язык, будь то речь или «письмо», и это не является открытием постмодернистов, обладает, как было уже сказано, некоторой  степенью свободы, которая делает его  независимым от объективной логики. Эта свобода от объективной логики есть свобода от причинности. «В игре слов причинные связи распадаются, — замечает один из исследователей постмодернизма М. Саруп, — и изобилуют  ассоциации». И это действительно так. Например, круглая форма какого-то предмета может навести меня на воспоминание о коллеге, который является в философии «круглым дураком». Понятно, что переход от геометрического круга к «круглому дураку» не является логическим ни в содержательном (причинно-следственном), ни в формальном смысле. Это переход чисто «письменный», а попросту сказать, литературный, где в основе лежит творческая фантазия, воображение.

Характерно, что у истоков  постмодернистской философии находится  работа двух французских авторов  Ж.Делеза (1925-1995) и Ф. Гваттари (1930-1992) под названием «Кафка» (1975), где, в  частности, вводится термин «ризома», заимствованный из ботаники и означающий такую форму корневой системы, когда  отдельные волокна ветвятся совершенно беспорядочно, образуя причудливое  переплетение, напоминающее «мочалку». У древних греков «ризотомами» называли собирателей кореньев. А в постмодернизме этим термином уже обозначают способ, каким строится текст, «письмо». В  таком «письме» переходы как раз  и строятся не по логике, а по ассоциациям, т. е. согласно некоторому сцеплению  образов, которое достаточно произвольно.

 

 

 

 

3.Концепция деконструктивизма Ж. Дерриды

Жак Деррида (р. 1930) — сегодня  один из самых известных и популярных философов и литературоведов  не только во Франции, но и за ее пределами. Он представляет постструктуралистский  вариант постмодернизма. Как никто  другой, Деррида имеет за рубежом  своих многочисленных последователей. Разработанная им концепция деконструктивизма  получила широкое распространение  в американских университетах —  Йельском, Корнельском, Балтиморском и  др., а в первом из них с 1975 г. существует школа, именуемая «йельской критикой».

Хотя Деррида широко известен и его концепция имеет большое  влияние и распространение, она  является весьма сложной для анализа  и понимания. На это, в частности, указывает одна из его последовательниц, С. Кофман, отмечая, что его концепцию  нельзя ни кратко изложить, ни выделить в ней ведущие темы, ни тем более  понять или объяснить через некий  круг идей или же логику посылок  и выводов.

В его работах, говоря его  же словами, «скрещиваются» самые разные тексты — философские, литературные, лингвистические, социологические, психоаналитические и всякие иные, включая те, которые  не поддаются классификации. Возникающие  при этом тексты представляют собой  нечто среднее между теорией  и вымыслом, философией и литературой, лингвистикой и риторикой. Их трудно подвести под какой-либо жанр, они  не укладываются ни в какую категорию. Сам автор называет их «внебрачными», «незаконнорожденными».

Деррида известен, прежде всего, как создатель деконструктивизма. Однако таковым он стал не столько по своей собственной воле, сколько благодаря американским критикам и исследователям, которые адаптировали его идеи на американской почве. Деррида согласился с таким наименованием своей концепции, хотя он решительный противник выделения «главного слова» и сведения к нему всей концепции ради создания еще одного «-изма». Используя термин «деконструкция», он «не думал, что за ним будет признана центральная роль». Заметим, что деконструкция не фигурирует в названиях трудов философа. Размышляя над этим понятием, Деррида заметил: «Америка — это и есть деконструкция», «главная ее резиденция». Поэтому он «смирился» с американским крещением своего учения.

Вместе с тем Деррида  неустанно подчеркивает, что деконструкция  не может исчерпываться теми значениями, которые она имеет в словаре: лингвистическое, риторическое и техническое (механическое, или «машинное»). Отчасти  это понятие, конечно, несет в  себе данные смысловые нагрузки, и  тогда деконструкция означает «разложение  слов, их членение; деление целого на части; разборку, демонтаж машины или  механизма». Однако все эти значения слишком абстрактны, они предполагают наличие некой деконструкции  вообще, каковой на самом деле нет.

В деконструкции главное  не смысл и даже не его движение, но само смещение смещения, сдвиг сдвига, передача передачи. Деконструкция представляет собой непрерывный и бесконечный  процесс, исключающий подведение какого-либо итога, обобщение смысла.

Сближая деконструкцию с  процессом и передачей, Деррида  в то же время предостерегает от понимания ее как какого-то акта или операции. Она не является ни тем, ни другим, ибо все это предполагает участие субъекта, активного или  пассивного начала. Деконструкция же скорее напоминает спонтанное, самопроизвольное событие, больше похожа на анонимную  «самоинтерпретацию»: «это расстраивается». Такое событие не нуждается ни в мышлении, ни в сознании, ни в  организации со стороны субъекта. Оно вполне самодостаточно. Писатель Э. Жабес сравнивает деконструкцию  с «распространением бесчисленных очагов пожара», вспыхивающих от столкновения множества текстов философов, мыслителей и писателей, которых затрагивает  Деррида.

Деррида выдвигает гипотезу о существовании некоего «архиписьма», представляющего собой нечто  вроде «письма вообще». Оно предшествует устной речи и мышлению и в то же время присутствует в них в  скрытой форме. «Архиписьмо» в таком  случае приближается к статусу бытия. Оно лежит в основе всех конкретных видов письма, как и всех иных форм выражения. Будучи первичным, «письмо» некогда уступило свое положение  устной речи и логосу. Деррида не уточняет, когда произошло это  «грехопадение», хотя считает, что оно  характерно для всей истории западной культуры, начиная с греческой  античности. История философии и  культуры предстает как история  репрессии, подавления, вытеснения, исключения и унижения «письма». В этом процессе «письмо» все больше становилось  бедным родственником богатой и  живой речи (которая, правда, сама выступала  лишь бледной тенью мышления), чем-то вторичным и производным, сводилось  к некой вспомогательной технике. Деррида ставит задачу восстановить нарушенную справедливость, показать, что «письмо» обладает ничуть не меньшим  творческим потенциалом, чем голос  и логос.

Концепция, которую предложил  Деррида, была встречена неоднозначно. Многие оценивают ее положительно и  очень высоко. Э. Левинас, например, приравнивает ее значимость к философии  И. Канта и ставит вопрос: «Не разделяет  ли его творчество развитие западной мысли демаркационной линией, подобно  кантианству, отделившему критическую  философию от догматической?» Вместе с тем имеются авторы, которые  придерживаются противоположного мнения. Так, французские философы Л. Ферри  и А. Рено не приемлют указанную концепцию, отказывают ей в оригинальности и  заявляют: «Деррида — это его  стиль плюс Хайдеггер». Помимо поклонников  и последователей Деррида имеет  немало оппонентов и в США.

 

 

4.Ж. Лиотар: постмодерн  как неуправляемое возрастание  сложности

Жан Франсуа Лиотар (1924—1998) опирается в своем постмодернизме на Канта, Витгенштейна, Ницше, Хайдеггера. Он является автором самого термина  «постмодерн», значение которого до сих  пор остается достаточно неопределенным и к уточнению которого он не раз  возвращался. Раскрывая смысл и  значение этого понятия, Лиотар отмечает, что модерн и постмодерн тесно  и неразрывно связаны между собой. Он считает, что нет модерна без  включенного в него постмодерна, поскольку всякий модерн содержит в  себе утопию своего конца. Лиотар также  отмечает, что постмодерн выражает детство модерна. Поэтому при  рассмотрении постмодерна речь идет не о том, чтобы просто отказаться от проекта модерна, но о том, чтобы  его «переписать», хотя в своих  рассуждениях Лиотар приходит к мысли, что переписать модерн невозможно. Если же модерн и постмодерн надо противопоставить, то тогда последний ставит акцент на переписывании, а первый — на революции.

Постмодерн выступает  как некий вид постоянного  труда, который сопровождает модерн и составляет его настоящую ценность. «Пост» следует понимать не как «следующий период», но в смысле некоторой динамики: идти дальше модерна, имея возможность  вернуться к нему, совершая при  этом петлю. Модерн нацелен на будущее, что выражают связанные с ним  слова с приставкой «про»: продвижение, программа, прогресс, обращенные к будущему, которое надо достигнуть, и ставящие явный акцент на активности и воле. Постмодерн находится в том же движении, но он представляет собой  некий вид «чувственной пассивности», способность прислушаться и услышать то, что скрывается в происходящем сегодня. Постмодерн является глубоко  рефлексивным, он выражает духовное состояние, стремление понять и осознать, что  с нами происходит в настоящем.

Лиотар рассматривает  постмодерн не как эпоху, а как  глубокое изменение в модерне, благодаря  которому современное общество предстает  как сложная сетка без единого контролирующего центра, без какого-либо идеологического, политического или этического укоренения. В нем исчезают отношения «лицом к лицу» — с другими людьми или объектами, все опосредствовано всевозможными «протезами», что не делает межчеловеческие отношения более прозрачными, но ведет к их усложнению и требует от каждого больше решений и выбора. У человека сокращается возможность встреч с другими в традиционном смысле, ибо эти встречи все чаще происходят на расстоянии, являются виртуальными. Окружающее человека информационное поле становится все более насыщенным и плотным, он включается в множество потоков, которые уносят его и которым он не в силах противостоять. В то же время процесс атомизации и индивидуализации выключает человека из социального поля, делает его одиноким. Человеку больше не на кого положиться, он вынужден быть судьей самого себя, отцом и авторитетом для самого себя, поскольку он живет в «обществе без отца».