Смысл жизни и её ценность: многообразие понимания

Не смотря на это, Кант не забывает о чувственности, об этом «радикальном зле», заложенном в человеческой натуре. Этим объясняется то, что он фактически далек от мысли возлагать чересчур большие надежды на собственные  силы человека. «Из столь кривого  дерева, из которого сделан человек, – говорит философ, – нельзя построить ничего вполне прямого. Только приближение к этой идее возложено на нас природой».

Основным фактором, несущим  смысл жизни, является у Канта  идея, в которой он, строгий формалист, не ограничивается одним формальным определением, а дает слияние формы  и содержания. Этим солнцем, освещающим, с его точки зрения, всю жизнь  и личность, является нравственный закон, доведенный до полноты понятия  высшего блага. В утверждении  смысла жизни приходится отвести  основную, почти исчерпывающую роль нравственному закону, осуществлению  чистой, безусловно доброй воли. Кант считает возможным мыслить такую волю даже в роли общеобязательной, абсолютной законодательницы, нравственный закон – как мировой закон. Эту мысль о центральном положении нравственного закона Кант повторяет и подкрепляет везде. «Для людей, – говорит он, – нет никакого иного спасения, как вобрать теснейшим образом подлинные нравственные основоположения в свой образ мыслей». «Если справедливость погибнет, то нет смысла в существовании людей на земле».

Смысл жизни, по мнению Канта, может дать только то, что способно дать полное удовлетворение, а высшей целью жизни, дающей смысл, является высшее благо. Нравственный закон должен вполне удовлетворять этому условию. Кант, правда, ранее отверг счастье  как цель жизни, но только для того, чтобы потом вернуть его в  облагороженной, нравственно оправданной  форме. 

В конце «Критики практического разума» он говорит о том, что «человеческая природа предназначена стремиться к высшему благу». Приобщиться к этому высшему благу должен стремиться каждый человек, но он должен всегда помнить, что это приобщение соразмерно не его поступкам как таковым, а «нравственной ценности его личности». Таким образом, блаженство определяется верностью нравственному закону и должно рассматриваться только как его необходимое следствие.

То, что Кант видел смысл  жизни в моральном совершенстве, усложненном до полноты высшего  блага, подтверждается всем характером его рассуждений в практической философии. Об этом ясно говорит и  его философия религии. «Каждая  вещь в природе, – говорит он, – действует по законам; но только разумное существо обладает способностью действовать по представлению законов, т.е. по принципам, или обладает волей». Именно в силу этой двойственности человека Кант отводит ему место своего рода посредника между двумя мирами, чувственным и умопостигаемым, свободой и необходимостью, между «небом и землей». Главу «Переход от обычного нравственного познания к философскому» в «Метафизике нравов» Кант начинает словами: «Нигде в мире, да и вообще вне его немыслимо ничто, что можно было бы без ограничения считать добром, кроме только доброй воли». Таким образом, Кант возлагает на человека колоссальную ответственность, потому что в его воле должна достигаться вершина добра. Уже здесь слышится приближение той мысли, которую потом абсолютировал Фихте, именно, что мир - это материал для нравственной воли.

Введение понятия бога в произведениях Канта, в сущности, не спасает положение, а наоборот ухудшает его. Хотя бог Канта постулирован на основе этических мотивов, и его  этика обосновывает религию, а не наоборот, к этому понятию применимо обычно простое выражение, что все усилия людей являются или тщетными, если они идут вразрез с волей божьей, или же излишними, если стремятся к тому же. Кант сам говорит, что если бог является фактором, определяющим все, тогда «человек – марионетка или вокансоновский аппарат, сделанный и заведенный высшим мастером всех искусств и произведений». Кантовский бог, правда, не исключает свободы человека, но он также не устраняет глубоко смущающего сомнения, к чему усилия человека, нуждающиеся все равно в пополнении божеством, когда бог с его всемогуществом все осуществит безупречно и твердо.

Фрейд

Проблема смысла жизни  по Фрейду. Чего люди требуют от жизни и чего стремятся в ней достичь?

Чего люди стремятся к  счастью, они хотят стать и  пребывать счастливыми. Это стремление имеет две стороны, положительную  и отрицательную цели: отсутствие боли и неудовольствия, с одной  стороны, переживание сильных чувств наслаждения - с другой.

То что понимается под счастьем, проистекает скорее из внезапного удовлетворения потребности, достигшей высшей напряженности, и по своей природе возможно лишь как эпизодическое явление. Продолжительность ситуации, к созданию которой так страстно стремится принцип наслаждения, дает лишь чувство прохладного довольства; мы так устроены, что можем интенсивно наслаждаться только контрастом и весьма мало - самим состоянием. Значительно менее трудно испытать несчастье. Страдания угрожают нам с трех сторон: со стороны нашего собственного тела, судьба которого - упадок и разложение; со стороны внешнего мира, который может обрушить на нас могущественные и неумолимые силы разрушения, и, наконец, со стороны наших взаимоотношений с другими людьми.

Под давлением этих угрожающих людям страданий, их требования счастья  становятся более умеренными; так  же как и сам принцип наслаждения  трансформируется в более скромный принцип реальности, так же и человек  считает себя счастливым, когда ему  удается избежать несчастья, превозмочь страдания, когда вообще задача уклонения  от страдания оттесняет на второй план задачу получения наслаждения. Размышления нам показывают, что для разрешения этой задачи модно пробовать идти самыми разнообразными путями.

Сознательный уход от людей, одиночество - самый обычный способ защиты от страданий, возникающих от общения с людьми. Разумеется, счастье, обретаемое таким путем, это счастье  покоя.

Конечно, имеется иной и  лучший путь - в качестве члена человеческого  общества перейти в наступление  на природу и подчинить ее человеческой воле при помощи науки и техники. Тогда человек действует вместе со всеми ради счастья всех.

Наиболее интересными  методами предотвращения страдания  являются, однако, те, которыми человек  пытается воздействовать на собственный  организм самым грубым, но и самым эффективным способом является химическое воздействие, т.е. интоксикация. Существуют чуждые организму вещества, наличие которых в крови и тканях приносит нам чувство наслаждения, а также так меняет условия нашей эмоциональной жизни, что мы становимся неспособными к восприятию неприятного.

Но вещества, создающие  тот же эффект, должны существовать в нашем собственном организме; по крайней мере при таком заболевании, как мания, наблюдается поведение как бы в состоянии дурмана, без введения в организм наркотиков.

Сложное строение нашего душевного  аппарата позволяет прибегать к  целому ряду других воздействий. Удовлетворение наших первичных позывов дает нам счастье, но они же являются источником мучительных страданий, когда внешний  мир отказывается дать им удовлетворение и обрекает нас на лишения.

Радикальный способ заключается  в умерщвлении первичных позывов, как этому учит восточная мудрость и приводит в жизнь практика йогов.

Другая методика защиты против страданий пользуется доступными нашему душевному аппарату смещениями либидо, благодаря чему его функция приобретает  столь большую гибкость. Больше всего  можно добиться при уменьшении достаточно повысить интенсивность наслаждения из источников психической и интеллектуальной деятельности. Удовлетворения такого рода, как радость художника от процесса творчества, как радость исследователя при решении проблем и в познании истины, имеют особое качество. Эти удовлетворения кажутся нам более “тонкими и возвышенными”, но они не потрясают нашу физическую природу. Слабая сторона этого способа заключается в том, что он доступен лишь немногим людям.

В следующем способе на первом месте стоит наслаждение  произведениями искусства. Каждый человек, восприимчивый к обаянию искусства, не может недооценить этого источника  наслаждения и утешения. Однако, легкий наркоз, в который нас погружает  искусство, не может дать нам большего, чем мимолетное отвлечение от тягот  жизни.

Более основательные и  эффективные возможности открывает  нам способ, видящий единственного  врага в самой действительности, считающий ее источником всех страданий. Отшельник отвращается от мира и  не хочет иметь с ним никакого дела. Но можно сделать и больше, можно стремиться этот мир преобразить, создать вместо него мир иной. Тот, кто в порыве возмущения и протеста становится на этот путь, как правило, ничего не достигает - действительность для него слишком непосильна.

Есть еще ориентация в  жизни, которая ставит в центр  всего любовь и все удовлетворение видит в том, чтобы любить и  быть любимыми. Одна из форм любви - половая - приобщила нас к сильнейшему  переживанию ошеломляющего ощущения наслаждения, дав прообраз нашим  устремлениям к счастью. Но очевидна и слабая сторона этой житейской  методики. Мы никогда не бываем более  беззащитными по отношению к страданиям, чем, когда мы любим, и никогда  не бываем более безнадежно несчастными, чем когда мы потеряли любимое  существо или его любовь.

Программа того, как сделаться  счастливым, к осуществлению которой  нас принуждает принцип наслаждения, не может быть реализована, и тем не менее мы не должны прекратить усилия для того, чтобы каким-то образом приблизиться к ее реализации. При этом можно выбирать самые различные пути, отдавая предпочтение либо стремлению к положительному содержанию цели - к наслаждению, либо стремлению к ее негативному содержанию - к предотвращению неудовольствия. И тут каждый сам должен пытаться стать счастливым на свой собственный лад.

Ницше

Среди крупных философских  учений своеобразное место заняла философия  Ницше. В то время как все рассмотренные  нами философы искали и по своему открывали  смысл жизни в направлении  на трансцендентное бытие или  трансцендентное долженствование  и в зависимости от этого признавали или отрицали его, Ницше встал  ко всем им в горячую, пламенную оппозицию. Отыскивая путь к решению вопроса  об истинном смысле жизни, он столкнулся с различными готовыми ответами, освященными  веками и тысячелетней традицией. Их несли религия, философия, наконец, сама жизненная традиция в ее многообразной  форме. Подойдя к ним с бурной потребностью в жизни, в яркости, в красочности, Ницше вынес от всех них только одно впечатление  глубочайшего разочарования.

Истинный мир философов  и религиозных проповедников  Ницше отожествляет с «erlogene Welt» (мир, добытый ложью), а их идеалы он называет идолами⁴. Таким образом, Ницше категорически отклонил попытку решить проблему смысла жизни на почве трансцендентной, отвлеченной философии. Не стоит удивляться, что гнев Ницше попутно перенесся и на науку.

Из всех человеческих ошибок самой роковой имморалист Ницше признает мораль. Он потому и поставил в центре своего творчества фигуру Заратустры, как утверждает Ферстер-Ницше, что хотел вложить разрешение губительной загадки в уста того, кто явился виновником коренного зла, создав учение о борьбе двух начал, добра и зла. Вместо улучшения человека, по убеждению нашего поэта-философа, получается только его ослабление: мораль завершает разрушительную работу отвлеченной религиозно-философской мысли и подрывает самые корни жизни; это и есть тот нигилизм, в котором Ницше обвиняет и религию, и философию, и всякую трансцендентно-этическую ориентировку мысли. 

Благодарность и сострадание  являлись для автора «Заратустры» коренными  недостатками человека. Объявляя беспощадную  войну слабости, упадку и их апологетам, Ницше видит в сострадании  только источник глупости и заблуждений. В стремлении смести рассадники слабости, уверенный в безошибочности своей  радикальной идеи, он призывает способствовать уничтожению упадочных рас, готов  уничтожить Европу и безжалостно раздавить все, что несет в себе систему порабощения и рабских оценок.

Чтобы положить начало своему освобождению от всех этих цепей, человеку необходимо перестать бояться своей  собственной тени; пусть он, учит Ницше, только вдумается и поймет, что все это дело его собственного духа; он остался нищим, потому что позволял себе роскошь быть слишком щедрым, забывая о самом себе и, тоскуя, любовался на то, что дал и создал он сам и что было по праву его; пусть он распознает виновника своих бед и несчастий в себе самом, и все авторитеты и сковывавшие его связи исчезнут как по мановению волшебного жезла. Ницше призывает человека к тому, чтобы он познал себя и стал абсолютно свободным существом.

В прямой, диаметральной  противоположности к религиозно-философской  и церковной традиции, перевертывая историческое положение, Ницше провозглашает  здоровое тело «большим разумом», голос  которого единственно призван подлинно решить не только проблему смысла жизни, но и вообще все загадки мира. Предостерегая от слепого подчинения аффектам и призывая к господству над ними, Ницше убежден, что физиологически здоровый человек легче всего пробьется к господству над ними, и потому не сомневается, что самое опасное – это потерять «тонкость слуха к голосу своих инстинктов».

Свою философию жизни  Ницше увенчал понятием сверхчеловека, которому и учит Заратустра и в  котором сбегаются наиболее важные нити его учения. В нем Ницше  дает разгадку вековечной проблемы смысла жизни; в него же он уложил всю силу своего призыва остаться верным земле, в нем он возвестил миру о смерти богов: «Все боги умерли, итак, да здравствует сверхчеловек!». Сверхчеловек Ницше – это творческий гений. Взращивание гения – смысл жизни и отдельной личности, и человечества, и всей его истории, которая должна создать наиболее благоприятные условия для рождения гения.

Трагедия Ницше заключается  в том, что он сам, больной и  надломленный, предает проклятию  больных и слабых и слагает  дифирамбы здоровью и цельности; глядя на свою тяжелую жизнь и  вспоминая свое одиночество, тоску  и несбывшиеся мечты, он поет славу  жизни и героизму; сам обреченный на тьму и погружение в бессмыслицу, он неутомимо зовет к свету  и на вершины вершин.