Возможна ли нравственность без религии

Возможна ли нравственность без религии?

Я считаю, что действительно 

настоящая религия – это  Доброе Сердце»

Тэнзин Гъяцо, Далай-лама 14-ый

Если добрый человек проповедует  ложное учение,

 оно становится истинным.

 Если дурной человек  проповедует истинное учение,

оно становится ложным.

«Лес чаньских изречений»

Слово религия составлено из латинских корней: re («обратно», «назад», «вновь») и ligare («связывать»). Таким  образом, этимологически оно означает «налаживание, или восстановление связи» (с Богом). В латинском языке  слово religio, первоначально, что особенно важно как с психологической, так и с философской точек  зрения, служило для обозначения  внутреннего душевного состояния, и только потом стало обозначать также внешние проявления этих состояний, связанные с обрядами и культом, а со временем – и всю религиозную  культуру вообще.

 В своей работе «Религия  и нравственность» (1893) Лев Николаевич  Толстой определяет религию как  откровение, данное свыше. Оно  (откровение), по его мнению, есть  наивысшая форма религии, тогда  как все остальные ее формы  находятся на более низком  уровне и преследуют сиюминутные,  посюсторонние интересы человека. Откровение же, исходящее от Господа,  не только раскрывает перед  людьми более высокий смысл  их жизни, но и указывает  на то, каким образом на пути  служения Высшим силам человек  может и должен преодолевать  свой врожденный, природный эгоизм.

 Что касается собственно  Откровения, то, как известно, Божественное  откровение свыше характерно  не только для так называемых  религий Книги (авраамических), но  и для многих разновидностей  индуизма, и даже в буддизме  Сутрами, то есть, непререкаемым  священным писанием, являются те  тексты, в которых записаны, по  преданию, слова самого Будды. 

 Что касается нравственности, то мы бы определили ее как  состояние, в котором находится  душа по отношению к базовым  понятиям добра и зла. (Мораль  – это то, что принято считать  добром (и злом) в данном сообществе, культуре, субкультуре, группе, и  т. д. А нравственность –  это, если можно так выразиться, положение человека на внутренней  шкале, регулируемой исключительно  голосом совести, по отношению  к существующим внутри его  самости понятиям добра и зла.  Именно поэтому существует понятие  «высокая нравственность», –  соответственно, подразумевается, что  нравственность может быть и  «низкой».)

Значит ли это, что, говоря о нравственности, мы неизбежно приходим к вопросу о добре и зле? Да, это так. Но что такое добро, и что такое зло – это  уже более серьезный и сложный  вопрос. Очевидно, однако, что однозначный  ответ на вопрос о связи между  религией и нравственностью (а также  ее конфессиональной определенностью), становится невозможным.

 Нельзя отказать христианской  религии в возможности оказания  на человека, в первую очередь,  на его нравственность, глубокого  алхимического воздействия. Такой  преобразующий импульс, безусловно, содержится в ней. В то же  время, нельзя отрицать того  факта, что в некоторых случаях  человек может быть глубоко  нравственным, исповедуя, с точки  зрения христианства, безнравственные  ценности (атеизм, буддизм, даосизм  и т.д.); верно также и то, что  в других случаях, человек,  исповедующий эти (христианские) ценности, является в придачу  и глубоко безнравственным. Получается  весьма пестрая картина, которая  на эмпирическом уровне не  подтверждает тех стройности  и последовательности взаимоотношений  религии и нравственности, которые  выводятся в трактате Л. Н.  Толстого.

 Эта пестрая картина  заставляет задуматься о многих  вещах. В первую очередь –  о взаимоотношениях ума и сердца. В какой мере они связаны,  а в какой – находятся в  разладе, доходящем до трагических  противоречий? И все это может  уживаться в одном человеке…  Такие феномены, как святошество,  лицемерие, ханжество, указывают  на то, что между умом и сердцем  человека далеко не всегда  бывает единство.

 Тезис об отсутствии  единства наносит сокрушительный  удар по всему стройному зданию  взаимоотношений религии и нравственности  и их прямой зависимости друг  от друга. Оказывается, нравственность, идущая от сердца, не всегда  совпадает с умом и осознанными  установками. Действительно, когда  это совпадение присутствует, то  умственные построения обладают  такой мощной глубиной и наполненностью, которая просто невозможна в  отсутствие внутреннего единства (тогда слова становятся выхолощенными,  формальными и пустыми). Тезис  об отсутствии единства можно  назвать основополагающим в нашем  рассуждении. Вывод первый: разум  – это такая вещь, которая с  одинаковой готовностью может  служить как добру, так и  злу. Разум – совершенно «без-нравственная»  структура.

Из противоречия между  умом и сердцем, между душой и  разумом складывается весьма странная и очень нелинейная картина –  гораздо более многомерная и  сложная, чем та, что открывается  первому взгляду. Если рассматривать  религию только как призыв Высшего  существа к человеку, исходящий из Высшего существа, то тогда нераскрытым  остается вопрос: а что в человеческом существе на этот призыв отзывается? И  самое главное – почему одни люди на этот призыв отвечают, другие же остаются к нему глухи? Получается, что у  одних имеется некая предрасположенность, чтобы подхватить этот призыв, у  других же такой предрасположенности  нет. Кто-то рождается, как Александр  Свирский или Сергий Радонежский, удивительным ребенком, а кто-то с малолетства  лжет и ворует, и никакая церковная  проповедь не в состоянии его  остановить. Есть и такие, кого проповедь  останавливает, но уже в позднем  возрасте или даже на смертном одре. (Среди воцерковленных людей существует мнение о том, что даже великие грешники, покаявшись перед смертью, могут получить отпущение грехов, несмотря на то, что всю жизнь прожили во грехе, и попасть в рай. Этот момент, конечно, спорный.)

 Таким образом, все  богатство духовной и психической  жизни людей в русле религиозности  складывается из взаимодействия  между умом и сердцем, между  душой и разумом, в ходе которого  они то приходят к какому-то  единству, то расходятся. Часто низменным  частям души удается обмануть  разум, выхолостив и формализовав  его ценности и превратив все  те разумные положения, которые  должны служить в качестве  стимула к преображению духовной  и душевной жизни, в набор  пустых и практически бессмысленных  формальностей.

 Такое положение вещей  было бы более или менее  понятным, если бы речь шла  только о высших положениях  разума, формализующихся и выхолащивающихся  низшими импульсами души. Но речь  идет также и о прямо противоположных  процессах, которые усложняют  картину и делают ее еще  более многомерной, а именно  – о тех ситуациях, когда,  наоборот, выхолощенные и формальные  положения разума (вроде призыва  строить коммунистический рай)  не мешают душе жить полноценной,  глубокой и истинно духовной  жизнью, не мешают человеку быть  существом одухотворенным, посвящать  себя благу других людей, жертвовать  собой во имя этого блага,  вопреки формальным бездуховным  принципам, господствующим в разуме. Конечно, в такой ситуации людям,  живущим истинно духовной жизнью, но при этом остающимся атеистами  идеологически, приходится нелегко,  их понимание добра и зла  все-таки глубоко материалистично,  им тяжело понять истинное  благо духовной сущности даже  самих себя, не говоря уж о  ближнем своем. Но это не  отменяет их жертвенности, и лучшие  советские фильмы 50-60 годов являются  тому подтверждением – люди  были способны на высокий духовный  импульс, на реализацию идеи  высокого служения.

 Все это не просто  делает картину многомерной, но  ставит также некие существенные  вопросы. И самый важный из  этих вопросов – откуда берется  импульс к доброму и нравственному  в человеке, а также – откуда  берется импульс к злому, низкому  и безнравственному? Где начало  нравственности?

 Самый главный вывод,  к которому приводит описанное  противоречие, это то, что все  богатство палитры духовной жизни,  с ним связанное, можно выразить  в следующем утверждении (глубоко  парадоксальном и противоречащем  основной идее работы Льва  Николаевича): нравственное начало  в человеке имеет самостоятельную  природу, самостоятельные причины  для своего возникновения, развития  и реализации, как минимум не  полностью зависящие от религиозного  призыва Высшего существа. Нравственное  начало в человеке не является  чем-то, целиком и полностью определяемым  религиозным рвением и интенцией.  Толстой справедливо указывает  на то, что многие люди живут,  ограничивая свое мировоззрение  интересами узкого круга, определенной  группы лиц. И выйти за рамки  этого узкого круга им мешает  ограниченное мышление, не расширенное  до вселенского призыва к любви,  содержащегося в христианстве. Но  даже внутри узких рамок человек  может быть либо великодушным  альтруистом, жертвующим своими  интересами, временем, силами ради  других людей, либо узколобым  эгоистом, пекущимся исключительно  о собственных интересах. Верно  и противоположное: под прикрытием, под лозунгом всемирной космической  любви человек вполне способен  отстаивать корыстные, эгоистические  интересы.

 Все это никоим образом  не умаляет ценности призыва  к нравственному самосовершенствованию,  содержащемуся в религии, которая,  действительно, несет в себе  такой потенциал и возможности. Религиозные учения последовательно и точно указывают на многие особенности заблуждений, ограничений и вызываемых ими страданий, переживаемых на тех или иных уровнях нравственного развития. И – подчас афористично и лаконично, подчас развернуто и подробно – говорят о том, что необходимо в себе преодолевать, куда стремиться, каким образом выстраивать свою внутреннюю жизнь для того, чтобы приближаться к большему совершенству и гармонии с самим собой. При этом религиозный призыв недвусмысленно указывает на то, что между обоими противоположными стремлениями – к нравственности и высшей морали, с одной стороны, к эгоизму и оправданию жизни посюсторонними ценностями, с другой, – происходит постоянный поединок внутри самого человека. Эта борьба выражается порой в незаметных тенденциях и размышлениях, вялотекущих процессах, происходящих в человеческой душе, а подчас переходит в критическую фазу острых схваток, когда человек должен сделать мучительный выбор, и мучителен он именно тем, что каждое из начал крепко держит человека в своей власти и стремится овладеть им целиком и полностью. Сделав тот или иной выбор, человек отождествляет себя с тем или иным началом и принимает его сторону, тем самым становясь его носителем и представителем («И лев станет человеком» ).

 На поединке между  высшими и низшими стремлениями  в душе человека необходимо  остановиться подробнее. Всегда  ли мы можем определить, где  добро, а где зло? Внутренне,  интуитивно мы всегда это знаем  в глубине души, но самой этой  глубины мы очень часто не  чувствуем. Если при этом учитывать  тот факт (хорошо известный психотерапевтам  и писателям), что отсутствие контакта  с глубиной своей души очень  часто не ощущается людьми, тем  более становится понятно, насколько  легко превратить свое сознание  в фабрику подмен, перевертышей  и, выражаясь религиозным языком, тонкого лукавства. У человека, делающего добро, нет сомнений  и колебаний в том, что он  его творит. Но этих сомнений  нет и у человека, делающего  зло: он также уверен в том,  что творит добро. А причина  заключается в том, что он  бессознательно анестезирует в  себе тот пласт души, который  истинно знает, что делает его  хозяин, – следовательно, анестезия  в подобных случаях практически  всегда остается не замеченной. Таким образом, внутренняя психологическая  ситуация может очень легко  получить тенденцию к коллапсу, в котором личная, оторванная  от универсальной правды, истина, подменяет правду собой, претендуя  на окончательное господство. И  чем натренированней интеллект,  тем тоньше, изощренней и правдоподобней  могут быть такого рода подмены,  тем труднее им противостоять  как самому человеку, так и  его окружению.

 Таким образом, критерий  того, что есть добро, а что  есть зло, с одной стороны,  установить трудно, а с другой  – очень легко. Требуется способность  к прямому взгляду – взгляду,  не обусловленному ни своими, ни чужими проекциями и не  следующему за ними. Что же  отвечает за прямоту взгляда?  Ответ и прост и сложен одновременно: за нее отвечает именно нравственность, иначе называемая совестью или  внутренней честностью.

 Если непрямой взгляд  излучает то, что ему предложат  (не важно, кто – другой человек  или собственное бессознательное), старательно изображая при этом  прямоту и доброту, то что  же в таком случае излучает  прямой взгляд? Следуя логике  рассуждения и правде жизни,  мы должны констатировать, что  продуктом излучения прямого  взгляда является не что иное, как видение, создаваемое творческим  потоком, собственно, и излучаемым  прямым взглядом.

Вопрос о том, что есть творческий поток, акт творчества, не менее важен. Недостаточно смотреть непредвзято – без потока творчества непредвзятость ни к чему не приведет. Творение – всегда создание чего-то нового, а именно – нового смысла (даже если по видимости это всего  лишь создание новой формы для старого смысла). Как возможно появление нового понимания без творчества?

 Теперь определимся  с тем, откуда и куда этот  творческий поток идет. Вернемся  к началу – к состоянию,  когда мы, еще ничего не понимая,  просто чувствуем, что вот это  добро, а это зло. Что в  нас, какой уровень нашего сознания  это чувствует? Нижний, потому  что в этом чувстве нет ни  осознанности, ни понимания. Есть  просто непредвзятое ощущение  того, что это так. Нижний уровень  сознания – это тело, оно не  умеет ни рассуждать, ни осознавать, да и творить оно тоже не  умеет. Зато умеет чуять –  нутром, – где правда, а где  ложь, где добро, а где зло. 

Подобное интуитивное  различение хорошо показано в сцене  из фильма «Золотой ключик», где Лиса Алиса пытается обмануть Кота Базилио  и убедить его, что раз «пять  на два не делится», то, следовательно, делить нужно на пять, в результате чего получается ответ «один», а, стало  быть, Коту положен один золотой; Базилио  же отвечает на это: «Обманула, запутала!..». Этот живописный пример хорошо иллюстрирует конфликт уровней сознания, несмотря на то, что речь идет о «разборке» двух эгоистов. То, как чутье Базилио  преодолевает лукавство Алисы, полностью  соответствует тому, как различаются  добро и зло внутри человека. Чутье  выступает в качестве изначального импульса, которому еще надо суметь последовать. Этот импульс возникает  именно на нижних этажах сознания, он представляет собой некое ощущение – неосознанное, туманное, неопределенное, но вместе с  тем мощное и могучее. Дальше он должен начать подниматься – начинается его сублимация и алхимическая возгонка, которая заключается в том, что  в процессе своего подъема этот импульс  становится все более осмысленным, изощренным, четким, дифференцированным и глубоким.