Внешняя торговля древних государств

Готланд — «око Балтики», так называли его скандинавские [91] навигаторы.⁹²⁾ Шведские историки полагают, что торговля Новгорода с ним восходит к тем давним временам, когда (судя по Кодексу висбийского городского права XIV в.) на острове начали собираться люди разных народностей и скрепили клятвой мир, дававший им право спасать и оберегать свое имущество на береговой полосе шириной в восемь сажен.⁹³⁾ Новгородская летопись не сохранила сведений о начале этой торговли. Она отметила лишь некоторые случаи ее нарушения. Так, под 1132 г. читаем: «идуце [видимо, владычные купцы] и[з] замория съ Готъ, потопи [шторм?] лодии 7, и сами истопоша и товар, а друзии вылезоша, нъ нази».⁹⁴⁾ В другой раз в 1142 г. шведская флотилия из 60 судов [шнек] напала «на гость, иже и[з] — заморья шли в 3 лодьях». Но купцы недаром были и воинами, они отбили пиратское нападение и перебили команду трех шведских судов.⁹⁵⁾Подворье русских купцов на Готланде тоже существовало издавна и как таковое впервые отмечено в договоре 1262—1263 гг., заключенном от имени Александра Невского: «А новгородцьмъ въ становищи на Гоцкомь березе бес пакости, въ старый мир».⁹⁶⁾

Сами русско-шведские торговые связи восходят к давности уже  известных нам договоров с  Византией, когда варяги (включавшие и шведских купцов) участвовали в  русской торговле с Европой и  Азией на пути из Балтики (Варяжского моря) в Черное (Русское)⁹⁷⁾ море; причем путь этот распадался на отрезки — балтийско-новгородско-смоленский в Верхней Руси, киево-черноморско-византийский — в Нижней и внутренний — новгородско-киевский.⁹⁸⁾ В самой Швеции руссы торговали с Упсалой, столицей земли Упланд, прибрежная полоса которой — Рослаген, быть может, служила одним из источников найма варягов, а торговый центр город Бирка, стоявший на острове Бьерке на озере Мелар, отправлял на Русь купцов. Разрушенную в 1060 г. Бирку заменила Сигтуна.⁹⁹⁾ Сюда и плыли русские мимо Готланда; в Сигтуне был русский купеческий двор с каменной церковью.¹⁰⁰⁾

Имеем точное свидетельство  летописи от 1148 г. о поступлении товаров  из Северной Европы в Русь. Во время снема волынского Изяслава Мстиславича со смоленским Ростиславом братья взаимно «даристася дарьми многыми», причем киевский князь вручил их «от Роускыи земле и от всех цезарьских [здесь, может быть, византийских] земель», а Ростислав дал ему дары «от верьхних», т.е. новгородско-смоленских земель, «и от варяг».¹⁰¹⁾ Следы старой варяжской торговли остались и в Киеве, где Иларион использовал под свою пещеру бывший «варяжский поклажай» (нечто вроде укромного склада для ценностей);¹⁰²⁾ в низовьях Днепра еще в XIII в. известен остров Варяжский.¹⁰³⁾

Новгород — центр морской  торговли Руси с Европой, тут имелись  кварталы, выросшие на древней торговле с Поморьем — улицы [92] Прусская,¹⁰⁴⁾ Чудская; здесь «заморстии» купцы в 1156 г. соорудили свою церковь на Торговище, в 1207 г. они же построили церковь св. Пятницы, а купцы-щецинцы возвели в 1165 г. церковь Троицы¹⁰⁵⁾ — ясно, что их дела процветали. Североевропейские купцы наряду с подворьями имеют свои «варяжские» (католические) храмы, гибель некоторых из них отмечена во время пожаров, когда в 1152 г. сгорела одна варяжская церковь, в 1181 г.— другая (Петра и Павла), а в 1217 г. — в варяжской церкви «изгоре товар вьсь варязьскый бещисла».¹⁰⁶⁾

Как мы знаем, князья мало считались  с церковью в делах внешней  политики, купцы-гости еще менее  связывали себя ее ограничениями. Любопытно, что варяжские церкви посещались новгородцами, а бывали и случаи крещения здесь русских детей (видимо, в семьях от браков с иноземцами — о чем, как известно, шел разговор у епископа Нифонта с Кириком).¹⁰⁷⁾ О проникновении латинских обычаев свидетельствует и раздраженная глосса XIV в. в переяславском летописце.¹⁰⁸⁾ Видимо, уже тогда иноземные купцы практиковали то, что было кодифицировано в ганзейском уставе («скра»): нужных им в будущем молодых (не старше 20 лет) переводчиков (Tolke, Dolche) немецкие города посылали в качестве Sprakelerers (изучающих язык) на Русь, где в русской среде они получали практику. Соответствующий пункт был уже в латинском проекте русско-немецкого договора 1268 г.¹⁰⁹⁾ Это вело новгородцев к сближению с иноземцами. Именно таким путем, по основательной догадке Г. Рааба, происходил обмен эпическими мотивами.¹¹⁰⁾

До сих пор речь шла  о торговле с Германией Верхней  Руси. Но велась такая торговля и  Нижней Русью. О притоке русских ювелирных изделий и мехов в Германию (где Регенсбург — крупный центр меховой торговли) и вывозе оттуда серебра (из Гослара), тканей (из соседних Рейнско-Вестфальским землям Фландрии и Фрисландии) и рейнских вин — писал недавно Б. Видера.¹¹¹⁾Русский соболь был хорошо известен в Германии. В торговле соболями и серым мехом участвовал, как видно из его жития, и падеборнский епископ Мейнверк (умер в 1039 г.).¹¹²⁾ Едва ли можно сомневаться, что купеческие караваны сопровождали русские посольства в Мерзебург (1017 г.), Альштедт (1040 г.), Гослар (1043 г.) и др. Наши источники отметили какого-то «немчина» в Луцке (1149 г.), едва не убившего рогатиной князя Андрея Юрьевича; латинян во Владимире-на-Клязьме встречал в середине XII в. киевский купец Кузьма; понятно, что говоря под 1195 г. об обновлении епископом Иваном церкви в Суздале, летописец счел нужным подчеркнуть выполнение этой работы местными специалистами, «не ища мастеров от немець». В Галиче в XIII в. были Немецкие ворота, а в волынском Владимире немецкие купцы входили в число «местичей»-бюргеров. Некоторые из них были, вероятно, богаты — некий «немчин» Марколт давал обед в честь князей Василько Романовича, Льва Даниловича и Войшелка.¹¹³⁾ [93]

Теперь вспомним о засвидетельствованной  фрейзингенским (Бавария) епископом Оттоном (1111—1158) переписке начала 40-х годов XII в. Конрада III (1138—1158) с императорами Иоанном и Мануилом Комнинами, которых он просил посредничать в связи с ограблением и убийством «на Руси» (in Rossia) немецких купцов.¹¹⁴⁾ Здесь речь идет, конечно, о Нижней Руси. Вот несколько фактов о торговле Руси с Эннсом (на Дунае) и Регенсбургом (Бавария). Штирийский герцог Оттокар утвердил в 1191 г. мыто в Эннсе, которое было здесь введено еще его отцом Оттокаром V (1129—1164) для купцов Регенсбурга: отныне «повозки [идущие] на Русь и из Руси пусть выплачивают 16 денариев и их не следует задерживать. Повозки, которые нагружаются в самом городе, пусть платят 12 денариев».¹¹⁵⁾ Регенсбургский купец Гартвик, проживавший в Киеве («in regione Russiae, in civitate Chiebe») пожаловал в 1178 г. монастырю св. Эммерама в Регенсбурге 18 фунтов серебра, которые тому предстояло взыскать с его должников.¹¹⁶⁾ Австрийский герцог Леопольд ввел в 1192 г. свое мыто для регенсбургских купцов «руссариев»: «Купцы, торгующие с Русью, куда бы и в какое бы время они ни шли, платят 2 таланта и по возвращении из Руси — пол-таланта; они дадут 12 денариев, если пожелают где-либо войны [и в другой город]».¹¹⁷⁾ Эти купцы везли из Руси, в частности, меха: Маврикий возвращался в Регенсбург с пожалованными на монастырский храм св. Якова и Гертруды мехами и другими ценностями на сумму в 100 марок вместе с купеческим караваном (cum negotiatoribus).¹¹⁸⁾ Достойно внимания, что в строительстве храма участвовали местные купцы, и когда средств не хватило, они обратились в Киев, где их, вероятно, хорошо знали. Св. Годегард считался в Западной Европе покровителем тех, кто ходил в Русь, если судить по такому источнику, как «Перенесение мощей св. Годегарда» (после 1132 г.): «возвращавшиеся из Руси» купцы (включая священника) были спасены от разбойников его покровительством; в память о случившемся они сделали пожертвование храму этого святого в Гильдесгейме.¹¹⁹⁾ Русские меха воспевал немецкий поэт Гартманн (умер в 1210 г.) из Ауе, который писал, что «лучших никто не мог найти ни на Руси, ни в Польше».¹²⁰⁾

В синодике бенедиктинского монастыря св. Петра в Эрфурте (Тюрингия) читается запись о волынском Романе Мстиславиче: «Роман, король русский, дал нам тридцать марок». Волынско-немецкие связи хорошо известны.

Еще до вторжения немецких феодалов в Восточную Прибалтику «место Рига» имело дома-подворья для купцов, были тут и ливские  поселения. Сюда и проложили путь «странствующие» немецкие купцы, которые объединились с базой на о. Готланд («Объединение купцов Римской империи, часто бывающих в Готландии»¹²¹⁾) и ревностно помогали [94] епископу Альберту в войне и с народами Прибалтики и с Русью. По привилегии 1225 г., данной Альбертом, оседлые купцы получили господство в Риге; в 1215—1234 гг. в пределы города вошел северо-западный «пригород», где находился и «русский квартал» (Russche dorp). И подворье полоцких и псковских купцов, и церковь св. Николая появились, видимо, вскоре после 1212 г. «Донемецкая» Рига — Земгальская гавань, при населении в 2-3 тыс. человек давно торговала, а в конце XII в. сюда ежегодно прибывали корабли; она была пунктом встречи местных, русских, готландских купцов.¹²²⁾Нужно помнить, что сами немецкие купцы были допущены сюда для торговли с разрешения Полоцка.¹²³⁾

В свете всего сказанного договорная грамота Новгорода о  мире, о посольских и торговых отношениях и суде (датируемая 1189—1199 гг.)¹²⁴⁾ представляется документом, отражающим вековую традицию. Этот коротенький договор дает обильный материал для размышлений. Он заключен от имени Ярослава Владимировича (ставленника владимиро-суздальского Всеволода Юрьевича) и новгородских властей, с одной стороны, и послом Арбудом, с другой. Этот посол, в свою очередь, представлял три заинтересованные стороны: а) города Германии («с всеми немьцкыми сыны»), б) остров Готланд, т. е. город Висби, прежде всего («и с гты»), в) купечество других католических стран («и с всемь латиньскым языком») — это могли быть страны и Северной и Западной Европы — Дания и Швеция.

Торговля с Данией, от которой, по словам датских моряков, «до Острограда русского, коего столица есть Киев (Chive)» можно было доплыть за один месяц,¹²⁵⁾ тоже велась исстари. Под 1130 г. летопись отметила, что новгородские купцы «из Дони», в отличие от плывших с Готланда, «придоша сторови», т. е. благополучны.¹²⁶⁾ Это понятно, ибо датский Кнут, сидевший в Любеке — союзник Руси. Были и конфликты, нарушавшие торговые договоры: под 1134 г. записано, что в Дании, (видимо, в Роскильде) новгородских купцов бросили в тюрьму («рубоша новгородць за моремь въ Дони»).¹²⁷⁾ На время финского похода шведского короля Эрика IX (1157 г.) падает ограбление русских купеческих кораблей в Шлезвиге (видимо, в районе Любека, около этого времени пострадавшего от пожара) датским королем Свеном III (1147—1157), который отдал захваченные товары в уплату наемникам.¹²⁸⁾ Что касается Швеции и Готланда, то мир с ними нарушился после шведско-русского конфликта в Финляндии и падения Сигтуны (1187 г.), когда по сообщению летописи, новгородцы были в 1188 г. брошены в порубы варягами (иноземцами; шведы назывались свеями) и на Готланде, и в Немцах, и, наконец, в самой Швеции.¹²⁹⁾ В связи с конфликтом Новгород применил решительную меру: порвав торговлю, он не пустил «своих ни единого мужа за море», а прибывшим иноземцам (варягам) не дал своего посла и отпустил их «без мира». Интересно, что на этот же год приходится жалованная грамота императора Фридриха I городу Любеку, по которой он освобождал [95] русских купцов от пошлин.¹³⁰⁾ Полагают, что его документ воспроизводит утраченуую грамоту 1163 г., выданную ранее Генрихом Львом.¹³¹⁾ Наш договор, как видим, родился в результате дипломатической активности всех его участников. Важно, что это не первый договор между ними, а подтверждение какого-то предшествующего соглашения («потвердихом мира старого»). Возникает вопрос о глубине хронологической традиции этих договоров. Если мы вспомним, что еще Олег имел соглашение с варяжским корпусом, которому положил плату в 300 гривен,¹³²⁾ то правомерность поисков древних черт в изучаемом договоре станет очевидной. Если мы сопоставим наш договор 1189—1199 г., который именуется Правдой («на сей Правде») с Краткой редакцией Правды Роськой (далее: Кр. Пр. Р), сохранившей некоторые нормы договора 1015 г. Ярослава Мудрого с варяжским служилым корпусом и купечеством, то обнаружим, что и в нем они отразились.

Сходство норм договора 1189 г. с Краткой и Пространной  Правдами показал А. А. Зимин. Я хочу обратить внимание на серию статей договора, в которых пенитарные расчеты выражены не в гривнах серебра, а в старых кунах: это ст. 4, 5 и 6, восходящие к Кр. Пр. Р. (ст. 3 и 10) и к Пространной Правде (ст.78). В Кр. Пр. Р. уже имелись две статьи, взятые, видимо, из древних договоров Руси с варягами и колбягами. Это, во-первых, статья, имеющая в виду случай, когда «ринет мужь мужа от себе, любо к собе» (в нашем документе: «оже упьхньть любо мятель (плащ) раздрьть»). При двух видоках (свидетелях-очевидцах) виновного русского ждал штраф в 3 гривны, а иноземцу — варягу или славянину (колбягу) — достаточно клятвы. В нашем договоре клятвы уже нет, она выпала вместе с колбягом (славянские купцы Поморья были или оттеснены немецкой властью от внешней торговли или заключали с Русью отдельные договоры), остался штраф в 3 «старых» гривны.¹³³⁾

Видимо, к давности договора 1015 г., охранявшего от иноземных насильников  новгородских «мужатых жен», восходят статьи нашего документа, охраняющие «мужеску жену любо дчьрь» высокими штрафами и в пользу князя и в пользу пострадавших, выраженными в «ветхих кунах» (ст. 7). Эта статья позднее дополнена ст. 14 об охране чести рабынь, на которых обратился интерес устрашенных статьей 7 иностранных ловеласов. К тому же древнему договору восходит и ст. 8, карающая, тоже в «старых» гривнах, срывание повоя с головы жены или дочери новгородца. К той же давности можно возвести и ст. 3 нашего документа об охране «купчины» (ср. Кр. Пр., Р., ст. 1) и ст. 10 о разрешении споров, возникающих при долговых обязательствах (ср. Кр. Пр. Р., ст. 15), причем она хранит более архаический текст, чем Кр. Пр. Р.; договор 1189—1199 г даже сохранил древнего «варяга»: «Оже емати скот варягу на русине или русину на варязе (в Кр. Пр. Р. — «Аже где възыщеть на друзе проче»), а ся его заприть (в Кр. Пр. Р: «а он ся запирати почнеть»), то 12 муж послухи идеть роте [клянется], възметь свое». Помимо древнего слоя, в нашем договоре был еще слой промежуточный, представленный, например, ст. 15 об охране заложника и попа, возникшей в виде дополнения к ст. 2, в свою очередь записанной позднее древних статей о «мужатых женах». [96]

Едва ли возможно хронологически точно расслоить текст этого  договора, но очень важно подчеркнуть, что он имеет за собой глубокую историческую традицию, восходящую к  давности русско-византийских договоров; причем если в них византийские и русские нормы права были смешаны, в нашем договоре явно преобладают последние. Объяснение этому надо искать в развитости русского права, в его давней (до появления немецких купцов в славянском Поморье) фиксации в договорах с варягами и колбягами, наконец, в заинтересованности относительно молодого немецкого купечества Любека и других городов в хорошо налаженном и богатом русском рынке.