Значение фразеологизмов и пословиц, содержащих имена собственные

'Исчезнуть так, что  никто больше и не вспомнит' — не это ли значение является  общим смысловым стержнем всех  выражений, которые мы рассматриваем?  Первичной основой оборота Минькой звали, таким образом, оказываются конструкции типа и помин простыл, поминай как звали.

Глагол звать в последнем выражении естественно вызвал представление о каком-то названии, имени. Эта ассоциация быстро получила языковое воплощение, благо имя Минька, сходное по звучанию с мнить, помнить, было под рукой. Переход же от Миньки к Митьке — дело позднейшее. Он обусловлен, во-первых, определенным созвучием этих имен и, во-вторых, возможностью замены имени во фразеологизмах.

Так Дмитрий и Михаил стали фразеологическими побратимами.

Столкновение различных  по происхождению имени собственного и имени нарицательного может  и не приводить к таким плодотворным фразеологическим результатам. Нередко  оно остается лишь каламбуром-однодневкой, созданным искусством писателя. Такова, например, судьба крылатого слова узы Гименея 'брачные узы' в устах обер-кондуктора Стычкина из чеховского рассказа «Хороший конец»: Я человек образованного класса, — говорит он, — но ежели взглянуть на меня с точки зрения, то кто я? Бобыль, все равно, как какой-нибудь ксендз. А потому я весьма желал бы сочетаться узами Игуменея, т. е. вступить в законный врак с какой-нибудь достойной особой.

Соединение слов игумен 'настоятель монастыря' и Гименей 'древнегреческое божество брака, освященного религией и законом' не только создает юмористический эффект, но и метко характеризует «образованного» Стычкина.

Узы Игуменея — фразеологическая шутка, искусно и искусственно созданная в лаборатории писателя, созданная путем искажения имени в составе оборота, не имеющего первоначально шутливого значения.

Но есть фразеологизмы, которые  уже в момент рождения были шуточными. Имя, образующее их, — фикция с самого начала.

Петр Первый говорит охмелевшим боярам «после пятой перемены блюд, когда уже было изрядно выпито»: Вижу — зело одолевает нас Ивашко Хмельницкий, не было бы конфузии.

Ни у одного из читателей  романа А. Н. Толстого не возникает сомнения, что речь здесь идет не о реальном лице, а о хмеле, одолевающем именитых пьяниц. Имя Хмельницкий здесь фиктивно, оно гораздо ближе по значению к фразеологизму быть под хмельком, чем к этимологии самой фамилии. Ведь последняя расшифровывается так: 'человек родом из местечка Хмельницы' или 'дворянин, владеющий им'. Название же местечка связано с украинским словом хмельница 'поле, на котором выращивают хмель' (ср. Винница — от винница 'виноградник'). Даже от этого хмеля, растущего на украинских хмельницах, еще довольно далеко до хмеля, одолевавшего русских бояр. Язык, однако, все эти далекие расстояния, измеряемые формально-звуковыми и смысловыми ассоциациями, преодолевает за мгновенье. Противоречие между именной формой слова Хмельницкий и его неименным содержанием и рождает юмористический эффект.

Это противоречие заложено и в старом восточнославянском фразеологизме задать Храповицкого, столь близком к «неименному» задать храпака, также образованному от глагола храпеть.

Географические названия как разновидность имен также  весьма активно участвуют в образовании  шутливых оборотов. Поскольку географические масштабы несравненно больше, чем  шкала личных имен людей, то здесь  возможны целые каскады фразеологического  остроумия народа. Вот, например, точные географические координаты, которые  давали на Руси, повествуя о кулачных «подвигах»: Я съездил его в Харьковскую губернию, Зубцовского уезда, в город Рыльск, да прямо в Рожественский приход! Надеюсь, вам понятны адреса этих несколько устаревших «административных центров».

Не удивительно, что после  таких путешествий некоторые  драчуны тут же отправлялись в  Магилевскую губернию. Это выражение, означающее 'умереть', до сих пор  не отражено в литературном языке, но живет активной жизнью на огромной территории — от Украинского Полесья  до Белого моря.

3. Значение фразеологизмов, содержащих имена собственные

Стоит ли уделять столько  места этим фразеологическим шуткам, понятным без комментариев? Стоит  ли заострять на них внимание, если они лишь отвлекают от основных свойств  имени, входящего во фразеологизмы? Ведь и в Миньках, и в Хмельницких тенденции к индивидуализации и к обобщению, можно сказать, патологически переплетены. Не случайно французский лингвист Жюль Жильерон, впервые занявшийся серьезным изучением подобных омонимических «курьезов», назвал их «патологией языка». Нужно ли останавливаться на патологических явлениях?

Слово патология в переводе с греческого означает 'наука о болезнях'. Знать эту науку — значит уметь лечить. Историки фразеологии должны постоянно держать в поле зрения «патологические» явления языка: это помогает установить объективный этимологический источник образного выражения.

Нарочито омонимический  характер выражений типа отправиться в Могилевскую губернию или задать Храповицкого лежит на поверхности. Но трудно себе представить, сколько фразеологизмов, образованных подобным способом, мы уже не воспринимаем как шутки. Или, наоборот, видим двойной, омонимический план там, где его никогда не было.

Выражение праздновать трусу или труса имеет значение 'бояться, трусить'. Употребляя его, мы не усматриваем в нем никакого имени. Между тем историки фразеологии уже давно связывают его с именем польского полковника Струся, наголову разбитого войсками Минина и Пожарского 22 октября 1612 г. Языковое перевоплощение польской фамилии Струсь во фразеологическоготруса якобы произошло под влиянием нарицательного имени трус 'не-храбрый человек'. Праздновать Струся — это «ужатая» конструкция праздновать победу над Cmpycем. Итак, вновь омонимия, исказившая форму собственного имени?

Вероятность такой трактовки  как будто подтверждается реальным историческим фактом и реальным историческим лицом: польский полковник Струсь действительно  был взят в плен войсками князя  Трубецкого, а полк его был уничтожен  казаками.

Давайте, однако, еще больше углубимся в этимологию имени  этого реального лица. Слово струсь, (strus) означает 'страус'. Удивительное совпадение, не правда ли? Разбитый наголову польский военачальник под «этимологическим микроскопом» оказался трусливой птицей.

Любопытно, что слово струсь известно не только в польском языке. Оказывается, русские писатели XVIII в. его также употребляли. Пернатые, — писал Карамзин Дмитриеву, — есть нечто весьма неопределенное. Слыша это слово, ты еще не знаешь, о чем говорится: о струсе или о колибри.

Существование этого слова  в языке может натолкнуть на заманчивую мысль: зачем связывать выражение праздновать труса (т. е. струся) с польским именем, если есть свой, русский струсь?Чем, спрашивается, трактовка «вести себя, как страус» хуже «праздновать победу над Струсем»? По смыслу ведь празднование победы гораздо дальше от трусости, чем поведение, подобное страусиному. Да и предполагаемая форма фразеологизма — праздновать струся — еще не засвидетельствована ни одним источником.

Снова в решение проблемы происхождения фразеологизма врывается  проблема омонимии собственного имени  и нарицательного.

Известно и более простое, «неисторическое» объяснение выражения праздновать трусу. Оно принадлежит профессору Б. А. Ларину: «Раньше, еще в XVIII и XIX веках, говорили: "Трусу праздновать", т. е. "справлять праздник (святому) Трусу" (иронически), а теперь: "Труса праздновать"». К сожалению, Борис Александрович не развернул свою аргументацию, но он обратил внимание на два очень важных момента.

Во-первых, на форму трусу как на первичную, которую прежде вообще не учитывали при толковании. А между тем данные Картотеки Академического словаря русского литературного языка убедительно показывают, что труса праздновать — это позднейшая литературная обработка формы трусу праздновать. В русских народных говорах — в вологодских, казанских, новгородских и ярославских — этот оборот встречается лишь в такой форме.

Во-вторых, на иронический  характер самого выражения. Действительно, и в народном и в литературном употреблении шутливость этого оборота  постоянно ощущается. Она, вероятно, исконна.

Слабость «исторического»  объяснения оборота труса праздновать рождает попытки его новой этимологической интерпретации. Профессор Н. А. Мещерский в 1977 г. предложил расшифровать его на основе церковно-славянского слова трус 'землетрясение' и переводной фразы из так называемого месяцеслова (календаря) — «память великому трусу», т. е. память о большом землетрясении. Появление в русском языке омонимичного слова трус 'трусливый человек' (XVIII в.) и привело, по его мнению, к ироническому переосмыслению выражения трусу праздновать, которое, возможно, впервые было употреблено в речи церковников или семинаристов.

Пример этимологического анализа фразеологизма бить баклуши показывает, что объективная гипотеза может быть подтверждена языковой моделью. Поиски такой модели для оборотапраздновать трусу приводят все-таки к иной его расшифровке, близкой к толкованию Б. А. Ларина.

Ироническая модель «несвятых» праздников известна в говорах. Так, у В. И. Даля встречаем целый каскад таких «торжеств»: Трифона гуслиста, Харлампия бандуриста и матери их Хныхны голландских чудотворцев праздники. А в Гдовском районе известен праздник [святым] заливущим, говоря нашим языком, «день утопленника» — так называют грибной дождь, т. е. дождь при солнце.

Но самым убедительным подтверждением гипотезы Б. А. Ларина является, пожалуй, диалектное сочетание праздновать Лытусу 'убежать, улизнуть'. Имя «святого» Лытуса, образующее его, столь же говоряще, как и имя Ивашки Хмельницкого или Труса: оно восходит к глаголу лытать 'бежать'. Этот глагол не только дает в говорах ряд производных (улытнуть 'улизнуть', пролытать'прошататься' и т. п.), но и ряд «неименных» фразеологизмов с тем же значением, что и праздновать Лытусу: дать пытка, пыжа, лызгача и др.

Есть в русских говорах  и выражение дать лыку с тем же значением. Ему соответствует имя «святого» Лыкуса, известное по великолукской поговорке: Сегодня Лыкусу святому, скиляге преподобному. Здесь и Лыкус, и скиляга — синонимы бездельников, праздношатов. Не случайно глагол лыкусничать до сих пор в псковских говорах значит 'бездельничать'.

Словом, с выражением праздновать трусу произошла та же история, что и с фразеологизмом гонять лодыря: нарицательным существительным в обоих случаях ученые приписали «историческое» значение, связав их с именами реально известных лиц. В том, что такие ошибки могут уходить в седую древность, нас убеждает и пример древнегреческой пословицы При нужде и Рак достигает почести, которую мы рассматривали в прошлой главе: значение 'рак' в ней, как вы помните, совпало с греческим именем Каркин так же «удачно», как слово трус с именем польского военачальника.

Индивидуальность имени  обеспечивает ею способность накапливать  объемную историческую информацию. Мы убедились в этом на многих примерах. Но представьте себе, что связь  слов царь, минос или король с личными именами монархов оказалась бы на поверку фикцией. Самые увлекательные и аргументированные рассказы историков о Цезаре или Карле Великом были бы тогда излишни и уводили бы нас от чисто лингвистических проблем, связанных с происхождением фразеологизмов.

Стремление подменять  историческими легендами лингвистическую  быль довольно характерно для популяризаторов  фразеологии. Особенно повезло в  этом отношении царю Гороху.

Известный фольклорист А. Н. Афанасьев связывал фразеологического  царя Гороха с мифическим богатырем  Покати-Горошком, родившимся из горошины, которую проглотила царица. По его  мнению, это имя символично —  оно означает Перуна, т. е. гром и  молнию.

И. Е. Тимошенко отвергает  эту гипотезу, справедливо отмечая  малую распространенность у славян этого фразеологизма. Предложенная им связь имени Горох с греческим именем Кодрос,однако, еще менее вероятна: такое искажение трудно аргументировать фонетически. Н. С. Ашукин и М. Г. Ашукина — авторы одного из лучших сборников русских крылатых слов — осторожно ссылаются на возможность сказочного происхождения этой поговорки. Вот зачин одной из таких сказок: В то давнее время, когда мир Божий наполнен был лешими, ведьмами да русалками, когда реки текли молочные, берега были кисельные, а по полям летали жареные куропатки, в то время жил-был царь по имени Горох.

Давайте посмотрим, насколько  эти фразеологические гипотезы соответствуют  фактам народного языка. В нем  мы найдем немало выражений со значением 'в незапамятные времена, очень давно'. Приведем лишь те из них, в которых  есть имена царей.

Вот фразеологизм при царе Копыле, когда грибы с опенками воевали, т. е. 'очень давно'. Он точная копия выражения когда царь Горох с грибами воевал. Слово копыл, как вы помните, может в говорах значить 'деревянная перекладина в санях' или просто 'деревянная палка'. Царь Копыл, следовательно, это нечто вроде царя Чурбана.

Вот царь Косарь, вошедший в поморскую поговорку с тем же значением: Этот амбар стоял еще при царе Косаре. Диалектное значение слова косарь 'тяжелый нож для расщепления лучины, сделанный из обломка косы' сближает этого царя с царем Копылом. При образовании выражения, однако, сыграла свою роль рифма царь — косарь и, возможно, ассоциация с церковно-славянским словом кесарь, по-народному осмысленным.

К «растительным» царям можно  отнести Ботуту, который употребляется в присказке: Жил царь Ботут, и вся сказка тут. Пожалуй, здесь мы имеем дело с измененным диалектным названием лука-сеянца ботуна (батуна). Его вариантом, видимо, является имя Тофута в подобной присказке: Жил-был царь Тофута — и сказка вся тута.

А вот и стопроцентно растительный царь — Овес: Жил-был царь Овес, он все сказки унес.

Наконец, намек на подобного  царя встречаем в народном выражении Алыса время ('очень давно'), где алыс — название сорняка алиса.

К этому же типу выражений  относится и шутливое до морковкиного заговенья, т. е. до времени, которое никогда не наступит.

Русские цари с нецарскими именами — это лишь начало славянской генеалогии царя Гороха. Кстати говоря, и в украинском и в белорусском  языках этот фразеологизм сохраняет  свое гороховое имя. Меняется лишь предлог: за царя Гороха и за царом Гарохам, да в белорусских говорах ближе к Польше царский титул меняется на королевский: за каралем Гарохам.