Япония

Большинство японских согласных могут быть не только краткими, но и долгими: буси (что значит ‘воин’) — бусси (‘товар’), ото (‘звук’) — отто (‘муж’), ама (‘лен’) — амма (‘массаж’).

Во второй половине ХХ в. в японском языке появилось  много слов европейского происхождения, что привело к определенной перестройке системы фонем японского языка, к расширению ее возможностей. Так, в современных заимствованиях звуки TS и F встречаются не только перед U, а W не только перед A, но и перед другими гласными (TSA: из русского «царь», FAN из английского «fan», WISUKI: из «whiskey»); появились такие невозможные прежде слоги, как TI и DI (отличающиеся от CHI и JI), TYU (не совпадающее с CHU), FYU и т.п.; долгие соответствия появились у таких согласных звуков, которые раньше их не имели, например у звонких: BB, DD и т.п. Тем не менее и в наши дни многие распространенные в европейских языках фонологические противопоставления остаются совершенно чуждыми японскому слуху. Японцы одинаково передают средствами своего языка европейские «r» и «l» (Рома — Рим, Рондон — Лондон), «b» и «v» (Бон — Бонн, Бэнэтиа — Венеция), и различение этих звуков представляет для них большую трудность при изучении иностранных языков. Произнесенное японцем слово JINA может передавать как имя Зина, так и имя Дина или Джина.

Слог в японском языке всегда открытый, т.е. не завершается  согласным звуком: существуют только слоги типа «то», но не «тот» и  не «ток». Непосредственное соседство разных согласных не допускается — слова, подобные русским «сто», «страсть», «всплеск», фонетически невозможны. Правда, как видно хотя бы из японских географических названий Нихон (т.е. Япония), Канда или Намба, одна согласная фонема, казалось бы, все же может завершать собою слог — это носовой сонант, который в зависимости от последующего звука реализуется то как [n], то как [m], то как [ђ], то как удлинение предшествующего гласного, сопровождаемое его назализацией (в японском языке все эти довольно разные звуки следует считать вариантами одной фонемы; на письме они обозначаются одним и тем же знаком). Однако японское языковое сознание склонно рассматривать эту фонему не как финальный элемент закрытого слога, а как отдельный слог. Таким образом, в слове синкансэн («новая магистраль», название сети скоростных железных дорог) японец насчитает не три слога, а шесть: си-н-ка-н-сэ-н. Это особенно заметно при счете слогов в стихах и при пении: последовательность звуков типа кан в песнях почти всегда распределяется на две ноты и поется каа—ннн (тогда как русский пропел бы каа—аан).

Заимствуя слова  из других языков, японский язык добавляет  к каждому согласному звуку, не сопровождающемуся последующим гласным, звук U (после мягких часто I, после T и D — O). Таким образом, Санкт-Петербург в японской передаче выглядит как Санкуто-Пэтэрубуругу, Москва как Мосукува; первое U в этом слове оглушается, так что реальное произношение приближается к Москува, но слово все равно ощущается как четырехсложное. Иногда в результате подобной адаптации слова делаются крайне трудноузнаваемыми: например, в японском торио не сразу узнаешь общеевропейское «трио».

Ударение в  японском языке не силовое, как в  русском, а тоническое (музыкальное). Все слоги произносятся примерно с одинаковой силой; слово кимоно звучит не кимоно и не кимоно (полужирный шрифт символизирует здесь русское силовое ударение), а ки-мо-но. Однако некоторые слоги произносятся более высоким тоном, другие — более низким. В слове кимоно первый слог низкий, второй и третий высокие. В некоторых случаях тон является единственным признаком, позволяющим различать слова: каки означает «хурма», каки — «устрица» (полужирным шрифтом выделен высокий тон).

В морфологии японского  языка преобладает техника агглютинации, предполагающая отчетливость границ между морфемами (корнями, аффиксами) в пределах слова и жесткую закрепленность определенных средств выражения (например, суффиксов) за определенными элементами содержания (грамматическими значениями). Подавляющее большинство грамматических значений выражается постпозитивными показателями (т.е. в конце, а не в начале слова). Отсутствуют грамматические категории рода (хотя имеется система именных классов, проявляющаяся при счете предметов), числа (специальное указание на множественность возможно, как правило, лишь при обозначении одушевленных предметов и относится скорее к сфере лексики, нежели грамматики), лица. Таким образом, японское ха — это и ‘лист’, и ‘листья’ (точнее, ‘листва’ вообще, без указания на количество), тору означает и ‘беру’, и ‘берёшь’, и ‘берёт’, и ‘берём’, и т.д. Категория глагольного вида не предполагает различения совершенного и несовершенного видов, зато разграничиваются «общий» (абстрактный) и «длительный» (конкретный или результативный) вид: хасиру — ‘бегаю’, хаситтэ иру — ‘бегу’; сувару — ‘сажусь’, суваттэ иру — ‘сижу’. Категория времени представлена не тремя, а двумя значениями: настояще-будущим и прошедшим временами (одни и те же глагольные формы обозначают как настоящие, так и будущие действия, ср. рус. «Завтра едем на дачу»). С другой стороны, различаются категорическое и предположительное наклонения: ику — ‘иду’, ‘пойду’, ико: — ‘наверное, пойду’, ‘пожалуй, пойду-ка’, ‘давайте пойдём’. Многие значения, в русском языке обычно выражаемые отдельными словами, в японском выражаются в пределах одной словоформы: ёмэру — ‘могу прочесть’, ёмитаи — ‘хочу прочесть’, ёмасэру — ‘заставить читать’ или ‘позволить читать’. Существует развитая система деепричастий: ёми, ёндэ — ‘читая’ или ‘прочитав’, ёмэба — ‘если прочесть’, ёндэмо — ‘даже если прочесть’ и др.

Заметной особенностью японского языка является обязательное грамматическое выражение уровня вежливости (категория адрессива), например: ёму  — ‘читаю’, ‘читаем’ (при обращении на «ты»), ёмимасу — то же самое при обращении на «Вы» (это противопоставление затрагивает обозначения действий не только собеседника, как в русском — (ты) читаешь / (Вы) читаете, но и любых лиц). Широко распространены унаследованные от эпохи феодализма «почтительные» и «скромные» глагольные формы (категория гоноратива), ср. рус. изволят почивать, осмелюсь спросить.

Для синтаксиса характерно отсутствие согласования. Порядок слов более строгий, чем  в русском языке. Определяющее всегда предшествует определяемому: не только старый дом, но и родителей дом (в  отличие от русского дом родителей). Сказуемое всегда стоит в конце предложения: Мастер тушью картину рисует (а не Мастер рисует картину тушью). Имеется постпозитивный глагол-связка со значением ‘есть, является (чем-то или каким-то)’, представленный несколькими различающимися по степени вежливости вариантами: да, дэ ару, дэсу, дэ годзаимасу и др., например: Мо: аки дэсу — ‘Уже осень (есть)’. Вопросительные предложения обычно образуются с помощью конечной частицы ка, например: Мо: аки дэсу ка? — ‘(Что,) уже осень, (да)?’ Есть и другие конечные частицы, выражающие различные модальности: Окурэру — это просто ‘Опаздываем’, но Окурэру нэ — ‘Опаздываем, не так ли?’, а Окурэру ё — ‘Опаздываем, имей в виду!’

Со структурной  точки зрения японское словообразование относительно прозрачно и регулярно: ср. русские слова француз, англичанин, японец и их японские соответствия фурансудзин, игирисудзин (от Игирису — ‘Англия’), нихондзин (от Нихон — ‘Япония’). По сравнению с русским языком японский при образовании новых слов гораздо меньше пользуется аффиксацией, предпочитая корнесложение: там, где русский скажет кот-ёнок, олен-ёнок, порос-ёнок, японец говорит ко-нэко, ко-дзика, ко-бута, т.е. «дитя-кот», «дитя-олень», «дитя-свинья»; следует иметь в виду, что в японском языке существует и самостоятельное слово ко — ‘дитя, ребёнок’, в то время как русское -ёнок — это лишь суффикс, который самостоятельным словом быть не может. Характерно, в частности, что в японском языке совершенно нет суффиксальных прилагательных с относительным и притяжательным значением (ср. рус. мамин, папин, родительский) — с их ролью успешно справляются существительные в определительной позиции: Росиа — ‘Россия’, Росиа рё:ри — ‘русская кухня’ (в буквальном переводе «Россиикухня» или даже «Россиекухня»). Из числа продуктивных аффиксов следует в первую очередь отметить присоединяемые к наименованиям лиц суффиксы теплого обращения -сан, -кун, -тян. Первый выражает уважение; Танака-сан часто переводят как ‘господин Танака’ (Танака — распространенная фамилия), хотя по-японски это звучит не столь официально и скорее напоминает русское обращение по имени-отчеству. Второй суффикс выражает дружелюбие по отношению к равному или младшему; обращение Танака-кун употребляют в своей среде сослуживцы и вообще товарищи (как правило, мужского пола); им также пользуются начальники и наставники, обращаясь к своим подчиненным или ученикам (юношам и мальчикам). Третий суффикс имеет уменьшительно-ласкательное значение; обращение типа Аки-тян (от мужского имени Акира или женского Акико) возможно в разговоре взрослого с маленьким мальчиком или девочкой любого возраста, а также часто встречается в разговоре девочек и женщин между собой (ср. рус. Сашенька, Шурочка). Важную роль в разговорной речи играют выражающие уважение префиксы о- и го-, присоединяемые к наименованиям различных предметов и лиц: хэя — ‘комната’, о-хэя — ‘комната уважаемого лица’, ‘Ваша комната’; хон — ‘книга’, го-хон — ‘книга уважаемого лица’, ‘Ваша книга’. Впрочем, есть и аффиксы, выражающие презрение и отвращение.

С этимологической  точки зрения лексику японского языка принято делить на три слоя: ваго, т.е. исконно японские слова, канго, т.е. слова китайского происхождения, и гайрайго, т.е. лексические заимствования из прочих языков. Основная масса канго была усвоена японским языком в период примерно с VII по XIII вв., однако многие относящиеся к этому слою лексические единицы были созданы из китайских корней уже в Японии в значительно более позднее время. Самые ранние гайрайго вошли в японский язык в результате контактов с португальскими и испанскими миссионерами в XVI — XVII вв., а также с голландскими торговцами в XVII — XIX вв., однако большинство гайрайго пришли из других европейских языков, прежде всего из английского, на протяжении последних 150 лет, причем японский язык и сейчас активно впитывает все новые и новые гайрайго.

Ваго — это  наиболее фундаментальный компонент  японского лексикона, в целом  они характеризуются высокой  употребительностью и встречаются  во всех без исключения стилях и жанрах, хотя в разговорной речи их процент наиболее высок. Это такие слова, как хи — ‘солнце’, цуки — ‘луна’, оокии — ‘большой’, манабу — ‘учиться’ и т.п. Канго характерны прежде всего для письменной речи, в большинстве своем они воспринимаются как книжные слова; именно канго послужили в японском языке основным материалом для формирования разнообразных терминологических систем, в частности для терминологии современных естественных и гуманитарных наук, которая особенно интенсивно создавалась в Японии во второй половине прошлого столетия. Примерами канго могли бы послужить лексемы тайё: — ‘Солнце (как астрономическое наименование)’, итигацу, нигацу, сангацу — ‘январь’, ‘февраль’, ‘март’ (букв. ‘первая луна’, ‘вторая луна’, ‘третья луна’), дайгаку — ‘университет’ (букв. ‘большое учение’) и т.п. Если в основном словарном фонде японского языка количественно преобладают ваго, то в общем словарном запасе (с учетом редких и специальных слов) на первом месте по количеству стоят канго; во всяком случае, в больших словарях на них приходится не менее 50% словарных статей. Что касается гайрайго, то в целом лексика этого слоя так или иначе связана с процессом модернизации; среди гайрайго много современных научно-технических терминов (компю:та — ‘компьютер’, пуринта — ‘принтер’, софуто — ‘софтвер, программные продукты’), но еще больше лексики, относящейся к сферам спорта, развлечений, престижного потребления (гэ:му, от англ. game — ‘игра (особенно компьютерная)’; тарэнто, от англ. talent — ‘популярный ведущий телепрограммы’; и:бунингу, от англ. evening dress — ‘вечернее платье’), немало экспрессивной разговорной и жаргонной лексики (оккэ:, на письме часто OK — ‘о’кэй’; би:эфу, на письме BF — ‘бой-френд’). Многие гайрайго сложены из компонентов иностранного происхождения самими японцами; так родилось, например, японское слово сарари:ман — ‘служащий’, восходящее к английским словам salary — ‘жалованье’ и man — ‘человек’, которые, однако, в английском языке устойчивого сочетания не образуют. В количественном отношении гайрайго составляют, по некоторым оценкам, до 10% словарного запаса современного японского языка, в тексте же, в зависимости от жанра (например, в молодежных журналах), их доля может быть гораздо выше.

На протяжении многих столетий в Японии сосуществовали разные литературные языки. Примерно в VII в., когда страна заимствовала китайские формы государственного устройства и буддийскую религию, в японском обществе получил распространение классический китайский язык — «латынь Дальнего Востока», за которым в Японии закрепилось название камбун, букв. «ханьское (т.е. китайское) письмо». Однако уже в VIII в. появились обширные тексты на собственно японском языке (например, фрагменты свода мифов и преданий «Кодзики», поэтическая антология «Манъёсю»). С течением времени японский литературный язык развивался и обогащался, испытывая сильное влияние камбун, но при этом сохранял неизменной свою грамматическую основу. Разговорная же речь между тем спонтанно видоизменялась. К середине XIX в. расхождения между литературным языком (получившим в эту эпоху название бунго, букв. «письменный язык») и некодифицированной разговорной речью, представленной множеством диалектов (которая стала обозначаться термином ко:го, букв. «устный язык»), стали настолько заметными, что в обществе сложилась болезненная ситуация триглоссии: камбун применялся в «высоких» документах, бунго в менее официальной, «средней» литературе, ко:го же расценивался как «низкий», вульгарный язык. В ходе модернизации японского общества в последней трети XIX в. в стране развернулось общественное движение за «единство речи и письма», благодаря которому камбун практически вышел из употребления уже к концу столетия, а бунго резко сократил сферу своего применения, уступив место ко:го сначала в художественной прозе, потом в журналистике и науке. После второй мировой войны бунго перестал употребляться и в официальных документах. Современный японский литературный язык в грамматическом отношении опирается на нормы ко:го (точнее, на нормы разговорной речи жителей состоятельных районов Токио конца прошлого века), а в лексико-фразеологическом отношении впитал в себя все богатство языковых форм, выработанных на протяжении веков в рамках камбун и бунго. Впрочем, камбун и бунго не исчезли полностью, в ограниченных пределах они изучаются и сегодня, прежде всего в целях чтения классической литературы, и находят применение в некоторых жанрах поэзии, при отправлении религиозных культов и т.п.

Стилистическое  многообразие современного японского  языка не менее значительно, чем в языках Европы: четко разграничиваются книжная и разговорная речь, выделяются различные функциональные стили, развита градация речи по степени вежливости, существуют просторечие и жаргоны. Заметны расхождения между мужской и женской речью, почти отсутствующие в европейских языках.

Еще совсем недавно  в Японии, большинство населения  которой на протяжении жизни многих поколений никогда не выезжало за пределы территории своего феодального клана, территориальные диалекты очень сильно отличались друг от друга. В нашем столетии, с возникновением единого школьного образования, а позже радио и телевидения, различия между диалектами во многом сгладились, а сфера их употребления сузилась: сегодня в большинстве ситуаций японцы пользуются стандартным (или «общим») языком, а на местных диалектах говорят только в семье и вообще в непринужденной обстановке. Таким образом, хотя многообразие форм японского языка и сохраняется, масштабы их различия значительно меньше, чем полтора века назад, в эпоху сосуществования камбун, бунго и ко:го.