Христианская и светская психотерапия

Христианская и светская психотерапия

 

 

Борис Братусь

 

 

Разговор о христианской и светской психотерапиях можно начать, по крайней мере, со следующих трех вопросов:

 

 

1. Каково место христианской  психотерапии в общем складывающемся сейчас поле психотерапевтических воззрений и услуг?

2. В чем специфика христианской  психотерапии, ее отличие от психотерапии  светской?

3. Возможно ли реальное  соединение, взаимодействие, сотрудничество  светской и христианской психотерапий?

 

Первый вопрос, видимо, самый  легкий. Скажем откровенно и сразу  – место христианской психотерапии в наличном психотерапевтическом поле, если брать Отечество наше, да, думаю, и весь мир, традиционно продолжающий называться христианским, пока что  совершенно ничтожно, малозаметно. Один из главных устроителей данной конференции, фирма ИМАТОН, любезно прислала мне  подшивку издаваемой ею «Психологической газеты» за 1996 год. Газета яркая, вполне отражающая общий дух современной  российской психологии и психотерапии, так сказать, зеркало (или – вернее – зеркальце) российской психологии. Просматривая газету, обнаруживаешь  внушительное количество объявлений о  различных психотерапевтических услугах, обилие статей и заметок о самых  разных системах и подходах в психотерапии: гештальт, психоанализ, бихевиоризм, гуманистические ориентации, онтопсихология, НЛП, шаманизм, арттерапия, трансперсональные подходы, телесно-ориентированные методы и т.п. Однако среди этого многоцветья я не увидел ни одного конкретного предложения воспользоваться услугами христианской психотерапии. За весь год появилась лишь одна небольшая заметка о христианской психотерапии, написанная отцом Владимиром Цветковым и Л.Ф.Шеховцовой и краткий отчет тех же авторов о предыдущей международной конференции по теме «Психология и христианство». И это отнюдь не потому, что редакция «Психологической газеты» намеренно игнорирует, затушевывает эти аспекты, напротив, она достаточно чутка и расположена к ним. Перед нами – отражение вполне объективной картины, ее можно легко обнаружить и в других массовых психологических изданиях. Христианская психотерапия фактически не представлена пока ни в поле услуг, ни в самом сознании психологическою сообщества, и потому следует констатировать, что мы находимся в самом начале пути, в периоде первых формулировок и опытов. Понятно, насколько он важен и ответственен. Словно постановка голоса – как поставим, так и петь будем.

 

 

Теперь ко второму из обозначенных выше вопросов, куда более сложному – в чем видится специфика  только нарождающейся у нас в  стране христианской психотерапии, ее отличие от психотерапии светской?

 

 

Первое, исходное отличие, которое  часто не обсуждается, выносится  за скобки, но которое надо сознательно  выделить и зафиксировать, заключено  в самом терапевте. Терапевт светский может быть верующим, а может и  не быть верующим. Более того, считается, что личная вера должна быть отодвинута, отделена от терапии. Для христианского  терапевта вера – обязательное, краеугольное условие его профессиональной деятельности. Именно профессиональной, а не частной.

 

 

Почему необходимо это  подчеркнуть, хотя звучит, наверное, достаточно банально и очевидно? Потому что это качественно меняет всю схему терапевтического воздействия. В светской терапии поле взаимодействия – диада: терапевт-пациент, и все происходит внутри нее. Присутствие третьего исключается, терапевтический сеанс нельзя даже подсмотреть, в нем можно только участвовать с той или иной стороны. В терапии христианской, что справедливо подчеркивает Ф.Е.Василюк, взаимодействие построено не на диаде, а на триаде, где взаимоотношения терапевта и пациента опосредованы отношением к Богу. Эта триада может быть полнокровной в том случае, если верует не только терапевт, но и пациент, если они оба способны уповать, соотносить себя с третьей и высшей силой. Но даже если эта триада разомкнута с одной стороны и пациент не верует, она остается триадой как базовым условием христианской, а не какой-либо иной психотерапии.

 

 

Заметим на всякий случай, что  преобразование терапевтического поля из диады в триаду на самом деле не упрощает задачу христианского психотерапевта, не перекладывает тяжесть на иную инстанцию и, уж конечно, не освобождает  от личных усилий, требований методического  совершенства и т.п. Христианский терапевт, как и всякий христианин, продолжает действовать в условиях антиномии: с одной стороны, спасение возможно только по снисхождению благодати («без Мене не можете творити ничесоже»); с другой стороны, царство Божие «силой берется», изнутри – активностью и стремлением (решимостью, по слову св. Серафима). Житейская мудрость разрешает эту антиномию присловьем, что надо на Бога надеяться, но и самому не плошать, или что Бог ведет, но я иду. В любом случае речь идет о работе, жизни в постоянном предстоянии, соприсутствии, соработе Богу.

 

 

Следующее и также ключевое отличие состоит в разном понимании  сути человека и – соответственно – сути пациента, клиента как  человека. Возьмем основные школы  психологии и связанные с ними формы психотерапии. Каждая из них  имеет свою модель пациента как человека. Для психоанализа основанием такой  модели являются коварные образы и  силы подсознания, которые путем  сложной, длительной, дорогостоящей  терапевтической работы надобно  распознать, расшифровать, ввести в  сознание, устранить амнезии и  т.п. Подсознание, вытесненное –  это и есть суть, стержень человека. Остальное – проявление, маскировка, борьба, сублимация. Упрощая, можно  сказать – человек идентифицируется со своим подсознанием. Бихевиоризм, поведенческая психология идентифицирует человека с иным – со способами  его действования – успешными или неуспешными, правильными или неправильными, стойкими или непостоянными, то есть, говоря обобщенно, происходит идентификация с проявлениями характера. Гуманистическая психология идет явно на повышение и идентифицирует человека с его личностью, ее полным развитием. Трансперсональная психология акцентирует невидимую, таинственную сферу человека, идентифицируя с ней его суть.

 

 

Итак, каждая школа выявляет какую-то часть человека, принимая, выдавая эту часть за целое. Христианская психология и психотерапия призвана воспринять целостного человека, поскольку  христианская тримерия тело-душа-дух покрывает все названные аспекты, не исключая из внимания ни одного из них. В сочинениях святых отцов, например, Иоанна Касиана Римлянина, обнаруживаются порой удивительно глубокие психологические описания возникновения вожделений, половых чувств и сублимаций. Возможно, тонкости подобных наблюдений позавидовал бы любой психоаналитик, но даны они в свете совершенно иного целостного представления о человеке. Или – возьмем экспансию трансперсональной психологии в духовную сферу. Последняя понимается здесь вообще без различия внутренних цветов, уровней, бесов или ангелов. Если вспомнить рассуждения отца Александра Ельчанинова, то это можно уподобить вламыванию с черного хода. Попав в это пространство, разгоряченный, затуманенный наркотиком, внушением или голотропным дыханием человек воспринимает, берет первое, попадающее под руку, принимая его за суть духовного и часто нанося себе тем самым непоправимый вред. Надо ли здесь отдельно говорить, что духовное в христианстве имеет качественно иное понимание, внутреннюю иерархию и соподчинение, качественно иные пути и методы достижения.

Из сказанного нетрудно перейти  к следующему отличию христианской психотерапии от психотерапии светской. Это сами цели психотерапии или тот  момент, когда психотерапию можно  считать оконченной, когда терапевт расстается с пациентом.

 

 

«Задача лечения – устранить  амнезии. Когда все пробелы в  памяти заполнены, все загадочные продукты психической жизни разъяснены, то продолжение или даже возобновление  болезненного состояния невозможно». Как легко догадаться, это цитата из Фрейда. Терапия в психоанализе заканчивается, когда достигнута цель наведения порядка в прошлом, в подсознании. Цель, безусловно, важная, но какими средствами она достигается  и, главное, может ли она быть конечной для психотерапии, то есть в буквальном смысле, буквальном переводе – исцелении  души. Хорошо, человек понял, что  его трудности происходят из-за прежней  холодности отца, или раннего отнятия  от груди матери, или оттого, что  он в свои пять лет увидел то, что  видеть ему тогда не надо было. И  это отныне все, душа его исцелена? И как жить дальше, ради чего? На эти  вопросы психоанализ, по сути, не отвечает, некогда, надо быть на страже новых  рецидивов, сублимаций, символов и т.п. Разумеется, психоанализ – тонкое искусство, способное дать освобождение от тягостного симптома, но попутно (а  путь-то обычно длинный) привносится, навязывается особое восприятие мира и себя в  нем. Вот в той же «Психологической газете» (№ 4, 1996, с.3) В.А.Медведев, заместитель  директора Восточно-Европейского института  психоанализа [1] демонстрирует видение  психоаналитиком новых российских денег: «Устрашающую кастрационную символику серпа и молота сменил двуглавый орел, выражающий традиционную российскую двойственность, бисексуальность, которая вновь обретает свое живительное единство. Застоявшаяся водная женская стихия вырвалась на волю и формируется, управляется мужской непреклонностью причалов, набережных, мостов и плотин. Воздушный корабль мечты, венчающий столп-фаллос на банкноте достоинством в тысячу рублей, наконец-то опущен на воду и на той же купюре свободно плывет, огибая коварные скалы и используя огненный, фаллический символ лишь в качестве путеводного маяка...» Таковы глаза психоаналитика, взгляд, который он волей-неволей прививает пациенту и который язвительный Набоков именовал либидобелибердой.

 

 

Цели поведенческой психотерапии, как видно из самого термина, –  это упорядочивание поведения человека, способов его действия, характера. Если вы научились хорошо общаться, адаптироваться, довольны собой, умеете настоять на своем, то терапевт сделал все, что мог.

 

 

И, наконец, гуманистическая  психотерапия, где цель – разбудить  силы развития личности, ее самоактуализацию. Внимательное рассмотрение этих целей вновь возвращает нас к мысли о том, что происходит редукция к каким-то частям, сегментам: психоанализ – это психология подсознания, бихевиоризм – психология характера, способов действования; гуманистическая психология подменяет человека личностью. О последней подмене (назовем ее персоноцентризмом) надо, видимо, сказать особо, поскольку она, во-первых, наиболее тонкая, трудноразличимая и, во-вторых, становящаяся все более распространенной, причем этому в немалой степени способствуют психологи, включая отечественных, почти в любом их сочинении мы видим апофеоз личности, идентификацию ее с человеком. Вспомним, однако, остроумную критику В.Франклом центрального тезиса гуманистически-ориентированной психологии о самоактуализации личности. Он приводит сравнение с бумерангом. В чем смысл, задача бумеранга? Обычный ответ – чтобы вернуться назад, к человеку, его пославшему. Но задача вовсе не в том, чтобы вернуться назад, а в том, чтобы поразить цель. Бумеранг – орудие, и возврат его, на деле, есть свидетельство не прибытка, а неудачи, промаха. То же с самоактуализацией личности. Будучи направленной на себя, на возврат, она означает промах в главном. В руках оказывается то, что вы должны были потерять. И тогда нам становятся понятными слова Л.Н.Толстого: «Если человек понимает свое назначение, но не отрекается от своей личности, то он подобен человеку, которому даны внутренние ключи без внешних». Личность – внутренний ключ. Сложный, уникальный, бесценный, трудноовладеваемый. Но на определенном этапе зрелости («когда человек понимает свое назначение») он исчерпывает свои возможности открытия, и требуется новый. В этом плане личность как бы отходит, отбрасывается как отслужившее, усвоенное, и открывается во всей полноте то, чему она служила.

 

 

Эта полнота, эта ступень  остается пока не представленной в  светской психологии и психотерапии. Она может открыться в христианском подходе, поскольку для него исходным является представление о человеке как образе и подобии Божием, то есть человек дан в полном, предельном масштабе и росте. Что касается подсознания, характера, личности, то они должны быть представлены не как инстанции  конечные, но как служебные, служащие становлению человека, его полноте  или – говоря по-церковному – спасению как приведению человека в соответствие с Богом. Только тогда разрешается коллизия личности, она занимает свое место и проявляется фундаментальное соответствие, в котором она рассматривается масштабной человеку, а человек – масштабным Богу.

 

 

Поясним еще эту мысль  ввиду ее важности. В психологии мы говорим иногда как очевидное: мыслит или запоминает не мышление или память, а человек. Если начинает мыслить мышление или запоминать память, это обычно ведет к патологии, муке, это выход орудия из-под власти (вспомним, например, судьбу мнемониста Ш., блестяще описанного А.Р.Лурия). Но и о более сложных образованиях – характере или личности – можно сказать тоже: бытийствует не характер или личность, а человек. Низшее должно «сниматься» более высокой инстанцией. Подсознание – сознанием (вспомним позицию самого Фрейда: на месте Оно должно стать Я); характер – личностью (если подросток – сплошной характер, то юноша уже личность с характером, а у зрелого человека личность должна возрасти настолько, чтобы вовсе подчинить, «снять» характер). Предельное в этом плане для каждого услышать: «Се человек». Не характер, не иерархия мотивов, не смысловая сфера, не личность даже, а именно человек.

 

 

Специально подчеркнем, что  «снятие» не означает уничтожения или  нивелирования каких-то образований. Характер ведь отнюдь не отменяется к  зрелости, но получает в нормальном развитии подчинение или управление личностью, входит в иные системные  отношения. То же и с личностью: не она отменяется, а ее конечное главенство, персоноцентризм и, разумеется, не сразу и вдруг, а по мере созревания, достижения определенной зрелости.

 

 

Центральным средством, целью, образом, образцом в рамках этого  движения является для нашей культуры фигура Христа. И это имеет самое  непосредственное отношение к психологии. Сошлемся на В.П.Зинченко и Е.Б.Моргунова, которые после тщательного критического анализа различных видов опосредователей (медиаторов) роста вынуждены были признать: «И все же Августин был прав, говоря, что истинным медиатором является Богочеловек... Для нас он истинный, потому что именно Бого-человек вочеловечивает и одухотворяет все остальные медиаторы» [2]. Спаситель – фокус, спасение, оправдание развития, путь вочеловечивания человека, олицетворение его образа и сущности, тот пункт, точка устремления, выше которой нельзя поставить, но и ниже не должно опускаться. Очень интересно и психологически необыкновенно тонко, что по-гречески «грех» (амортано) означает промах, непопадание, минование цели. В широком, предельном понимании всякое действие, не направленное, не устремленное в конечном итоге ко Христу, оборачивается в результате (часто, конечно, весьма отдаленном, не сразу усматриваемом) промахом, минованием смысла, цели назначения и удовлетворением ложными, преходящими, пустыми целями. Это прямо относится к психологии и психотерапии, которые со всеми своими успехами, достижениями могут оказаться и столь часто оказываются промахом, минованием, устремлением к ложной цели и в этом смысле – грехом.