Теория игры в Зарубежной психологии

Так, В. Штерн очень высоко ставит работы Грооса и включает его концепцию игры в свою персоналистическую систему взглядов: «С точки зрения биологического или, лучше сказать, телеологического исследования, игра есть необходимый член в системе целей личности (курсив мой. — Д. Э.). Здесь ее определение гласит: игра есть инстинктивное самообразование развивающихся задатков, бессознательное предварительное упражнение будущих серьезных функций». В другом месте В. Штерн пишет, что игра относится к жизни как маневры к войне. Необходимость игры как предупражнения Штерн выводит из преждевременности возникновения внутренних расположении.

По мысли В. Штерна, различные способности и умения человека «требуются на службу», т. е. становятся жизненно необходимыми, в различные времена. Нооказывается, что внутренние расположения, приводящие к этим умениям, вовсе не сообразуются в своем психическом пробуждении с этим сроком действительной надобности, а сказываются уже гораздо раньше. Эта преждевременность, кажется, есть общий закон; ни одна душевная функция не свободна от его действия. С инстинктивной самоподразумеваемостью внезапно устанавливаются направления деятельности, которые еще не предназначены для настоящей жизни человека, но часто уже своей поистине стихийной энергией показывают, к какой цели стремится человек. Это деятельность игры. В барахтанье и лепетании грудного младенца уже проявляются игра, инстинкты хождения и речи, которые потребуются на деле только год спустя, в буйных играх мальчика, в игре девочки с куклами уже сказываются инстинкты борьбы и попечения, применение которых потребуется только десятилетия спустя, и т. д. Каждая тенденция игры есть заря серьезного инстинкта.

Ввиду всеобщности этих преждевременных проявлений инстинкта мы вправе усматривать в них однородное внутреннее расположение человека, т. е. говорить о «побуждении к игре» («Spieltrieb», по Шиллеру) или «инстинкте игры». Как и при других инстинктах, индивидуум испытывает здесь непреодолимое внутреннее стремление, которому отдается, не спрашивая «почему» и «для чего».

Как явствует из приведенных положений, Штерн, разделяя взгляды Грооса, вносит в них некоторые дополнения. Этих дополнений три: первое — представление о преждевременности созревания способностей; второе — признание игры особым инстинктом; третье — необходимость для подготовки созревающих способностей интимного соприкосновения их с впечатлениями внешнего мира.

Что касается первого дополнения, то оно не противоречит теории Грооса, а лишь вносит в нее новый объяснительный принцип. Второе дополнение находится в прямом противоречии со взглядами автора теории предупражнения. К. Гроос в книге «Душевная жизнь ребенка» специально подчеркивает:

«В моем изложении я нигде не говорил о "влечении к игре" или об "инстинкте игры". И действительно, я не считаю возможным признать их существование. Поэтому я выразительно подчеркнул в своих "SpielederTiere" (S. 86), что никакого общего "влечения к игре" не существует и что игра, напротив, сама является только своеобразным способом проявления различных инстинктов и влечений. Несмотря на это, благодаря ошибочному пониманию этого пункта в моем первом труде широко распространилось мнение, будто в основе теории упражнения лежит признание инстинкта игры».

Наиболее существенным является третье дополнение, сделанное В. Штерном. В. Штерн указывает, что ребенок, даже когда он подражает, не следует образцу пассивно, так, чтобы игра определялась исключительно им. «Напротив, — пишет Штерн, — здесь перед нами типичный пример конвергенции прирожденного и перенимаемого: внешний фактор окружающей среды доставляет исключительно возможные материалы и образцы для игр, то, что служит для подражания (Imitablia), но только внутренний фактор инстинкта игры определяет, когда и как выйдут из них действительные подражания (Imitatio). Бессознательный выбор между материалами для подражания, способ их усвоения и переработки зависят всецело от прирожденных расположении: от внутренних условий развития и таковых же дифференцирования».

К. Гроос, в отличие от В. Штерна, вообще не ставит вопроса о роли внешних условий в игре, так как он является принципиальным противником положения Г. Спенсера о подражании как основе игры. В. Штерн, имея в виду главным образом человеческое дитя, указывает на роль подражания. Казалось бы, что тем самым и внешним условиям, являющимся источником образцов для подражания, будет придана определяющая роль. Однако В. Штерн сводит к минимуму значение условий жизни. Казалось бы, что подражание должно служить связи ребенка с окружающими его условиями жизни, в частности со зрелыми формами деятельности взрослых людей, в обстановке которых ребенок растет и развивается. В. Штерн своей теорией конвергенции снимает эту прогрессивную роль подражания и ставит его на службу внутренним тенденциям — инстинктам. Такое представление сближает позиции В. Штерна с позициями биогенетистов (С. Холл и др.), для которых содержание детских игр определяется автоматически наступающими стадиями, повторяющими стадии исторического развития человечества.

Таким образом, эта поправка В. Штерна не только не продвигает вперед теории игры К. Грооса, но, наоборот, углубляет ее ошибочные стороны, связанные с непониманием принципиального отличия развития детей от развития детенышей животных.

В несколько ином направлении идут поправки и дополнения, сделанные к теории игры К. Грооса венским психологом К. Бюлером.

К. Бюлер принимает теорию предупражнения К. Грооса. Так, он пишет: «Для животных, в высшей степени способных к дрессировке, животных с "пластическими" способностями, природа предусмотрела период развития, во время которого они более или менее подчинены покровительству и примеру родителей и сверстников ввиду подготовки к действительной, серьезной жизни. Эта пора называется юностью, и с ней теснейшим образом связана юношеская игра. Молодые собаки и кошки и человеческое дитя играют, жуки же и насекомые, даже высокоорганизованные пчелы и муравьи, не играют. Это не может быть случайностью, но покоится на внутренней связи: игра является дополнением к пластическим способностям и вместе они составляют эквивалент инстинкта. Игра дает продолжительное упражнение, необходимое еще несозревшим, неустойчивым способностям, или, вернее сказать, она сама представляет собой эти упражнения».

Высоко оценивая теорию К. Грооса, К. Бюлер относит возникновение игры в филогенезе как предупражнения к стадии дрессуры. Вместе с тем К. Бюлер считает, что теория К. Грооса, указывая на объективную сторону игры, не объясняет ее, так как оставляет нераскрытой ее субъективную сторону. В раскрытии этой, с точки зрения К. Бюлера, важнейшей стороны игры он исходит из своей теории первичности гедоналогических реакций1.

Принимая в целом теорию З. Фрейда2, его принцип стремления к наслаждению как основной принцип жизни, К. Бюлер вместе с тем полемизирует с ним. Он упрекает З. Фрейда за то, что последний знает только удовольствие-наслаждение, которое не может быть движущей силой развития и новых приобретений. К. Бюлер считает даваемое Фрейдом объяснение игры не согласующимся с фактами и упрекает его в том, что его объяснение устремляет игру в прошлую жизнь ребенка, а не к будущему. В этом отношении он противопоставляет Грооса, который видит большую жизненную перспективность детской игры, Фрейду, являющемуся теоретиком репродуктивности (см.: К. Buhler, 1933, с. 206).

Для объяснения игры К. Бюлер вводит понятие функционального удовольствия. Это понятие получает свою определенность при отграничении его, с одной стороны, от удовольствия-наслаждения, с другой — от радости, связанной с предвосхищением результата деятельности.

Критически оценивая теорию избытка сил Г. Спенсера, К. Бюлер пишет: «Нет, природа следовала прямым путем, ей нужно было для механизма дрессировки излишек, расточительное богатство деятельностей, движений тела, особенно у молодых животных, которые должны подготовиться и упражняться для серьезной жизни, и с этой целью она наделила самую деятельность удовольствием, она создала механизм удовольствия от функционирования. Деятельность как таковая, соразмерное, гладкое, без трений, функционирование органов тела независимо от всякого результата, достигаемого деятельностью, обратилась в источник радости. Вместе с тем был приобретен двигатель неустанных проб и ошибок» (1924,с. 504—505).

К. Бюлер считает, что функциональное удовольствие могло появиться впервые на ступенях возникновения навыков и как биологический механизм игры стало жизненным фактором первого разряда. Исходя из этого К. Бюлер дает свое определение игры: «Деятельность, которая снабжена функциональным удовольствием и непосредственно им или ради него поддерживается, мы назовем игрой, независимо от того, что она кроме того делает и в какой целесообразной связи стоит» (там же, с. 508).

Так как в концепции К. Бюлера центральным моментом игры является функциональное удовольствие, прежде всего необходимо оценить его действительное значение. Допустим, что К. Бюлер прав и что действительно существует удовольствие от деятельности как таковой. Такое функциональное удовольствие выступает как мотив, т. е. как то, ради чего производится деятельность, и одновременно как внутренний механизм, поддерживающий ее повторение. Дрессировка предполагает повторение в целях закрепления таких новых форм поведения (навыки), которые необходимы для лучшего приспособления к изменяющимся условиям жизни. Функциональное удовольствие и есть механизм, лежащий в основе вызова и повторения определенных движений. Такое повторение и приводит и конце концов к закреплению этих повторяемых форм поведения.

Может ли, однако, функциональное удовольствие лежать в основе отбора форм поведения? Примем и второе положение К. Бюлера, что для отбора форм поведения необходим их излишек, расточительное богатство деятельностей, движений тела, особенно у молодых животных. Что же из этого богатства должно быть отобрано, а затем и закреплено?

Если рассмотреть приобретение новых форм поведения по механизму проб и ошибок, то уже само название этого способа содержит в себе возможность отбора: успешные действия отбираются, повторяются и закрепляются, а ошибочные тормозятся, не повторяются, не закрепляются. Но ведь функциональное удовольствие есть двигатель всяких проб, в том числе и ошибочных. Следовательно, функциональное удовольствие, в лучшем случае, должно приводить к повторению, а следовательно, закреплению любых деятельностей, любых движений. Экспериментальные исследования научения, проведенные американскими психологами, данные по образованию условных рефлексов школы И. П. Павлова, наконец, практический опыт  дрессировки говорят о том, что в формировании новых приспособлений решающее значение имеет отбор, а этот последний связан с подкреплением, т. е. с удовлетворением потребности.

Таким образом, подкрепление потребности является решающим для отбора тех деятельностей, которые могут приводить к ее удовлетворению. Функциональное же удовольствие вызывает, и подкрепляет движение само по себе, безотносительно к его. приспособительной функции. К. Бюлер упрекал З. Фрейда в том, что он является теоретиком репродуктивности, но сам К. Бюлер, вводя удовольствие от функционирования, не выходит за пределы репродуктивности, а еще более ее утверждает.

На недостаточность теории К. Бюлера указывал К. Коффка:

«Новую точку зрения предлагает Бюлер. Он утверждает, что всякая деятельность сама по себе, независимо от своего результата, приносит удовольствие. Я должен добавить — успешная деятельность, т. е. такая деятельность, которая протекает правильно, согласно моему желанию, приносит удовольствие независимо от того, радостна или нет достигнутая цель. С такими примерами мы уже встречались: я напомню Султана в опыте с двойной палкой и его радость при первых осмысленных действиях3. Эту "радость" от функции Бюлер рассматривает как стимул к полной отдаче себя игровой деятельности. Я усматриваю в этом важный сдвиг, который нужно оформить, конечно, в теорию, потому что переход от удовольствия к деятельности отнюдь не легко поддается пониманию. Но совершенно ясно, что удовольствие от собственного действия служит побуждением к новым действиям».

Критические замечания К. Коффки справедливы, но недостаточны. Во-первых, успешность деятельности понимается им субъективно; во-вторых, удовольствие от собственного действия может служить побуждением не к новым действиям, а к повторению старых.

Таким образом, допущение К. Бюлера, что функциональное удовольствие — это сила, приводящая на стадии дрессуры к новым приспособлениям, является неоправданным. Не оправданно и допущение К. Бюлера, что игра является всеобщей формой дрессуры. Дрессура тем отличается от упражнения, что предполагает отбор и формирование новых приспособлений, в то время как упражнение предполагает повторение и совершенствование уже отобранного. Так как игра, по определению К. Бюлера, независима от всякого результата и, следовательно, не связана с реальным приспособлением, она не может содержать в себе отбора приспособлений, подлежащих последующему упражнению.

Наше рассмотрение теории К. Бюлера было бы неполным, если бы мы не упомянули вторую сторону игры, указываемую К. Бюлером. Кроме функционального удовольствия он отмечает управляющий игрой принцип формы, или стремление к совершенной форме. Формулируя этот второй принцип, К. Бюлер ссылается на работы Ш. Бюлер, Г. Гетцер и других психологов венской школы. Наиболее полно этот принцип представлен в работах Ш. Бюлер.

Ш. Бюлер, указывая, что К. Бюлер дополняет теорию К. Грооса двумя положениями (специфическое функциональное удовольствие и существенность формального успеха); уточняет свою мысль и говорит, что формирование, которое представляет собой овладение и усовершенствование, приносит с собой удовольствие, и функциональное удовольствие надо понимать как связанное не с повторением как таковым, а с прогрессирующим с каждым повторением формированием и усовершенствованием движения. Отсюда Ш. Бюлер дает определение игры как деятельности с направленностью на удовольствие от усовершенствования. При таком понимании игры закономерно, что Ш. Бюлер считает чистыми играми функциональные, манипулятивные игры самых маленьких детей.