Правовые отношения объектов

Согласно ст. 6 ГК РФ, в  случаях, когда предусмотренные  пунктами 1 и 2 статьи 2 Кодекса отношения  прямо не урегулированы законодательством  или соглашением сторон и отсутствует  применимый к ним обычай делового оборота, к таким отношениям, если это не противоречит их существу, применяется  гражданское законодательство, регулирующее сходные отношения (аналогия закона). При невозможности использования  аналогии закона права и обязанности  сторон определяются исходя из общих  начал и смысла гражданского законодательства (аналогия права) и требований добросовестности, разумности и справедливости. Поскольку  данная норма распространяет свое действие на все отношения, входящие в предмет  гражданско-правового регулирования  и защиты, необходимо прибегнуть к  хотя бы краткому анализу последних (разумеется, только в интересующем нас аспекте).

Гражданское законодательство, как указано в п. 1 ст. 2 ГК, определяет правовое положение участников гражданского оборота, основания возникновения  и порядок осуществления права  собственности и других вещных прав, исключительных прав на результаты интеллектуальной деятельности (интеллектуальной собственности), регулирует договорные и иные обязательства, а также другие имущественные и связанные с ними личные неимущественные отношения, основанные на равенстве, автономии воли и имущественной самостоятельности их участников.

Гражданское законодательство регулирует отношения между лицами, осуществляющими предпринимательскую  деятельность, или с их участием, исходя из того, что предпринимательской  является самостоятельная, осуществляемая на свой риск деятельность, направленная на систематическое получение прибыли  от пользования имуществом, продажи  товаров, выполнения работ или оказания услуг лицами, зарегистрированными  в этом качестве в установленном  законом порядке.

Неотчуждаемые права и  свободы человека и другие нематериальные блага защищаются гражданским законодательством, если иное не вытекает из существа этих нематериальных благ (п. 2 ст. 2 ГК).

Приведенные положения закона указывают на то, что гражданское  законодательство определяет, среди прочего, основания возникновения и порядок осуществления права собственности и других вещных прав, а также регулирует договорные и иные обязательства, а также другие имущественные и связанные с ними личные неимущественные отношения, основанные на равенстве, автономии воли и имущественной самостоятельности их участников. Исходя из грамматического и логического толкования данной нормы можно сделать вывод о том, что законодатель устанавливает определенную последовательность правовых воздействий на общественные отношения: вначале определяются основания возникновения и порядок осуществления указанных в законе субъективных прав, и лишь затем осуществляется регулирование обязательственных и иных отношений. Обратная последовательность вряд ли возможна, поскольку регулирование отношений с неопределенными базовыми параметрами, хотя в принципе и может иметь место, однако является крайне неэффективным и не обеспечивает достижения цели упорядочения состояния общественных отношений.

Основания возникновения  гражданских прав и обязанностей, приведенные в ст. 8 ГК, весьма многообразны, но среди них отсутствуют прямые указания на объектные предпосылки возникновения соответствующих прав. Тем не менее, такой общей предпосылкой можно считать положения ст. 128 ГК об объектах гражданских прав: к объектам гражданских прав относятся вещи, включая деньги и ценные бумаги, иное имущество, в том числе имущественные права; работы и услуги; информация; результаты интеллектуальной деятельности, в том числе исключительные права на них (интеллектуальная собственность); нематериальные блага. Статья 209 ГК говорит о том, что собственнику принадлежат права владения, пользования и распоряжения своим имуществом. Кроме того, следует учитывать определение сущности обязательства по ст. 307 ГК: в силу обязательства одно лицо (должник) обязано совершить в пользу другого лица (кредитора) определенное действие, как-то: передать имущество, выполнить работу, уплатить деньги и т.п., либо воздержаться от определенного действия, а кредитор имеет право требовать от должника исполнения его обязанности. Нормы глав 6 – 8 ГК РФ содержат, на наш взгляд, исчерпывающие объектные предпосылки возникновения гражданских прав и обязанностей. Это означает, что за исключением видов объектов гражданских прав, прямо указанных в гражданском законодательстве, никакие иные внеюридические реалии не могут функционировать в качестве таковых. Данное соображение позволяет, на наш взгляд, критически отнестись к возможности применения аналогии (как аналогии закона, так и аналогии права) в отношении распространения режима легализованных объектов на феномены, не признаваемые принципиально или не признанные до поры в качестве объектов. Рассматривая пределы применимости аналогии в юрисдикционной деятельности, Е. Н. Трубецкой заметил, что по аналогии не могут применяться те законы, которые устанавливают порядок исключительный[14]. Для права гражданского это соображение имеет принципиальное значение, поскольку исходные статутные его положения о лицах и об объектах прав являются именно исключительными. Эта исключительность имеет внутреннее и внешнее проявления. С внутренней стороны, все понятия о субъектах и объектах прав представляют собой дискретные концептуальные единства или классы не пересекающихся друг с другом множеств. С внешней же стороны, эти классы множеств являются изолированными, закрытыми для проникновения в них иных феноменов, не имеющих общих существенных признаков с закрепленными в нормах права. Только в случаях, указанных в самом законе, допускается весьма ограниченное и ситуационно обусловленное распространение элементов правового режима, установленного в норме для субъектов и объектов одного вида, на субъекты и объекты другого вида. Так, к предпринимательской деятельности граждан, осуществляемой без образования юридического лица, применяются правила, которые регулируют деятельность юридических лиц, являющихся коммерческими организациями (п. 3 ст. 23 ГК). Участие публично-правовых образований в отношениях, регулируемых гражданским правом, приравнено к участию в таковых отношениях юридических лиц (п.2 ст. 124 ГК). Действие норм о купле-продаже вещей (товаров) распространено также на ценные бумаги, валютные ценности, имущественные права (п.п. 2, 4 ст. 454 ГК). Эти обоснованные изъятия из принципа исключительности являются, во-первых, единичными и, во-вторых, не могут рассматриваться как собственно аналогия, ибо прямо и непосредственно предусмотрены самим законодателем. За этими пределами нет места для применения аналогии в отношении объектов и субъектов прав.

Делая подобное утверждение, автор отчетливо осознает, насколько  оно открыто и уязвимо для  упрека в нормативистском истолковании права вследствие «доминирования, условно  говоря, глобально-абстрактного мышления (во многом обусловленного гегелевско-марксовой методологией), когда окружающая нас действительность оказывается заселенной в основном абстрактными монстрами – властью, нормами, собственностью, классами и т.д.»[15]. Но что же делать, если в иных случаях без этих «абстрактных монстров» утрачивается «исходное и основное в праве (обеспечение твердости, определенности, гарантированности решения жизненных ситуаций, иные требования цивилизации, обусловливающие необходимость позитивного права»[16] ?

Предлагаемый нами подход на самом деле далеко отстоит от соображений догматического, формально-юридического и нормативистского правопонимания. Ведь действительная необходимость  в признании и защите такого рода благ существует, и не только в очерченной сфере. Право же объективно не готово к регулированию таковых ситуаций. Для экономической жизни России именно на современном этапе ее развития в высшей степени характерно появление  новых видов включаемых в гражданский  оборот благ, ценностей, которые ранее  не признавались и не охранялись законом. На появление таких реалий право  реагировало достаточно оперативно, вследствие чего легальный правовой статус приобретали самые разнообразные  виды объектов: предприятия, кондоминиумы, жилые помещения и квартиры, земельные  участки, селекционные достижения, алгоритмы  и программы, топологии интегральных микросхем и др. Степень обобщения  существенных признаков конкретных жизненных феноменов в правовых абстракциях, представляющих отдельные  проявления объектов гражданских прав, вполне достаточна для того, чтобы  вновь возникающие явления могли  быть подведены под тот или  иной класс легализованных объектов: вещей, исключительных прав и др. В некоторых случаях законодатель стоит перед проблемой выбора класса (вида) объектов, адекватного сущности блага, подлежащего защите. Так, алгоритмы и программы для ЭВМ являются в России объектами авторского права, тогда как в иных странах они могут иметь и иной правовой режим, например, объектов патентно-правовой охраны.

Рассмотренный нами выше пример с турниром «Кубок Кремля» показателен  в том плане, что соответствующие  «права» на него, фактически признаваемые некоторыми участниками рыночного  оборота, не имеют юридического признания  и защиты именно в силу того, что  их объем и содержание никоим образом  не определены и не формализованы, относимость  их к «вещам» или «имущественным правам» (равно как и к любым  иным видам объектов) не подтверждена. В таких условиях «непризнанные права» существуют ровно в такой степени, в какой их наличие и нерушимость не подвергаются сомнению и не оспариваются контрагентами. Следует отметить, что уже в литературе начала XIX века была выявлена проблема существования так называемых вымышленных или воображаемых прав (в приложении к правам вещного характера). Так, Готтлиб Хуфеланд в исследовании «Новое изложение правового учения о владении» (1815 г.) совершенно точно заметил: «Право никогда не воспринимается органами чувств непосредственно, но только через его осуществление, только благодаря тому, что оно реализуется. Именно осуществление права позволяет сделать вывод о существовании последнего; однако такое умозаключение не всегда истинно. Ведь управомоченное лицо может само осуществлять право, но может и отказаться от его осуществления; еще более важно, что лицо совершенно неуправомоченное, лицо, которому в действительности право не принадлежит, может вести себя таким образом, как если бы оно таким правом обладало, может осуществлять право, не имея его. Но во всех случаях об осуществлении права можно вести речь, только если оно может или даже должно быть признано другими лицами»[17]. Несколько позже Эдуард Гельдер в своем примечательном труде «Об объективном и субъективном праве» (1893 г.) уделив особое внимание взаимоотношениям индивида и правового сообщества, попытался показать, что правовые отношения индивида как члена сообщества являются составными частями одного всеобщего правового отношения, объемлющего всех членов сообщества. При этом, в понимании Гельдера, конкретное содержание, воспринимаемое как право некоторым сообществом в определенное время, представляет собой сумму существующих в каждый данный момент фактических отношений. Зависимость между нормами права и правовыми отношениями обоюдная. Нормы фиксируют условия существования правовых отношений, но и их собственное существование опирается на конкретные правовые отношения, а именно в некоторой части на общей связи, существующей между всеми членами одного правового сообщества, в другой же части – на том особом положении, которое в рамках данного правового сообщества занимают некоторые его члены»[18]. Эти общие рассуждения позволяют, на наш взгляд, объяснить «феномен Кубка Кремля» (если это словосочетание применять лишь к обозначенной правовой проблеме) наличием весьма ограниченного «сообщества» лиц, жизненно заинтересованных в существовании комплекса правомочий, связанных с организацией и проведением именно этого спортивного турнира. В пределах этого сообщества и в условиях, когда позитивное право в своем объектном инструментарии не содержит адекватной категории, нет иного способа закрепить данный комплекс прав за определенным лицом, кроме как объединить всех заинтересованных лиц общим квазиправовым (а на самом деле – чисто фактическим) отношением и выделить среди участников данного сообщества лицо, за которым по общему согласию признать субъективное «право на комплекс прав».Происходящее с известной долей условности можно назвать попыткой «правогенеза» на ограниченном участке социального пространства, не охваченного правовым регулированием, вернее, не охваченного прежде всего правосознанием. Потому-то в догме права и отсутствует (пока, во всяком случае) какая-либо возможность возникновения по поводу данного конкретного интереса правового отношения, что общественным сознанием этот интерес не воспринимается как всеобщий. Одного только предпосылочного условия – наличия заинтересованных субъектов - оказывается недостаточно для возникновения правового отношения и субъективного права. Объект оказывается столь же необходимым, как и субъект. По этой причине «нерушимость прав» на подобного рода блага может существовать до той поры, пока все члены данного сообщества по взаимному согласию будут признавать, выделять в свой среде «правообладателя», именно выделять «правообладателя», поскольку выделить существенные признаки объекта, формализовать их, обобщить в понятии о некотором классе подобных объектов пока что нет возможности. В случае же конфликта право оказывается не в состоянии урегулировать спор именно вследствие неопределенности исходных объектных предпосылок этого фактического общественного (не правового!)[19]отношения. Ввиду отсутствия правового регулирования в подобных ситуациях (при достаточном накоплении эмпирического материала) практика обычно идет по пути выработки локальных неправовых норм (обыкновений), представляющих собой своеобразные субституты права[20]. Например, в такой казалось бы сугубо «развлекательной» области, как проведение игры-викторины «Что? Где? Когда?», неожиданно возникла напряженность в отношениях между телевизионной компанией «Игра», осуществляющей телевизионную трансляцию игры, и многочисленными инициативными самодеятельными клубами, объединенными в Международную Ассоциацию Клубов «ЧГК». Суть претензий телекомпании, адресованных самодеятельным образованиям, заключалась в том, что последние организовывают и проводят свои мероприятия непрофессионально, чем наносят урон движению. Тут же были внесены предложения по решению проблемы. Суть их такова. Нужно, чтобы Правление Ассоциации создало Сертификационную комиссию. Члены Ассоциации обращаются в комиссию за получением сертификатов, для чего им нужно защищать свои заявки. Защита состоит в ответах на вопросы комиссии. Выдачу сертификата утверждает Правление Ассоциации. Сертификат выдается на определенный срок. Сертификаты бывают на право проведения некоммерческих турниров (школьных, детских) и на право проведения крупных международных коммерческих турниров, и т.д. Предложения такого рода бывают весьма проработанными и детальными, в них любовно и со знанием дела оговариваются все тонкости процедуры, вплоть до оплаты проживания инспектора, делегированного комиссией в Клуб, подавший заявку.

При всей кажущейся «несерьезности»  самого предмета обсуждения (подумаешь, игра!) вопрос действительно существует в самом реальном и насущном виде. Он состоит в том, что игра является предметом деятельности коммерческого  телевизионного предприятия, приносящего  доход. Телекомпания, как всякий предприниматель, заинтересована в монополизации  сферы своего влияния, но в то же время ее интересам объективно отвечает и популяризация игровой идеи, при условии что это не отразится  негативно на хозяйственной эффективности  мероприятий. Действующее законодательство полноценной защиты интересов предприятия  обеспечить не может, поскольку объект субъективного права (игровая идея и ее реализация в практических действиях) не идентифицирован в качестве объекта  гражданских прав. Отсюда и попытка  создать некое подобие специальной  нормативной системы, копирующей методы и юридический инструментарий «настоящего» права: инспектирование, сертификация, лицензирование и т.п. Хорошо еще, что дело не доходит до применения штрафных санкций, но, как представляется, это лишь вопрос времени.

Сталкиваясь с такими случаями, мы, по сути дела, решаем ту же проблему, которая возникала перед нашими далекими предками. Только они из массы  социальных норм отбирали те, что регулировали наиболее значимые общественные отношения, и воплощали их в праве, наши же современники для решения локальных, не принципиальных, не общесоциальных вопросов отбирают из действующего права модели норм, которые, как им представляется, способны разрешить их проблему. Это своеобразное псевдо-право, по сути дела – возникающий на современном материале обычай делового оборота,который при известных условиях может стать объективным правом. Одно из таких непременных условий - признание соответствующего объекта интереса, блага объектом прав. В отечественной юриспруденции значительное внимание описанному явлению уделяли, например, Л. И. Петражицкий, С. А. Муромцев, Ф. В. Тарановский. Последний, к примеру, отмечал, что областью применения неофициального права является бесспорный (внесудебный) и частный (вне государственного воздействия) правовой оборот. «Современные юристы приходят к сознанию того, что официальное право совпадает с целокупным объективным правом только приблизительно. Остаются при этом некоторые порожние места, которые занимаются как раз неофициальным правом»[21]. Данное явление при постоянном усложнении условий существования гражданского общества требует к себе самого серьезного внимания ученых[22].

Вопрос о формировании прав на «нетрадиционные блага» нельзя рассматривать как некую периферийную область юридического анализа. Напротив, изучение становления правовых режимов  соответствующих благ и регулирования  их оборота должно занять достойное  место в ряду центральных проблем  не только науки гражданского права, но и современной правовой теории в целом. Именно появление новых, еще «неосвоенных» правом благ и  задача адекватного их урегулирования дает новый импульс к пониманию  многих явлений и процессов правогенеза, которые в силу объективно-исторических причин длительное время оставались скрытыми от непосредственного наблюдения. Правовой мониторинг этих многообразных  проявленийвнеправовой и неправовой действительности дает уникальную возможность проследить практически в режиме реального времени и в реальных общественных отношениях вовлечение в орбиту правового регулирования не столько даже новых объектов, сколько новых типов субъективных прав. А поскольку категория субъективного права лежит в основе современного правопонимания, можно представить себе, в какой степени данное направление значимо для науки.

Приоритет в соответствующих  разработках остается пока, к сожалению, не за правоведами, а за экономистами, политологами и философами, в особенности  представителями неоинституциональной экономической школы. К настоящему времени уже имеется ряд исследований, в которых предпринимается попытка  путем анализа доступных наблюдению реальных процессов объяснить происхождение прав на объекты, вновь вовлекаемые в гражданский оборот[23].

Один из примеров такого анализа связан с проблемой возникновения  прав на воздушные коридоры аэропортов. До развития активных воздушных сообщений  такой проблемы не существовало и  не могло существовать в принципе, однако уже в 1926 г. в США был  принят Закон «О коммерческом использовании  воздуха», в котором воздушное  пространство государства было объявлено  разновидностью актива (блага) общего пользования. С увеличением частоты  полетов необходимость государственного регулирования воздухоплавания  стала очевидной, в связи с  чем в 1938 г. Конгресс США принял Закон  «О гражданской авиации», в котором  контроль за воздушным пространством  был поручен Агентству по гражданской  авиации. С появлением в начале 60-х  годов ХХ века реактивной тяги, когда  количество полетов резко возросло, появились первые признаки ограниченности (исчерпаемости) такого ресурса, каким  является воздушное пространство аэропортов. Первоначально предпринимались  попытки справиться с неожиданно возникшей проблемой чисто ограничительными мерами. В декабре 1968 г. для четырех  наиболее загруженных аэропортов США  было административным путем введено  так называемое «правило высокой  плотности», которое ограничивало количество посадок и взлетов, допустимых в  соответствии с правилами осуществления  полетов по приборам, т.е. определило количество «воздушных коридоров», подлежавших  распределению среди авиакомпаний, отобранных комитетами по составлению  расписаний. Авиакомпании, не попавшие в число избранных, оспорили в  суде введение «правила высокой плотности», утверждая, что это правило предоставило отдельным авиакомпаниям привилегию в использовании мощностей, финансируемых  правительством США. Суд в иске отказал. Исследователи соответствующего явления  Уильям Райкер и Итаи Сенед в работе, опубликованной в 1991 г., отметили, что подобная процедура распределения была первым большим шагом к частной собственности на данный актив. Прежде Соединенные Штаты как собственник общих ресурсов контролировали их использование, применяя принцип «открытых небес», что означало реализацию принципа «первым пришел, первым обслужен». «Правило высокой плотности» закрепило за избранными авиакомпаниями право пользования коридорами на постоянной основе и потребовало от остальных владельцев самолетов уважения этого закрепления. В результате воздушные коридоры стали объектом квазипостоянного права, то есть почти частной собственности[24]. Эта собственность не является частной в полном смысле слова, поскольку воздушные коридоры нельзя продавать. В то же время авиакомпании владели ими на постоянной основе, за исключением случаев банкротства или отзыва (конфискации) для проведения необходимых технических мероприятий. Райкер и Сенед уподобляют процесс возникновения соответствующего права промежуточной стадии между феодальным владением и частной собственностью на землю. Первоначально владелец земли предоставлял феодальные поместья членам своей военной дружины на период их службы. Постепенно поместья стали передаваться по наследству, а затем и отчуждаться, тем самым превратившись в собственность. Но что же есть объект такого права? Определяют его Райкер и Сенед следующим образом: воздушный коридор представляет собой право на осуществление посадки и взлета в течение определенного периода времени, обычно в течение получаса. При этом отмечается, что собственность на воздушные коридоры не является повсеместно распространенной, а технически они ограничены заблаговременным резервированием, причем нет гарантий, что собственность на них сохранится в дальнейшем. Тем не менее, исследователи подчеркивают, что это реальные права, которые сформировались совсем недавно, и потому вполне поддаются изучению. Для возникновения прав на ограниченные ресурсы Райкер и Сенед называют четыре обязательных условия: 1) редкость; 2) владельцы желают иметь данное право; 3) лица, принимающие решение, желают признать это право; 4) лица, несущие обязанности, уважают предоставленное право. Переходя от конкретной ситуации с воздушными коридорами к более общим соображениям, авторы отправляются от того, что потенциальные владельцы могут требовать предоставления прав, а лица, несущие обязанности, - уважать эти права на взаимовыгодной основе. При этом могут возникать отношения первого и второго порядка. Отношения первого порядка могут характеризовать притязания владельцев прав собственности, имеющие любой источник: природу, обычай, «общественный договор». «Но притязания, которые защищены исключительно репутацией, являются в лучшем случае условными правами, которые могут быть проигнорированы, если это выгодно лицам, несущим обязанности. Отсюда вытекает важное значение отношений второго порядка, закрепления прав и обеспечения иммунитета собственника. Эти отношения являются политическими, так что в определенный момент, независимо от их объяснения, права собственности определяются политическим путем»[25]. Основной вывод, к которому приходят Райкер и Сенед, состоит в том, что политическое определение прав собственности заключается в формировании государством права собственности, чтобы решить проблему редкости. Опираясь на эту позицию, авторы полагают, что фактически полностью устарел анализ Дж. Локка, согласно которому государство есть любое независимое сообщество (any independent community)[26], создаваемое владельцами для защиты своего имущества, поскольку Локк не руководствовался критериями редкости благ, а также соображениями об особой роли политической власти (лиц, принимающих решения, т.е. государства)[27]. С другой стороны, Райкер и Сенед не соглашаются и с позицией Г. Демсеца, который еще в середине 60-х годов ХХ века показал, что права собственности возникают при условии редкости соответствующих благ и необходимости интернализации внешних эффектов[28]. В данном случае исследователи критикуют Демсеца за то, что он не рассматривает в качестве необходимых условий возникновения прав собственности политическую власть, а также готовность лиц, несущих обязанности, уважать предоставленное право. При этом, однако, Райкер и Сенед учитывают, что в одной из последующих работ Г. Демсец объяснял, что он намеренно исключил политику и право, чтобы разобраться в экономических характеристиках «совершенной конкуренции»: «правовая система и государство отодвинуты на задний план с помощью простого утверждения, что ресурсы находятся в частной собственности»[29]. Конечно, «совершенная конкуренция» по Демсецу, рассматриваемая в отрыве от государственно-правовых реалий и воздействий, есть в такой же мере продукт абстрагирующего ума, как и «чистое право» по Канту, не имеющее в виду ни одну из эмпирических целей. В действительности ни одно, ни другое невозможны. Но, с другой стороны, и концепция Райкера и Сенеда не выглядит завершенной. Принимая в качестве необходимых все предложенные ими условия возникновения прав, мы не можем согласиться с тем, что эти условия достаточны. Представляется очевидным, что в рассмотренной практической ситуации, как и вообще в случаях установления прав в отношении ограниченных ресурсов, эти последние подвергаются своего рода парцелляризации, разложению на ряд дискретных фрагментов, сохраняющих качество исходного ресурса при нормативном установлении количественных (пространственных, иных физических и /или временных) и функциональных параметров, закрепляемых за каждым из выделенных фрагментов. Без фрагментирования исходного ресурса невозможно обеспечить основной эффект прав собственности, а именно невозможно создать систему исключений из доступа к ресурсам различного рода. И здесь крайне важноюридически корректно определить тот исходный ресурс, выделенные фрагменты которого должны будут воспроизводить качество базового актива. Во многих случаях эта задача упрощается в связи с тем, что качественные параметры исходного ресурса мощно и однозначно определяют качество выделенных фрагментов[30]. Такие соотношения мы наблюдаем, например, в земельном законодательстве (земля и земельный участок), водном законодательстве (вода, воды, обособленные водные объекты), лесном законодательстве (лес, лесной фонд, участок лесного фонда) и др. В приведенных случаях фрагменты исходных ресурсов обособляются и индивидуализируются с помощью пространственных критериев (установления границ, указания местоположения). Но уже в примере с воздушными коридорами аэропортов описание фрагментов исходного ресурса с помощью пространственных признаков не дает результата, поскольку таковым ресурсом является на самом деле не воздушное пространство аэропорта, а время, выделяемое правообладателю для совершения в данном аэропорту взлетов и посадок. Следовательно, критерией парцелляризации этого ресурса будет функционально-временным, а не пространственным. Действительным благом для пользователя в данном случае является время в чистом виде, время, в течение которого возможно осуществление права. Фрагментирование любого исходного ресурса предполагает предварительную ментальную оценку выделяемых частей с установлением критериев для их идентификации. А это значит, что операционный аппарат уже должен располагать концептами, понятиями, которым качественно соответствует каждый отдельный элемент (отдельное благо), в отношении которого возникает субъективное право. Следовательно, необходимым условием возникновения прав является концептуальное определение объекта права и его формализация тем или иным доступным способом. Этот процесс, который можно назвать конституированием объекта права, может протекать с использованием различных приемов и способов правового освоения действительности, включая традиции, обычаи, «неофициальное право». Однако представляется, что в современных условиях эти преимущественно догосударственные социальные регуляторы следует рассматривать лишь как допускаемые государством маргинальные варианты урегулирования ситуаций, не имеющих большой общественной значимости. Поэтому правы Райкер и Сенед, утверждая, что в настоящее время именно государство решает проблему редких ресурсов, формируя права собственности на них. Но именно поэтому их концепция и требует дополненияпятым необходимым условием установления прав. Это условие заключается в легитимировании тех ресурсов (благ), в отношении которых устанавливаются права. Поскольку регулятивная функция государства осуществляется преимущественно в правовой форме, легитимация соответствующих благ происходит чаще всего через норму права и лишь в исключительных случаях, в качестве временной меры – посредством санкционирования традиционных форм парцелляризации[31]. Необходимо еще одно уточняющее замечание. Указанная совокупность условий возникновения прав на те или иные объекты совершенно необязательно приводит к установлению именно прав собственности. В этом отношении, учитывая понятийный строй и традиции континентального и отечественного законодательства, представляется нецелесообразным и даже опасным некритическое заимствование и введение в правовой оборот предельно широкого понимания прав собственности, свойственного представителям и последователям неоинституциональной экономической теории прав собственности. Все собственно-юридические проблемы могут быть поставлены, описаны и решены с использованием триады фундаментальных правовых категорий: субъективного права, его субъекта и объекта.