Лирические циклы Вильяма Блейка: анализ текстов и переводов

Мир маленьких лирических стихов Блейка столь же современен и идейно значителен, как и мир его больших поэм, написанных об Истории и Человечестве в целом. Воплощение эмоциональности современного человека, эмоциональности во многом иной, чем у дореволюционного поколения; новая система духовных ценностей; возросшее ощущение трагических противоречий действительности; стремление осмыслить историю, представшую перед глазами этого поколения как процесс, а не как сумма явлений; диалектичность видения мира; титанизм, фантастика, символика – но у Блейка приобретающие необычайную живописную и эмоциональную конкретность; мелодическая и интонационная выразительность – качеств стиха, которые возрождают традиции Шекспира, лирики замечательных поэтов XVII века; зримость образов и песенность, свойственные народной поэзии, типичные для романтизма в целом, - все эти качества определяют индивидуальность Блейка и его место в истории романтизма.

Народность Блейка, - которую  целиком отрицали эстеты и декаденты, считавшие его классическим примером «поэта для поэтов»,- раскрывается всё  глубже в ходе всемирно- исторической борьбы нашей эпохи – борьбы за социализм, утопически возвещенной  его пророчествами. Нельзя не согласиться  с английским критиком – марксистом Арнольдом Кеттлом, который, говоря об «удивительном стихотворении» Блейка  «Лондон», заметил: «Так же как это  имеет место и в отношении  многого написанного Блейком, история  усиливает впечатление, производимое этим стихотворением. Я полагаю, что только после многих лет социализма и коммунизма богатства этого великого поэта будут поняты во всей их полноте» [10,….].

   Книга Дж. Броновского  « Вильям Блейк, человек без  маски» (1944) сыграла важную роль, положив начало социально – историческому изучению и истолкованию литературного наследия Блейка. Броновский низвёл на землю поэта, которого эстеты и мистики предпочитали рассматривать как одинокого безумца – ви – визионера, противопоставляющего обыденному миру простых людей свой мир потусторонних, неповторимо субъективных видений. Заслуга Броновского заключалась прежде всего в том, что он с неопровержимой убедительностью показал, как естественно и органически вырастали самые фантастические видения и пророчества Блейка из трагической социальной ломки, которую переживали в эту эпоху целые общественные классы – обезземеленное крестьянство и экспроприированные ремесленники, составившие резервную армию английского пролетариата.

   Американская исследовательница  Аннет Рубинстейн в книге «Великая  традиция в английской литературе  от Шекспира до Шоу» (1953) отводит  Блейку видное место в разделе  « Великие романтики и демократическая  революция». Во многом опираясь  на  книгу Броновского о Блейке  и развивая далее ее основные  положения, она решительно возражает  против « академических лжеталкований  всего его творчества, которые  по традиции умалчивают об  актуальности его содержания  и превращают яркие картины  общественного зла, представавшие  его воображению, в беспочвенные мистические абстракции» [10,…]  Блейк для неё – духовный сын двух революций, чья поэзия обязана своим величием тому, что в ней отразились действительные судьбы народа в этот бурный период борьбы против феодального гнета и упрочения капиталистической эксплуатации. В том же направлении шел в изучении Блейка и Дэвид Р. Эрдман, чье ценное исследование « Блейк. Пророк против империи» вышло в 1954 году. [10….] Если Броновский стремился прежде всего показать внутреннюю связь поэтической символики Блейка с реальным обликом капиталистического  «индустриального века», в который вступила при жизни поэта Англия, то Эрдман исследует литературное и художественное наследие Блейка в связи с идейно-политической борьбой его времени.

Рассматривая поэтическое  и изобразительное наследие Блейка в контексте черновых записей  и набросков художника, воспоминаний и свидетельств современников, политической и литературной прессы его времени  и других документов эпохи, Эрдман по-новому раскрывает идейно-политическую актуальность, чрезвычайную жизненность остроту множества произведений, которые рассматривались ранее лишь как плоды отвлеченного «фантазёрства» Блейка.[10, ..]

Вопиющим издевательством  над революционным, вольнодумным творчеством  Вильяма Блейка является книжка «Вильям  Блейк. Перст у горнила»(1956), принадлежащая  американке Лауре де Витт Джеймс. Она  предприняла свой труд, как сочло  нужным уведомить опубликовавшее его  издательство, «исключительно ради собственного удовольствия» .[10, ..] «Удовольствие», которое пожелал доставить себе за счет великого поэта эта престарелая особа, отнюдь не так невинно, как можно подумать. Джеймс начинает издалека, с оккультных наук и древнееврейской каббалы, в мистические схемы которой она пытается втиснуть романтические образы, созданные фантазией Блейка. Она упрямо замалчивает реальный социально-исторический смысл цитируемых ею «пророчеств» Блейка, как бы ни был он ясен. В философском плане, Джеймс хочет использовать наследие Блейка, чтобы, прикрываясь его именем, свести счеты с материалистическим пониманием истории.

Нельзя не согласиться  с английским критиком-марксистом Арнольдом  Кеттлом, который, говоря об «удивительном стихотворении» Блейка «Лондон», заметил: «Так же, как это имеет место и в отношении многого, написанного Блейком, история усиливает впечатление, производимое этим стихотворением. Я полагаю, что только после многих лет социализма и коммунизма богатства этого великого поэта будут приняты во всей их полноте» .[10, ..]

Поэтом-борцом, умевшим  смело глядеть в лицо правде жизни, не боясь её трагических противоречий, не теряя уверенности в торжестве творческих, созидательных сил человечества над силами мрака и разрушения, - таким входит в нашу современнось Вильям Блейк.[10, ..]

Анализ лирических произведений

 

Кому не известна ставшая  крылатой формула Бюффона «Стиль – это человек?»  В акте общения  читателя с иностранным автором  между ними возникает фигура обязательного  посредника – переводчика, который  даже при всем своем принципиальном старании неспособен превратиться, как  писал Гоголь, «в такое прозрачное стекло, что кажется, как бы нет  стекла», поскольку, существуя реально, сам обладает индивидуальностью, разительность  которой прямо соответствует его собственному таланту.[14, ..]

Любой - даже самый точный и по видимости объективный – перевод неизбежно несет на себе отпечаток своеобычности стиля, которой всякий большой переводчик не может не обладать.

    Прославленное стихотворение Вильяма Блейка « Тигр» существует на русском языке в двух переводах. Первый (1900) принадлежит перу Константина Бальмонта – крупного поэта-символиста, в начале века снискавшего себе громкое имя маститого и плодовитого переводчика. Бальмонтовский  «Тигр», при очевидной своей временнóй и эстетической отдаленности, не может быть отнесен к разряду переводов, дискредитирующих оригиналы. [14, ..]

   В сознании русских  читателей прочное и долговечное  место занял перевод «Тигра»,  выполненный С.Я. Маршаком в  1915 году – в начале его полувекового  творческого пути – вслед за  К. Бальмонтом. Начав стихами великого  английского поэта свою переводческую  деятельность, Маршак не прекращал  работу над ними до последних  дней жизни. Блейк Маршака и  поныне остается событием.

   В чем же заключается  секрет единодушно признанного  преимущества перевода Маршака  над переводом Бальмонта, почему  «Тигр» Маршака оказался более  созвучным « веку нынешнему», чем бальмонтовский?

  Судьба «Тигра» составляет  счастливое исключение из общей  трагической судьбы произведений  Блейка, которые были обречены  на затяжное непонимание: по  свидетельству английского исследователя,  «Тигр» стал широко популярен  еще среди современников Блейка  в самом конце ХVІІІ века.

  Это стихотворение,  являясь центральным в « Песнях  Опыта», соотносится по контрасту  со стихотворением « Агнец»  из «Песен Невинности», где  ягненок воплощает в себе душевную  кротость, мягкость и чистоту.  Тигр же– «олицетворение зла,  страшного и одновременно прекрасного  в своей силе». [14, ..]

THE TYGER

Tyger!  Tyger! burning bright

In the forests of the night,

What immortal hand or eye

Could frame thy fearful symmetry?

 

In what distant deeps or skies

Burnt the fire of thine eyes?

On what wings dare he aspire?

What the hand dare seize the fire?

 

And what shoulder, and what art

Could twist the sinews of thy heart?

And when thy heart began to beat,

What dread hand? And what dread  feet?

 

What the hammer? What the chain?

In what furnace was thy brain?

What the anvil? What dread grasp

Dare its deadly terrors clasp?

 

 

When the stars threw down their spears,

And water’d heaven with their tears,

Did he smile his work to see?

Did he who made the Lamb make thee?

 

Tyger!  Tyger! burning bright

In the forests of the night,

What immortal hand or eye

Dare frame thy fearful symmetry?

(Тигр! Тигр! Ярко горящий  в ночных лесах; чья бессмертная  рука или чей взгляд смогли сотворить твою пугающую симметрию?

В каких далёких безднах  или небесах загорелся огонь  тех глаз? На каких крыльях смеет  он воспарить? Чья рука посмела  схватить огонь?

И чьё плечо, и чьё  искусство смогли скрутить жилы твоего сердца? И когда твоё сердце начало биться – какая устрашающая рука? И какие грозные ступни?

Что за молот? Что за цепь? В какой печи был твой мозг? Что  за наковальня? И какими клещами  посмел той смертельный ужас сжать?

Когда звёзды бросили вниз свои копья и оросили небеса своими слезами, Улыбнулся ли Он, видя своё творенье? Тот ли, кто создал ягнёнка, создал тебя?

Тигр! Тигр! Ярко горящий  в ночных лесах; чья бессмертная  рука или чей взгляд посмели сотворить твою пугающую симметрию?)

 

Перевод К. Бальмонта:

  

Тигр

 

Тигр, тигр, жгучий страх,

Ты горишь в ночных лесах.

Чей бессмертный взор, любя,

Создал страшного тебя?

 

В небесах иль средь зыбей

Вспыхнул блеск твоих очей?

Как дерзал он так парить?

Кто посмел огонь схватить?

 

Кто скрутил и для чего

Нервы сердца твоего?

Чьею страшною рукой

Ты был выкован – такой?

 

Чей был молот, цепи чьи,

Чтоб скрепить мечты твои?

Кто взметнул твой быстрый взмах,

Ухватил смертельный страх?

 

В тот великий час, когда

Воззвала к звезде звезда,

В час, как небо все зажглось

Влажным блеском звездных слез,-

 

Он, создание любя,

Улыбнулся ль на тебя?

Тот же ль он тебя создал,

Кто рожденье агнцу дал?

 

 

      Перевод С. Маршака:

 

Тигр

 

Тигр, о тигр, светло горящий

В глубине полночной чащи,

Кем задуман огневой

Соразмерный образ твой?

 

В небесах или глубинах

Тлел огонь очей звериных?

Где таился он века?

Чья нашла его рука?

 

Что за мастер, полный силы,

Свил твои тугие жилы

И почувствовал меж рук

Сердца первый тяжкий стук?

 

Что за горн пред ним пылал?

Что за млат тебя ковал?

Кто впервые сжал клещами

Гневный мозг, метавший пламя?

 

А когда весь купол звездный

Оросился влагой слезной, -

Улыбнулся ль, наконец,

Делу рук своих творец?

 

Неужели та же сила,

Та же мощная ладонь

И ягненка сотворила

И тебя, ночной огонь?

 

Тигр, о тигр, светло горящий

В глубине полночной чащи,

Чьей бессмертною рукой

Создан грозный образ твой?

 

   Настойчиво подчеркнутое  парадоксом: темная, смутная, неизвестная,  враждебная сила выступает у  Блейка в поистине завораживающем  образе огненного тигра, озаряющего  мрак ночи.

    Само сочетание  слов «burning bright in the forests of the night» поражает концентрированной  экспрессивностью. Вторая строфа как будто бы разъясняет, что горит не сам тигр, а просто в темноте светятся его глаза,  но Блейк не признает поверхностной одномерности значения: ведь в английском языке глагол «to burn» прочно ассоциируется с жанром нетерпения, пыланием страсти, гневной раскаленностью, пламенем ярости и т.п.

    Каждый перевод  уже есть истолкование. Даже помимо  воли и желания самого переводчика  неизбежно совершается отбор  тех или иных черт оригинала,  реконструируемого средствами другого  языка по диктатам равноправной  творческой личности.

   С. Я. Маршак  о своем предшественнике пишет:

« Очень важно передать в переводе интонации и ритм подлинника. Иной переводчик – даже самый точный – может оболгать автора самим  ритмом.

    Вот пример. Талантливый  поэт К.Д. Бальмонт перевел  знаменитые стихи  великого  английского поэта второй половины  ХVІІІ и начала ХІХ века Вильяма Блейка. Стихи эти – о тигре – написаны четырехстопным хореем. Бальмонт сохранил в своем переводе этот размер, но у Блейка хорей звучит веско, величаво, даже грозно:

    

Tyger!  Tyger! burning bright

In the forests of the night…

 

А у Бальмонта получилось:

 

Тигр, тигр, жгучий страх,

Ты горишь в ночных лесах….

Почти:

Чижик, чижик, где ты был?

На Фонтанке водку пил…

 

   И читателю непонятно,  почему же эти легковесные  стишки так знамениты, считаются  классическими.

   Так был упрощен  и ограблен в переводе не  один великий поэт.

   Маршак знал, что  сказать. Правда « легковесные  стишки» - это от запальчивости  спора, но, в сущности, Маршак попал  в самую точку своего расхождения  с Бальмонтом.

   Сравним: 

                        Тигр, тигр, жгучий страх….

                                             (Бальмонт)

 

                      Тигр, о тигр, светло горящий…