Образование в Монголии

Когда ревет олень в синеющей горе, 
Огонь вспыхивает у истока ручья. 
(Гром и молния) 

Это сравнение, восходящее к анималистическим представлениям древних людей. Гром сравнивается с ревом оленя, а  молния – со вспышкой огня.

 
Заговоры и заклинания по сравнению с другими жанрами фольклора теперь уже редко встречаются. Они отживают свой век.

 
Наряду с жанрами, характерными для  других народов мира, в Монголии имеются и свои оригинальные, национальные формы устного поэтического творчества. К ним можно отнести, например, юролы, магталы, шаманские призывания и многие другие виды обрядовой поэзии. 
 
Юролы и магталы очень близкие жанры как по форме, так и по содержанию. Юрол обращается к будущему, в то время как магтал – к настоящему.

 
Юролы – благопожелания, восхваления слагаются в стихах экспромтом, произносятся по самым различным поводам: при свадьбе и новоселье, при выделке войлока и стрижке волос младенца. Без преувеличения можно сказать, что ни один обряд не обходится в Монголии без юрола. 
 
Магталы – импровизируют в честь выдающихся борцов, для восхваления лука и метких стрел, пяти видов скота. Магталы, как и юролы, произносятся речитативом. Юролы и магталы живучи, появляются их новые и новые образцы.

 
К магталам примыкают славословия (пол) скакунам и борцам-победителям в состязаниях, проводимых во время национального праздника надам. В них восхваляются в торжественно-приподнятом тоне скорость беговых лошадей, сила и находчивость борцов. 
 
Триада является своеобразной, оригинальной формой монгольской загадки. Вопрос задается в краткой традиционной форме: «Что в мире три быстрых, трудных, далеких». На это отвечают стихами, состоящими из трех или четырех строк. Например, на вопрос, «что в мире три богатых», отвечают: 

Земля богата корнями, 
Небо – звездами, 
Море – водой. 

Триада  может быть и в форме поговорки:

 
«Три богатства есть в мире: богат  тот, у кого стад много; еще богаче тот, у кого детей много; но богаче всех тот, кто знанием богат.

 
Три вещи в мире опасны: нож в руках  ребенка, власть в руках глупца и  лесть в устах подхалима. 
 
Три презренных есть в мире: презрен тот, кто трудностей страшится; презрен тот, кто смерти боится; но всех презреннее – подхалим».

 
В старом монгольском фольклоре  имелись и так называемые призывания – довольно большого размера стихи, произносимые в форме интонационно-четкого речитатива шаманами или шаманками при камлании для того, чтобы призывать своих гениев-хранителей.

 
Первое упоминание о народных песнях содержится в знаменитой летописи XIII в. «Сокровенное сказание». 
 
Песня, притом народная, была неизменным спутником жизни кочевника. Безвестные певцы складывали ее нередко в седле, во время долгих странствований, утомительных перекочевок, когда время измерялось отрезком пройденного пути и наездник становился наблюдателем медленно меняющегося ландшафта. Создавались песни во время самоуглубленных размышлений, при ежедневной пастьбе животных. Величаво-протяжная песня является классической формой и вершиной песенного творчества монгольского народа. Рождались песни в основном протяжные, длинные, где ощущались степные просторы, загадочность и красота природы. В них проглядывалось какое-то уныние, какая-то тоска души, мучимой неразрешенностью вопросов жизни. 
 
Песня впитала безграничный простор монгольских степей, первозданную прелесть горных кряжей, величие диких таежных лесов. В ней красота родимого края и вод. Песня – звонкая, переливчатая, с мелодией, пробивающейся вверх до самого тончайшего фальцета и вдруг резко спадающей в нижний регистр до бархатно-низких тонов. Она прихотливо украшена трелями, фиоритурами. «Чудо протяжной песни трудно передать, ибо она таит в себе многие богатства поэтики, истории, этнографии, музыки, вокальной фонетики» (Кондратьев, 1970).

 
Величаво-протяжная песня требует  от певца высокого мастерства и безупречности  в технике пения, внутренней одухотворенности, большой художественной выразительности. Чтобы исполнить свою величаво-протяжную  песню, певец должен обладать по крайней мере двухдиапазонным голосом. 
 
Существует еще одна самобытная форма монгольского искусства – сольное двухголосное горловое пение («хомий»). Горловое пение достигается одновременным звучанием выдержанного звука в гортани и верхних нот мелодии, производимых кончиком языка. Здесь один и тот же артикуляционный аппарат одного человека выполняет, как музыкальный инструмент, две функции. 
 
Некоторые исполнители горлового пения применяют оригинальные средства и способы для издания разных звуков. Так, при помощи небольшой чашки, дудки пли камышинки певцы придают особое звучание горловому пению, более богатому по тональности.

 
Ощущение тесной слитности с природой, с животными наложило свой отпечаток  на поэтику безвестных песнотворцев. Каждое явление жизни – бытовая  ли сцена, душевное ли переживание –  соотносится с аналогичными по смыслу явлениями окружающего животного  и растительного мира: 
 

Улиастай – быстрая река, 
Вплавь ее едва ль преодолею, 
Приглянувшегося паренька 
Я бы завлекла, да не умею. 
 
В следующую песню, построенную по типу двухчленного параллелизма, в качестве исходной посылки вводится отрицательное сравнение, основанное на противопоставлении понятий: 
 
Ни на валуны, ни на деревья 
Лебедь не садится, не садится. 
С парнем из далекого кочевья 
Нам бы пожениться, пожениться. 

Лирические  песни скотовода разнообразны по своей тематике. Здесь и пейзажные  зарисовки, и жанровые картинки, передающие быт народов, и особенно часто  горестные сетования влюбленных, живущих в разлуке не по своей воле.

 
Монгольские женщины по сравнению  с женщинами исламского Востока  имели больше свободы. Это нашло отпечаток и в песнях:

Пятнадцатидневная луна –  
Яркий в небесах ночных светильник, 
Девочке пятнадцать лет, она 
Для родителей своих – светильник! 
 
Хоть луна и тает в вышине, 
Для вселенной всей она – светильник, 
Даже если тридцать лет жене, 
Для семьи своей она – светильник. 
 
И луна, хотя идет на нет, 
Ночью для вселенной всей – светильник, 
Женщина, хоть и на склоне лет, 
Для родных своих детей – светильник. 

Песня утверждает заслуженное право женщины  на уважение в семье. Дочь, потом  жена и мать, она не вещь, а «светильник» для всех близких.

 
Влюбленные, желавшие пожениться, часто  не могли рассчитывать на то, что  им удастся соединить свои судьбы. Так возникали многочисленные драмы:

Конь гнедой мой на дороге скор, 
И мое ружье других не хуже, 
Поскачу за милой Сийлен-бор, 
Чтобы ей не быть с постылым мужем... 
 
Был скакун мне верен до сих пор, 
Крепок круп его и быстры ноги. 
Отобью, спасу я Сийлен-бор, 
Поцелую прямо на дороге. 

В песнях образ коня традиционен и буквально  почти обязателен для монгольской  поэзии, и это неудивительно, потому что конь – гордость кочевника, его  радость, предмет неусыпных забот. О чем бы ни думал и ни пел  наездник, он обязательно вспомнит о коне и любовно расскажет  о нем или прямо обратится  к нему как к самому близкому существу. Он или она почти всегда сравнивали коня со своими возлюбленными:

Изо всех коней в загоне 
Конь тот сивый выделяется, 
Изо всех парней в хотоне 
Мой красивый выделяется... 

Разоблачая  нарушение обета безбрачия, установленного ламаизмом, песни высмеивали служителей «желтой веры»:

Серого сукна халат 
Пышет травным духом. 
Лама, хоть и староват, 
Пахнет молодухой... 
 
Краденый верблюд иной 
Может быть ненужным. 
Ходит лама в час ночной 
К женщинам замужним. 

Многовековая, сложная судьба народа по-разному  отражалась в песнях. Многие особенности  быта, миросозерцания, семейного уклада определялись и кочевым образом  жизни, и социальными условиями. В песне караванщика говорится:

Путь далекий преодолевающие, 
По пескам и по камням шагающие, 
О верблюды верные мои! 
 
На горбах нелегкий груз таскающие, 
Силою великой обладающие, 
О верблюды верные мои! 
 
Вы идете вдаль, и я шагаю, 
Я свои кочевья вспоминаю, 
О верблюды верные мои!  
 
Что без вас бы делал я, не знаю, 
Счастье, что я вами обладаю, 
О верблюды верные мои! 
 
Мы идем чужим и отчим краем, 
По камням и по пескам шагаем, 
О верблюды верные мои! 
 
Путь неблизкий преодолеваем, 
Тут мы продаем, там покупаем, 
Всех мы кормим, всех мы одеваем, 
О верблюды верные мои!

В монгольских  песнях ощущается особенно бережное отношение к потомству, которое  в свою очередь на всю жизнь  сохраняло чувство глубокого  уважения и благодарности к старшим. Отсюда и обилие песен, трогательных в своей удивительной непосредственности. 
 
Песня всегда была надежным другом монгола – она помогала ему в беде, была верным спутником его радости. В песнях отражались поэтические грезы народа, его страдания и надежды.