Алексей Петрович Бестужев-Рюмин

В ноябре 1747 г. избранницей  М. П. Бестужева стала саксонская дворянка Иоганна-Генриетта-Луиза, вдова  обершенка фон Гаугвица, урожденная фон Карловиц. Но в то время была еще жива его первая жена, находившаяся в ссылке в Сибири. Елизавета была возмущена просьбой, противоречившей церковным законам, поэтому с ее стороны даже ответа не последовало. Канцлер пытался отговорить брата. Но тот, не получив разрешения, 16 марта 1749 г. перед отъездом из Дрездена в Вену оформил брачный союз. В Петербурге его не признали и хотели, чтобы М. П. Бестужеву не оказывали в Вене почестей и отказали в аудиенции. Посланнику помогли фаворит императрицы гр. А. Г. Разумовский и вице-канцлер гр. М. И. Воронцов. Елизавета Петровна даже пожелала увидеть женщину, не побоявшуюся выйти замуж за мужчину, не разведенному с первой женой. Но посланник не спешил прибыть в Петербург. Приезд из-за болезни супруги оказался невозможным. Императрица гневалась, но время шло, и постепенно ситуация утратила свою остроту, хотя брак все-таки не был признан. Канцлер так и не поддержал своего брата, хотя тот серьезно болел24.

В середине 1750-х гг. Михаил Петрович, возвратившийся в Петербург  без больной жены, уже входил в  состав группировки, противостоявшей  А. П. Бестужеву. В 1756 г. он стал посланником  во Франции и ратовал за развитие российско-французских отношений. Михаил Петрович никогда не разделял столь  ревностного отношения Алексея  Петровича к Англии и Франции. Поэтому впоследствии он считал справедливой позицию М. И. Воронцова. Узнав об аресте брата, М. П. Бестужев писал: "...то ни малейшей алтерации ни в делах вообще, ниже партикулярной нашей дружбе (с М. И. Воронцовым. - М. Е.) препоной быть не может <...> известно, колико я от него претерпел; так покойная последняя жена моя с печали чахотку достала, от того и скончалась. Я сие давно предвидел, что быть с ним худому концу"25.

А. П. Бестужев-Рюмин не мог  похвастаться и "обогащением" своего "семейного капитала" за счет сыновей (младший современник канцлера М. М. Щербатов упоминает о дочери А. П. Бестужева, которая какое-то время была любовницей П. И. Шувалова в 1742 г.26, но других сведений о ней найти не удалось). В 1740-х гг. умерли двое сыновей, а сын Андрей, единственный наследник, во всем был полной противоположностью отцу. Он жил на широкую ногу, тратил деньги на кутежи и увеселения, совершенно не интересовался делами и ничем не проявил себя ни на дипломатическом поприще, ни на придворной службе. Оба его брака были неудачны, и он скончался бездетным в 1768 г. (с его смертью пресеклась графская линия рода Бестужевых-Рюминых). Как и имущество М. П. Бестужева, состояние А. А. Бестужева после его смерти перешло к кн. М. Н. Волконскому.

Официальное положение было слабым местом канцлера. Его статус требовал, чтобы дом был роскошным  и богатым, в котором можно  было принимать императрицу и  членов ее семьи и иностранных  дипломатов. В первой половине 1740-х  гг. императрица щедро одарила  его, когда многим были розданы награды  и подарки после вступления ее на престол (в том числе дома в  Москве и Петербурге). Следующее вознаграждение А. П. Бестужев-Рюмин получил от государыни в начале 1745 г.: 60 тыс. рублей и поместья в Лифляндии, ежегодно приносившие доход в 30 тыс. руб. Интересно, что ежегодный английский пенсион равнялся как раз 60 тыс. руб. Но Бестужев начал строить дворец на Каменном острове и перестроил пожалованный ему в 1746 г. дом на берегу Невы и денег катастрофически не хватало. Глава Коллегии иностранных дел вынужден был обратиться к английскому посланнику с просьбой о беспроцентном займе в 10 тыс. ф. ст. под залог дома. Дело было улажено через год. Тогда же Бестужев вновь попросил дать ему 50 тыс. ф. ст. под залог дворца на Каменном острове. Акт принятия займа канцлер тщательно продумал: пригласил множество свидетелей, среди которых были и его враги27. Финансовая несостоятельность канцлера делала его зависимым от иностранных субсидий. В XVIII в. дипломаты принимали денежные средства и подарки от других держав - это было обычной практикой и должно было свидетельствовать о дружбе государств, признании заслуг министра, поддержкой которого стремились заручиться. Вознаграждение вручалось после подписания договора или конвенции. Жалование не могло покрыть все расходы (оно составляло 7 тыс. руб. в год; столько же выдавалось на почту), а пожалования императрицы не были частыми. Примечательна позиция Елизаветы Петровны в отношении подношений ее сановникам. Британский посланник Д. Гиндфорд писал: "Подарков здесь ожидают, и императрица не упускает случая о них осведомляться и весьма способна, по восточному обычаю, судить о дружбе к ней государей по подаркам, делаемым ее министрам"28.

А. П. Бестужев-Рюмин принимал денежные суммы от Англии, Саксонии и Австрии29. Французские и прусские дипломаты неоднократно предлагали ему дары, но канцлер не принимал их, поскольку не мог оказать им никаких услуг, поскольку, по его  мнению, они интриговали против России, которой союзы с Пруссией или  Францией не сулили ничего хорошего. В  июне 1744 г. Фридрих II решил купить лояльность главы Коллегии иностранных дел, предложив ему около 150 тыс. экю30. А. Мардефельд даже не смог завершить переговоры по этому вопросу и впоследствии постоянно обращался к своему французскому коллеге за содействием. Д'Алион, также располагавший средствами, предлагал по 50 тыс. руб. канцлеру и вице-канцлеру. Но вскоре стало очевидно, что политика Бестужева не изменится, даже если он примет деньги. Так, когда прусские войска вступили в Богемию в августе 1745 г., Мардефельд вручил ему 50 тыс. рублей31. Еще 10 тыс. руб. он безуспешно предлагал канцлеру в конце этого года. Прусский посланник рассчитывал, что русские войска остановятся (полки из Лифляндии выступили в Курляндию, а на их место шли части из Эстляндии, где войска пополнялись за счет частей из окрестностей Петербурга). Бестужев не преминул об этом сообщить императрице, упомянув при этом, что его пытались подкупить весьма скромной суммой32.

За раскрытие интриг И. -Г. Лестока в августе 1749 г. А. П. Бестужеву-Рюмину пожаловали села в Московском и Можайском уездах с 3 тыс. душ крестьян33. Но это не решило денежных проблем канцлера. Вскоре он растратил деньги коллегии и почтамта - к этим средствам он не раз обращался и прежде. Получение денег формально считалось законным, поэтому канцлера в 1758 г. не обвинили в растрате (речь тогда шла лишь о больших долгах). В 1752 г. канцлер обращался несколько раз к английскому, австрийскому и саксонскому посланникам с просьбой о ссудах, но в обмен от него требовали определенных мер в отношении Пруссии34. Канцлер же был "душой" антипрусского союза. В октябре 1752 г. он обратился к Елизавете I с просьбой дать ему в долг 50 тыс. руб., которые были бы возвращены ежегодными вычетами по 5 тыс. руб. из его жалования35. Ответа не последовало, и это побудило канцлера воспользоваться услугами иностранных посланников (впоследствии он беседовал об этом с английским представителем Ч. Г. Уильямсом).

Недостаток финансов у  канцлера частично объясняется игрой  в карты и неумеренными его  возлияниями. При аресте в ноябре 1740 г. у него конфисковали целую коллекцию вин. По свидетельству современника, в его доме часто устраивались веселые застолья и кутежи, допоздна продолжалась игра36. Прусский посланник А. Мардефельд писал, что Бестужев "отпетый плут и разговаривает уверенно, лишь когда разогреет себя вином; кто поит его с утра до вечера, тот, пожалуй, услышит от него словцо острое". Очевидно, напоить канцлера было не просто. По словам преемника Мардефельда К. В. Ф. фон Финкенштейна, он "весьма трудолюбив и порою все ночи за работой проводит, отдохновение же черпает в вине, кое употребляет без меры, разуму и здоровью во вред"37. Конечно, прусские дипломаты предвзято относились к своему главному противнику. В 1740-е гг. английские посланники не позволяли себе подобных высказываний, да и положение А. П. Бестужева при дворе не было столь прочным. Но позднее и в их донесениях осуждались "увеселения" канцлера. М. Гюи Диккенс писал: "Большую часть ночи канцлер пьет и играет. Поэтому его голова еще не вполне ясна, когда он встает, для того чтобы заняться делами. Оттого он и не может по утрам регулярно приходить ко двору, как другие министры и его соперник вице-канцлер. Кроме того, он излишне вольготно обращается с иностранными представителями"38. С. -А. Понятовский, сблизившийся с А. П. Бестужевым в середине 1750-х гг. свидетельствовал: "Обыкновенно он оканчивал день, напиваясь с одним или двумя приятелями. Несколько раз являлся он в нетрезвом виде к императрице Елизавете, которая питала отвращение к этому пороку, что навредило ему в ее глазах". Игра также приводила к большим расходам. М. Гюи Диккенс свидетельствовал: "Расточительность Бестужева поразительна. Он получил два дня назад от Претлака (австрийского посланника. - М. Е.) 10 тыс. червонцев и уже проиграл из них 1200. Боюсь, он скоро опять будет разорен"39.

Здесь стоит внести одну поправку. Дело в том, что чай и  кофе (редко - шоколад) были очень дороги, и их берегли для гостей. Лимонады были не очень распространены, а  колодезная вода не подходила для  застолья. Вино и пиво (реже водка) были основным средством утоления жажды и весьма популярны у петербуржцев. При дворе существовали погреба, из которых напитки выдавали придворным по реестру. Елизавета Петровна особо любила дорогое венгерское вино, которого всегда не хватало. Горячительные напитки отпускались ежедневно, водки полагалось в день по две чарки на персону. Таких при дворе было 20, среди них: гр. А. П. Бестужев-Рюмин и его сын Андрей, гр. М. И. Воронцов, статс-дамы гр. М. Е. Шувалова, А. М. Измайлова и гр. М. А. Румянцева, гр. А. Г. Разумовский, А. Б. Бутурлин. "Не кушали" водку пятеро: гр. И. И. Шувалов, С. К. Нарышкин, гр. Р. И. Воронцов, кн. Б. А. Куракин, кн. П. М. Голицын, гр. П. Б. Шереметев40. Д. Гиндфорд в 1745 - 1749-е гг. преподнес канцлеру вино, пиво и ликеры общей стоимостью в 70 фунтов стерлингов. Подобных подарков удостаивались также гр. И. И. Шувалов (на 20 фунтов), гр. Ф. М. Санти (на 52 фунта), служащий коллегии Утсольцев (на 15 фунтов), кн. И. А. Щербатов (на 35 фунтов), статс-дамы (на 55 фунтов), почт-директор Ф. Аш (на 40 фунтов). Но больше всего алкогольных напитков было пожаловано С. Ф. Апраксину - на 107 фунтов41. Кстати, сын канцлера Андрей Алексеевич пил гораздо больше своего отца, что не раз доводило его до беды и доставляло множество огорчений Алексею Петровичу.

Прусский посланник А. Мардефельд, отрицая образованность канцлера Бестужева, отдавал должное его изворотливому уму и умению подбирать хорошо оплачиваемых подчиненных. Канцлер, писал этот дипломат, составлял обзоры донесений, снабжая их своими ремарками - внушал "интриги самые подлые и клеветы самые злостные"; когда же ему это было неудобно, он ссылался на свою слабую память или сказывался больным; "без зазрения совести приписывал иностранным посланникам такие речи, о каких те и думать не думали, те же речи, кои сам пред ними держал, отрицал" (здесь конечно надо учитывать и позицию Мардефельда, чьи планы разрушал Бестужев, а попытки подкупа неизменно проваливались). Его преемник Финкенштейн, который старался сблизиться с М. И. Воронцовым и И. -Г. Лестоком и также являлся противником главы Коллегии иностранных дел, также отмечал лукавство и хитрость Бестужева. Перечисляя интриги, которые канцлер употреблял для достижения "фавора", он писал, что тот "в несчастье пресмыкался и раболепствовал, не зная стыда", делал все, чтобы добиться исполнения "коварных планов", "не имеет он ничего святого и на все способен"42.

О влиянии Бестужева писали и английские посланники. Как говорилось в одном донесении: "Без его  влияния мы ничего не можем здесь  сделать, и один Бог знает, каких  трудов стоит добиться здесь чего-нибудь, даже и с помощью канцлера". Но с течением времени в их отзывах  появляются порицания действий главы  российского дипломатического корпуса. Впервые Бестужев почувствовал свою "полную силу" после отъезда  осенью 1745 г. за границу на лечение  вице-канцлера М. И. Воронцова. Дело Лестока, бросившее тень и на вице-канцлера, еще более возвысило руководителя коллегии при дворе. Прежде он удалил Воронцова от решения дел Коллегии, уносил документы с собой, скрывал предпринимавшиеся им шаги, просматривал корреспонденцию своего подчиненного. Теперь же, как писал английский посланник Д. Гиндфорд, "благодаря ленивому, беспорядочному образу жизни, которому предался канцлер, во всех делах произошла полная остановка <...> В его доме постоянно ведется большая игра, они пьянствуют всю ночь, и, следовательно, должны отдыхать весь день. Его дом скорее походит на швейцарскую, чем на дом первого министра"43. Так мог вести себя человек, добившийся могущества и уверенный в прочности своего положения.

Вице-канцлер М. И. Воронцов пытался противостоять Бестужеву-Рюмину. Он старался снискать расположение Елизаветы  Петровны, догадывался, что его письма, как и депеши иностранных представителей, подвергаются перлюстрации. В конце 1749 г. он подал императрице записку: "Известная перлюстрация писем  от коллегии скрыта; а понеже довольно ведомо и искусство научило, сколь много в сих письмах разные сумнительные и ложные вручения бывали, то весьма справедливо и нужно для осторожности <...> приказать все оные письма в коллегию сообщить, дабы в происшедшем основательно ведать"44. Вице-канцлер также хотел быть в курсе всех дел. Он ослабил бы влияние канцлера, если бы располагал той же информацией, что и его непосредственный начальник, и добился бы большей эффективности работы Коллегии, в которой утрачивался петровский принцип коллегиальности, а сама она превращалась в "вотчину" канцлера. Но просьба вице-канцлера не была удовлетворена.

Порядок решения дел в  Коллегии иностранных дел в конце 1740-х гг. становится более понятным, если ознакомиться с записью беседы А. П. Бестужева с советником коллегии И. П. Веселовским и обер-секретарем И. Пуговишниковым. 8 декабря 1748 г. глава коллегии показал своим подчиненным экстракты из реляций посланников. Бумаг скопилось много, а о них ему не было доложено. Веселовский возразил, что и он, и другие члены экспедиций свои суждения представили. Канцлер оспорил это утверждение: "Мне весьма мало таких дел видно было, которые по вашим рассуждениям изготовлены были, и мне небезызвестно, что некоторые дела по полугоду и более в Коллегии без резолюции лежали <...> И такие дела, которые я уже сам, хотя и сверх должности своей, чтобы не потерять времени, высочайшей апробации у себя дома сочинял и в Коллегию на рассмотрение посылал, долговременно безо всякого действия лежали..."45. На практике же Бестужев, когда это было ему нужно, "подменял" работу коллегии, и сам изготовлял необходимые бумаги. Прежде же все было иначе. В письме А. П. Бестужева к посланнику России во Франции кн. А. Д. Кантемиру (в 1744 г. между ними обсуждалась задержка коллегией выплат по счетам и выдачи жалования посланнику) говорилось, что финансовыми вопросами ведает особая публичная экспедиция, которая отчитывается перед императрицей и Коллегией. "Так что, хотя я по всемилостивейшему ее императорского величества соизволению ныне главным и первым членом в Коллегии нахожусь, однако один и сам собою без согласия других поверенных членов ничего не делаю..."46.

Была впрочем и оборотная сторона этой "медали". М. Гюи Дикенс, представитель английского двора, писал в 1750 г.: "Великий канцлер питает такое же отвращение к труду, как и его государыня. Если бы он желал следовать моему совету, ему надлежало бы, вместо того, чтобы писать доклады и валяться до 12 часов дня, быть уже в 10 часов дня в покоях старого фаворита, гр. А. Г. Разумовского <...> Там ему представилась бы возможность ускорить решения <...> Часто по целым делам он не находил времени, чтобы ими заняться". Похожие сообщения отправлял британский министр и в начале 1755 года. Бестужев действовал также, как некогда его предшественник, кн. А. М. Черкасский. Власть, которой он обладал в начале 1750-х гг., позволяла ему давать ход одним делам и задерживать решение других. Канцлер подавал письменные доклады императрице, как и прежде, через А. Г. Разумовского, с которым давно был дружен. Фаворит Елизаветы Петровны по-прежнему был благосклонен к Алексею Петровичу. А с секретарем Кабинета ее императорского величества тайным советником бароном И. А. Черкасовым канцлер рассорился в 1747 году. Прежде прусские посланники отмечали их особую дружбу. Через кабинет-секретаря проходили все сношения сановников с государыней, и А. П. Бестужев часто прибегал к его услугам для передачи самодержице сообщений и докладов из коллегии47. "Прескверный нрав" Черкасова отдалил от него и других вельмож, поэтому его ссора с Бестужевым не причинила последнему вреда. Канцлер, верными соратниками которого являлись генерал-аншефы С. Ф. Апраксин и А. Б. Бутурлин, ощущал прочность своего положения. Между тем при дворе появился новый фаворит - И. И. Шувалов.

В общем, можно сказать, что  в начале 1750-х гг. А. П. Бестужев пользовался безграничным влиянием на императрицу в области внешней политики, хотя она его и недолюбливала, как личность. В одной из своих депеш австрийский посланник Н. Эстергази указывал, что охотно обошелся бы в сношениях с русским двором без Бестужева, так как тот, при своей склонности напиваться, редко бывал годен для деловых разговоров". И в то же время все дела сосредотачивались непосредственно в его руках48. Так, он отстранил от участия в австро-англо-русских переговорах К. Кейзерлинга и П. Г. Чернышева, представителей России в Австрии и Англии. Фактически Коллегия исполняла роль его канцелярии.

А. П. Бестужев-Рюмин широко использовал патронажные связи  в своих отношениях с членами  Коллегии и представителями иностранных  миссий. В начале 1740-х гг. он сотрудничал  со своим помощником К. Г. фон Бреверном, который умер в январе 1744 года. Доверенным лицом канцлера в 1740 - первой половине 1750-х гг. являлся Иоганн Фердинанд Август Функ, секретарь саксонского посольства49. В декабре 1748 г. он стал представителем Саксонии в Петербурге вместе с И. -С. Пецольдом. При дворе многие хотели его удаления. Инициатором отзыва Функа был М. П. Бестужев, в то время находившийся в Дрездене. В конце 1755 г. Функ вынужден был покинуть Россию (А. П. Бестужеву удалось отложить отъезд дипломата на два года)50. Другие саксонские дипломаты также были преданы канцлеру. Сотрудники британской миссии тоже пользовались его доверием. Он часто прибегал к услугам консула банкира Джекоба Вольфа, при решении своих финансовых проблем.

Долгие годы канцлеру служил тайный советник член Коллегии И. П. Веселовский, но потом он сблизился с гр. М. И. Воронцовым, который, как мы уже  видели, сам из стана друзей Бестужева  довольно вскоре перешел в лагерь его врагов. Секретарем канцлера являлся  коллежский советник Д. В. Волков. Но он в конце 1754 г. окончательно запутался  в долгах, совершил казенную растрату и бежал. Его исчезновение могло  сыграть на руку врагам канцлера. Но еще опаснее было то, что этот молодой человек мог поведать кому не следует о внешнеполитических замыслах Елизаветы Петровны. Секретаря вскоре поймали около Тихвинского монастыря. Он признал свою вину и ему разрешили исполнять прежние обязанности51. Но канцлер не мог ему доверять как прежде, поэтому приблизил к себе бывшего секретаря императрицы Юберкампфа, который в 1758 г. вместе с Бестужевым был арестован, а в 1759 г. сослан в Сибирь. Всегда тесными были контакты главы Коллегии с почт-директором Фридрихом Ашем и другими сотрудниками дешифровальной службы. Почтовое ведомство осуществляло необходимый сбор информации - помимо обычной работы (пересылка переписки с российскими представителями за границей) здесь перлюстрировались и дешифровывались донесения иностранных посланников. В 1743 г., Фр. Аш писал: "Я неусыпно старался все чужестранных министров письма прочитывать". Так канцлер узнавал об интригах своих врагов и завистников. Во главе кабинета Елизаветы Петровны стоял И. А. Черкасов, близкий друг А. П. Бестужева. Там же служил секретарь В. И. Демидов, которому доверяли и канцлер, и императрица52.