Деятельность И.И. Бецкого

Эти взгляды господствовали тогда в Европе, и Екатерина, поклонница Монтеня, Локка, Фенелона, естественно  была ими проникнута.

Вслед за тем, 5 мая 1764 года был  ею подписан указ о воспитании двухсот  благородных девиц в новостроящемся петербургском Новодевичьем монастыре, освящение которого было назначено  на 28 июня 1784 года. Сенату было повелено напечатать и разослать устав  этого заведения по всем губерниям, провинциям и городам, «чтобы каждый из дворян мог, если пожелает, поручить дочерей своих в младенческих годах сему учрежденному воспитанию». Первою начальницей его была назначена  княжна Анна Долгорукая, вскоре замененная вдовою действительного статского  советника Софиею де Лафон, и ставшей  главною сподвижницею императрицы  в создании Смольного монастыря.⁵⁸

По уставу дети должны были поступать не старше шестилетнего возраста и оставаться в заведении двенадцать лет, причем родители не могли требовать  их назад ни под каким предлогом  до истечения этого срока, в чем  от них отбиралась подписка. Императрица  надеялась удалением детей на долгий срок от невежественной среды  сгладить всякий след воспоминаний о  грубости домашней обстановки и, вернув туда уже развитую и облагороженную девушку, тем самым способствовать смягчению нравов, которые должны были создать новую породу людей.

Устав для воспитательного  общества составлен Бецким, бывшим неоднократно за границей, знакомым с  уставами учебных заведений различных  стран Европы.

Питомицы Смольного делились на четыре возраста. Предметами обучения в первом возрасте (от шести до девяти лет) были: Закон Божий, русский и  иностранные языки (чтение и письмо), арифметика, рисование, рукоделье и  танцы. Ко второму возрасту (девять — двенадцать лет) прибавлялись история  и география, а также ознакомление девочек с домашним хозяйством. В третьем возрасте (двенадцать — пятнадцать лет) шло преподавание тех же предметов, но вводились словесные науки, состоявшие в чтении исторических и нравоучительных книг. Затем следовала еще: опытная физика, архитектура, скульптура, токарное искусство и геральдика. Домашнему хозяйству обучали уже на практике. Музыка и пение входили также в предметы обучения. Курс последнего возраста (пятнадцать — восемнадцать лет) состоял в повторении всего пройденного, причем особое внимание обращалось на Закон Божий. Домашняя экономия проходилась уже во всех подробностях. Каждая из воспитанниц, по очереди, должна была вести счеты, выбирать съестные припасы, производить каждую субботу уплату за них и заботиться о порядке и чистоте приготовления блюд.

Другое важное постановление  о занятиях воспитанниц последнего возраста заключалось в том, что  они ежедневно, по очереди, назначались  для преподавания в младших классах, чем имелось в виду приучить их к педагогической практике, необходимой  для будущих матерей-воспитательниц.

В каком объеме преподавались  все науки сейчас сказать трудно, но несомненно, что Бецкой во всем брал пример с европейских школ. Если особенно основательно изучались иностранные  языки, то делалось это в тех видах, что при отсутствии тогда русской  литературы и при богатстве европейской  — смолянкам открывалась возможность  чтением иностранных книг развивать  ум и пополнять знания, на чем  особенно настаивала Екатерина.

Преподавание было поручено двадцати четырем учительницам-иностранкам, преимущественно француженкам, ибо  русских учителей недоставало даже для мужских училищ. Естественно, что и учение шло на иностранных  языках. Только Закон Божий преподавал священник, а русской грамоте  учили монахини. Рисованию, музыке и  танцам обучали учителя.

Устав настоятельно требовал, чтобы дети всегда имели вид бодрый, веселый, довольный и «вольные действия души». Поэтому предписывалось отнюдь не делать из наук предметов скуки, горя и отвращения и облегчать всякими способами усвоение знаний, обращая при этом внимание на степень развития и способности каждой девочки в отдельности.⁵⁹

Что касается системы воспитания, то в уставе дается наставление самим  воспитательницам, начиная с начальницы. В обращении с детьми требуются: «кротость, благопристойность, учтивость, благоразумие, справедливость и также  непритворная веселость и отсутствие лишней важности в обращении». Именно личным примером самих педагогов  устав полагает привить те же качества их питомцам. Наказания не допускались, и единственным средством исправления  провинившихся служило пристыжение  перед всем классом, «дабы стыд одной  служил всегда к воздержанию других от подобных поступков». Но применялась  эта мера лишь в очень важных случаях, к каковым отнесено малейшее нарушение  благочиния во время молитвы, а тем  более при церковном богослужении. Из этого видно, как строго относился  устав к религиозному воспитанию, где оно и поставлено, «яко первое всему основание». Затем идет перечисление добродетелей, которые следовало  прививать детям: «повиновение начальствующим, равенственное в благонравии  поведение, великодушие, удаление всего  того, что гордостью отзываться может» и т. д. ⁶⁰

В обыденной жизни указывалось  обращать особое внимание на качества, отсутствием которых страдало тогдашнее  общество, — опрятность и учтивость. Первое входило в программу физического  воспитания; что же касается учтивости, то эта добродетель особенно отмечена Бецким — типичным представителем благовоспитанного вельможи XVIII столетия — и, можно сказать, ставится им краеугольным камнем в нравственном воспитании юношества. Учтивость «благородная и непринужденная»  была обязательна не только в отношении  высших и равных, но и с низшими, «с самыми последними, какого бы звания кто ни был». Из этого качества уже само собой развивались благожелательность, уважение к личности другого, приветливость в обращении, все то, что выражалось словами Екатерины: «сближает людей, придает вид спокойной и благородной скромности в поведении, в осанках приятных, в разговорах вежливых и разумных, в ласковых поступках». Очевидно, тут идет вопрос не только о светских манерах, но о выработке того культурного типа, который осуществлял бы ее государственную задачу: создать новую породу людей.

Если к этому прибавить, что в институте девицы приучались к домашнему хозяйству, занимались шитьем себе белья и платьев, давали уроки в младших классах, подготовляясь  к педагогической деятельности, чем  впоследствии могли быть полезны  себе и другим, то станет ясно, что  императрица не подготовляла из них  лишь светских кукол, как у нас  до сих пор принято думать.

В общую систему воспитания вошел и вопрос о физическом развитии детей, на что было положено много  забот.

По собственному опыту  императрица знала, что широкое  развитие ума и знаний дастся не классными только занятиями, а приобретается  также чтением хороших книг и  вдумчивым отношением к прочитанному. Поэтому беспрестанно и настойчиво выражает она свое желание и требование, чтобы в смолянках всеми мерами развивали интерес и любовь к  чтению. Она видит в этом не только пользу для ума, но для души и для  личного счастья человека, вспоминая, очевидно, свои первые годы жизни в  России, полные горя и унижения, от которых  она спасалась за чтением «возвышающих душу» книг. Предписывая воспитательницам вступать с девицами в беседы о  прочитанном, предоставляя им полную свободу  высказывать свои мысли, сама императрица  снабжает библиотеку книгами — по преимуществу историческими и философскими. Так как книги эти в большинстве  были иностранные, то основательное знание европейских языков сослужило службу смолянкам.⁶¹

Давая лишь легкий абрис  учебно-воспитательной программы устава, скажем словами Лихачевой, выдающейся исследовательницы XIX века женского образования в России: «...нельзя не проникнуться глубоким благоговением к основательнице его и его исполнителю — Бецкому. Весь устав дышит такою гуманностью, сердечною любовью к детям, уважением к их природе, боязнью в чем-нибудь помешать правильному и свободному ее развитию, что перед этим все заблуждения и ошибки, обусловленные иными временами и иными взглядами на воспитание, исчезают бесследно. Если даже теперь, когда сравнительно со временем Екатерины и Бецкого мы так далеко ушли в педагогике, нашлись бы такие исполнители духа устава, каких Екатерина и Бецкий думали создать путем особо составленных наставлений и инструкций, идеалы Екатерины и Бецкого, их педагогические приемы и принципы не потеряли бы и для нас своей цены. Но и теперь, как и сто двадцать пять лет назад, воспитатели, даже самые лучшие из них, все-таки остаются людьми, а устав Бецкого для полного осуществления требовал ангелов».⁶²

Не довольствуясь приглашением к просвещенно только дворянских детей, императрица (и Бецкой) 31 января 1765 года при открытом уже воспитательном обществе благородных девиц учредили мещанское училище, куда могли отдавать детей своих люди непривилегированных  сословий. Училище поступало в  ведение той же начальницы. Срок приема, время пребывания детей в  училище были одинаковы в обоих  заведениях; но в программе обучения мещанских девушек была уже разница. Применяясь к среде и условиям жизни, ожидавшим их при выходе из школы, их обучали основательно всем женским работам и ремеслам и расширяли хозяйственные сведения, что могло быть необходимо им в жизни. Из наук же, кроме Закона Божьего, преподавался русский язык и один из иностранных; арифметика, рисование и танцы; не исключались музыка и пение для тех, у которых проявятся к тому способности и охота. Что касается воспитания, то оно применялось в училище во всех тех же культурно-облагораживающих приемах, как и в обществе, дабы и в мещанскую среду внести стремление императрицы «создать новое порождение, от которого бы правила прямые воспитания непрерывным порядком в потомство переходить могли».

На первый взгляд кажется  странным обучение иностранному языку  и танцам мещанских девушек, предназначавшихся  для трудовой жизни. Но Екатерина  не делала ничего необдуманно: в план ее входило соображение, что в  захолустных дворянских семьях, где  детей обучали грамоте зачастую отставные солдаты или пономари, эти девушки из Смольного сыграют  роль сравнительно очень образованных учительниц; а для многих из них, сирот или бездомных, явится хороший  заработок и обеспечение жизни. Екатерина проявляла большую  заботливость о судьбе мещанских  девушек: так, при определении их в училище на имя каждой откладывалось  по пятидесяти рублей, которые с  процентами, наросшими за двенадцать лет, выдавались им при выпуске. К  этому же фонду причислялись деньги, вырученные от работ воспитанниц. По окончании курса те, которые не имели родных, оставлялись в Смольном на три года и уже по достижении двадцати одного года отпускались «на  волю», сохраняя право во всех житейских  затруднениях искать защиты и помощи в бывшем их питомнике. Важной привилегией  этого образования являлось то, что  в случае выхода девушки замуж  за крепостного, муж ее получал вольную.⁶³

К первому приему в училище  назначено было допустить шестьдесят мещанских девушек, а полный комплект должен был состоять из двухсот сорока. Первые шестьдесят полностью прибыли  к сроку.

Но, холодно и недоверчиво  отнеслось дворянство к монаршим проектам. Хотя приглашение к просвещению  дворянских детей было опубликовано во всех концах империи, на первый прием  вместо двухсот девочек было привезено  всего пятьдесят одна, причем большинство  их были дети родителей, живших в Петербурге. В два следующие приема также  не получилось и половины комплекта. И только значительно позже мысль  о пользе образования стала прививаться  в обществе. Способствовали этому, главным  образом, распространившиеся слухи  о первых воспитанницах, выпущенных из Смольного, и о милостях к ним  императрицы.

Интересно проследить, как  применялся идеальный устав о  воспитании во внутренней жизни института  именно в  первые годы его деятельности. Несмотря на то что сведений об этом времени сохранилось очень мало, сгруппировав их по некоторым документам, Мордвинова дала довольно верную картину  действительности. До ее времени дошли  записки Ржевской, ⁶⁴рожденной Алымовой, лучшей воспитанницы первого выпуска Смольного института. Свои воспоминания она писала уже в преклонных годах, когда в живых не было не только Екатерины, но никого из воспитавших Ржевскую, значит, ей не было поводов ни угождать, ни льстить.

О своем пребывании в Смольном, куда она была отдана ребенком шести  лет, Ржевская говорит, как о счастливейшем  времени своей жизни, которое  «нельзя сравнить ни с богатством, ни с блестящим положением светским, ни с царскими милостями, ни с успехами в свете, которые так дорого обходятся». Очевидно, хорошо жилось в этой «общине  сестер», где царило «полное равенство  для всех, где все были подчинены  одним общим правилам и где  единственным отличием между воспитанницами служили достоинства и таланты». Умная начальница, де Лафон, «развивая  в детях природные дарования, приучала их быть рассудительными, вдумчивыми и строгими к себе». Будучи наставницей-другом, заменявшей детям мать, она умела направлять их мысли к тому, что предпочтения и отличия не должны делать их гордыми и требовательными, и предостерегала их от таких недостатков. Сама Ржевская, будучи первой ученицей в классе, следуя этим мудрым советам, «старалась совершенствоваться, чтобы сохранить общее расположение». Очевидно, де Лафон поняла дух устава, и при таком режиме в Смольном не могло быть места унынию и грусти, которых не допускала там Екатерина.

Другим ближайшим к  воспитанницам лицом был Бецкой — удивительно добрый, всеми уважаемый  человек, справедливый, без малейшего  лицеприятия.

Классных наставниц Ржевская тоже хвалит, признавая в  них  личностей, стоящих в деле воспитания на должной высоте.

Душой всего дела, радостью и солнцем Смольного была сама императрица. «Скрывая всегда расстояние, — пишет Ржевская, — отделяющее подданных от государыни, мать и  покровительница заведения не могла  лишь скрыть от воспитанниц великих  качеств, ее отличавших; но и допуская короткое обращение детей с собою, она никогда не роняла своего величия». ⁶⁵

В первый раз Екатерина  приехала в Смольный 21 ноября 1764 года, через пять месяцев после его  открытая. Приезд ее на этот раз носил  официальный характер; ее сопровождал  двор и четыре попечителя Смольного. Отстояв обедню, государыня осмотрела  работы, которым дети успели научиться; присутствовала на обеде, пробовала  кушанье, выслушала речь одной воспитанницы и, пробыв с десяти часов утра до часу, уехала, обещая скоро опять  навестить их. Обещание свое она  сдержала и после этого первого  знакомства бывала уже частой гостьей  Смольного, приезжая не в торжественные только дни, а запросто, «обыденкою», как записано в камер-фурьерском журнале. Эти-то посещения государыни и создали ту атмосферу радости и счастья, которыми жили будущие пионерки просвещения. Надо думать, что Екатерину влекло туда не только желание следить за тем, как начальствующие выполняют ее мысль воспитывать «новую породу людей», но и ее собственное сердце. Судьба отказала ей в счастье иметь родных дочерей, и нет ничего мудреного, что неудовлетворенное материнское ее чувство находило некоторую отраду в неподдельной любви, которой отвечали на ее ласки рой девочек, бежавший к ней навстречу. Всегда веселая, приветливая, ласковая, императрица покоряла сердца детей, инстинктивно чувствовавших ее доброту и материнскую заботу еще в таком их возрасте, когда им недоступно было понятие о расстоянии, разделявшем подданных от монархини. С годами эти чувства их росли и крепли, и свое благоговейное обожание к царице они разнесли во все концы ее царства. В свои частые посещения императрица так близко к ним стояла, что знала всех по именам, замечала особенности каждой, давала им ласково-шутливые названия и довела свое благорасположение до того, что вела переписку с некоторыми из них. К сожалению, из этой корреспонденции сохранилось для потомства лишь четыре письма к девочке-сиротке Левшиной. Надо удивляться, когда находила гениальная императрица, занятая государственными делами, время отвечать на детскую болтовню. Именно жаждой детской привязанности можно объяснить задушевные ответы Екатерины, характеризующие взаимные отношения главы государства и создаваемых ею новых людей...