Дипломатия Ивана III

Иван же, почувствовав себя в новом положении и еще рядом с такой знатной женой, наследницей византийских императоров, нашел тесной и некрасивой прежнюю кремлевскую обстановку, в какой жили его невзыскательные предки. Вслед за царевной из Италии выписаны были мастера, которые построили Ивану новый Успенский собор. Грановитую палату и новый каменный дворец на месте прежних деревянных хором. В то же время в Кремле при дворе стал заводиться тот сложный и строгий церемониал, который сообщал такую чопорность и натянутость придворной московской жизни. Точно так же, как у себя дома, в Кремле, среди придворных слуг своих, Иван начал выступать более торжественной поступью и во внешних сношениях. В московских правительственных, особенно дипломатических, бумагах с той поры является новый, более торжественный язык, складывается пышная терминология, незнакомая московским дьякам удельных веков. Между прочим, для едва воспринятых политических понятий и тенденций не замедлили подыскать подходящее выражение в новых титулах, какие появляются в актах при имени московского государя. Это целая политическая программа, характеризующая не столько действительное, сколько искомое положение. В основу ее положены те же два представления, извлеченные московскими правительственными умами из совершавшихся событий, и оба этих представления - политические притязания: это мысль о московском государе как о национальном властителе всей Русской земли и мысль о нем как о политическом и церковном преемнике византийских императоров. В сношениях с западными дворами, не исключая и литовского, Иван III впервые отважился показать европейскому политическому миру притязательный титул государя всея Руси, прежде употреблявшийся лишь в домашнем обиходе, в актах внутреннего управления, и в договоре 1494 г. даже заставил литовское правительство формально признать этот титул.

Хитрая политика Ивана III ясно видна в делах, связанных с Золотой Ордой. Царь Казанский тогда не тревожил Россию, однако был достаточно опасным соседом: чтобы иметь в своих руках орудие против Казани, Великий Князь подговорил одного из ее Царевичей, Муртозу, сына Мустафы, к себе в службу и дал ему Новгородок Рязанский с волостями. Кроме того,  Иван III принимал деятельное участие в непрекращавшейся борьбе между Касимом и Махмутеком. В 1467 г. некоторые казанские мурзы, недовольные правлением молодого Ибрагима — сына Махмутека, обратились к Касиму с предложением занять казанский трон. Усиленный русским войском, данным ему Иваном III, Касим двинулся к Казани, но не смог достичь успеха. Повторный поход был предпринят через два года, уже после смерти Касима. Когда великокняжеские московские полки и касимовцы снова подступили к Казани, Ибрагим был вынужден заключить мир на условиях, предложенных Москвой.

Хан Таврический, или Крымский, знаменитый Ази Гирей, умер в 1467 году, оставив  шесть сыновей: Нордоулата, Айдара, Усмемаря, Менгли Гирея, Ямгурчея и  Милкомана, старший из которых, Нордоулат, занял место отца, но, сверженный братом, Менгли Гиреем, убежал в Польшу. Данное обстоятельство, а также союз Казимиров с неприятелем Таврической Орды, Ханом Волжским, Ахматом, возбудили в Менгли Гирее недоверие к Королю Польскомуи натолкнули  прозорливого Ивана на мысль о дружбе с новым Крымским  Царем при помощи одного богатого купца, Хози Кокоса, жившего в Кафе, где купцы наши часто бывали для торговли с Генуэзцами. Зная по слухам о  новом могуществе России и личных достоинствах Государя, Менгли Гирей столь обрадовался предложению Ивана, что немедленно написал ему грамоту. Так зародились дружественные отношения между двумя Государями, которая не прерывалась до конца их жизни, и была выгодна для всей страны, так как она, ускорив гибель Золотой Орды и отвлекая силы Польши, явно способствовала величию России.

Иван послал в Крым толмача (переводчика) своего Иванчу, желая заключить с Ханом торжественный союз; а Менгли Гирей в 1473 году прислал в Москву чиновника Ази Бабу, который именем его клятвенно утвердил предварительный мирный договор между Крымом и Россией, состоящий в том, что «Царю Менгли Гирею, Уланам  и Князьям его быть с Иоанном в братской дружбе и любви, против недругов стоять заодно, не воевать Государства Московского, разбойников же и хищников казнить, пленных выдавать без окупа, все насилием отнятое возвращать сполна и с обеих сторон ездить Послам свободно без платежа купеческих пошлин». При заключении данного договора достаточно ярко проявилась такая особенность русской дипломатии того времени, как посольские дары. Вообще, вопрос происхождения и особенного значения института посольских даров в русском дипломатическом обычае издавна является объектом серьезных споров. Одни считают его продолжением старой дипломатической традиции, хорошо известной еще в цивилизациях Древнего мира, которая окончательно сформировалась и получила распространение только во времена абсолютизма. Другие видят корни этого явления в связях Руси с Востоком и огромном влиянии византийского наследия или татаро-монгольского ига. Не углубляясь особо в суть спора, следует заметить, что в европейской практике дипломатические дары, будучи необычайно популярными в конце средневековья—в начале Нового времени, занимали место несоизмеримо более скромное, чем в московском и восточном этикетах. Тема даров в дворцовом этикете Ивана III (1462–1505) с точки зрения их числа и характера — например, соколы, охотничьи собаки, оружие — была еще как-то приближена к стандартам Западной Европы. Позже, если делегат не подносил дары от своего хозяина, то это считалось еще допустимым, но отсутствие подарков самого посланника, как правило, дискредитировало его самого. Одновременно московская дипломатия начала обращать большее внимание и на ранг привозимых даров. Посланники особо бережливых монархов вынуждены были проявлять дополнительную активность.

Летом 1480 г. золотоордынский хан  Ахмат подошел с войском к  пограничной московской реке Угре, северному притоку Оки, и стал там лагерем, ибо ждал помощи от своего союзника — Казимира. Ожидания его  оказались напрасны: как опытный  политик, Иван III предвидел грядущие столкновения с Ахматом, и направленный против него русско-крымский союз действовал. Потому Казимир вынужден был бросить  свои силы на защиту Литвы от крымского  хана Менгли-Гирея. Московская рать встала на противоположном берегу Угры, но ни Иван III, ни Ахмат не рискнули начать сражение. Знаменитое «стояние на Угре»  продолжалось до глубокой осени. Исход  его решил рейд русско-татарского отряда под командованием воеводы  Ноздреватого и царевича Нур-Даулет-Гирея  в тыл Ахмата, в Поволжье. Узнав  об угрозе своим владениям, Ахмат  быстро отступил. А Иван III, почувствовав силы противостоять хану, изгнал его  послов и отказался возобновить  выплату дани.

Легко понять, что стояние на Угре было лишь эпизодом в длительной борьбе двух коалиций: новгородско-литовско-золотоордынской  и московско-касимовско-крымской. Не смотря на эту «победу» представляется, что применительно к событиям 1480 г. стоит говорить не о «крушении  ига», которого попросту уже не было к тому моменту, а о создании системы  противостоящих друг другу политических союзов между государствами, возникшими на развалинах Золотой Орды: Великим  княжеством Московским, Крымским и  Казанским ханствами, Ногайской  ордой. При этом Ахмат и Ахматовичи вплоть до формального падения Золотой  Орды ориентировались на Литву, а  крымские татары — на Москву.

В целом Восточное направление московской политики характеризовалось активно оборонительной позицией Руси. Зачастую, как и при стоянии на Угре  Москва только отражала нашествие армии Ахмада. Позднее (как, скажем, в 1491 г.) Иван III выполнил союзные обязательства перед Крымом и направил свои войска против сыновей Ахмада. Особенная важность Казани в международном раскладе определялась для Москвы недавней историей, опасностью нередких набегов казанских ратей, задачами обеспечения условий для торговли русских гостей по Волге. Вот почему после успеха 1469 г. Иван III перешел позднее к политике укрепления своего прямого влияния в Казани. Междоусобная борьба сыновей казанского хана Ибрагима в середине 80-х годов дала повод Москве для вмешательства. В апреле 1487 г. русская армия под командованием Д.Д. Холмского направилась к Казани, 18 мая началась ее осада, а 9 июля город был взят. На ханский престол был посажен ставленник Москвы Мухаммад-Эмин.

После того как спало с Москвы татарское иго, в сношениях с  неважными иностранными правителями, например с ливонским магистром, Иван III титулует себя царем всея Руси. Этот термин, как известно, есть сокращенная  южнославянская и русская форма  латинского слова цесарь, или по старинному написанию цесарь, как  от того же слова по другому произношению, кесарь произошло немецкое Kaiser. Титул  царя в актах внутреннего управления при Иване III иногда, при Иване IV обыкновенно  соединялся со сходным по значению титулом самодержца - это славянский перевод византийского императорского титула. Оба термина в Древней  Руси значили не то, что стали  значить потом, выражали понятие  не о государе с неограниченной внутренней властью, а о властителе, не зависимом  ни от какой сторонней внешней  власти, никому не платящем дани. На тогдашнем  политическом языке оба этих термина  противополагались тому, что мы разумеем под словом вассал. Памятники русской  письменности до татарского ига иногда и русских князей называют царями, придавая им этот титул в знак почтения, не в смысле политического термина. Царями по преимуществу Древняя Русь до половины XV в. звала византийских императоров и ханов Золотой  Орды, наиболее известных ей независимых  властителей, и Иван III мог принять  этот титул, только перестав быть данником хана. Свержение ига устраняло  политическое к тому препятствие, а  брак с Софьей давал на то историческое оправдание: Иван III мог теперь считать  себя единственным оставшимся в мире православным и независимым государем, какими были византийские императоры, и верховным властителем Руси, бывшей под властью ордынских  ханов. Усвоив эти новые пышные титулы, Иван нашел, что теперь ему не пригоже  называться в правительственных  актах просто по-русски Иваном, государем  великим князем, а начал писаться в церковной книжной форме: «Иоанн, божиею милостью государь всея Руси». К этому титулу как историческое его оправдание привешивается длинный  ряд географических эпитетов, обозначавших новые пределы Московского государства: «Государь всея Руси и великий  князь Владимирский, и Московский, и Новгородский, и Псковский, и  Тверской, и Пермский, и Югорский, и Болгарский, и иных», т. е. земель. Почувствовав себя и по политическому  могуществу, и по православному христианству, наконец, и по брачному родству преемником павшего дома византийских императоров, московский государь нашел и наглядное  выражение своей династической  связи с ними: с конца XV в. на его  печатях появляется византийский герб - двуглавый орел.

 В новых титулах и церемониях, какими украшала или обставляла  себя власть, особенно в генеалогических  и археологических легендах, какими  она старалась осветить свое  прошлое, сказывались успехи ее  политического самосознания. В Москве  чувствовали, что значительно выросли, и искали исторической и даже богословской мерки для определения своего роста. Все это вело к попытке вникнуть в сущность верховной власти, в ее основания, происхождение и назначение. Увидев себя в новом положении, московский государь нашел недостаточным прежний источник своей власти, каким служила отчина и дедина, т. е. преемство от отца и деда. Теперь он хотел поставить свою власть на более возвышенное основание, освободить ее от всякого земного юридического источника. Идея божественного происхождения верховной власти была не чужда и предкам Ивана III; но никто из них не выражал этой идеи так твердо, как он, когда представлялся к тому случай. В 1486 г. некий немецкий рыцарь Поппель, странствуя по малоизвестным в Европе отдаленным краям, каким-то образом попал в Москву. Вид столицы неведомого Московского государства поразил его как политическое и географическое открытие. На католическом Западе знали преимущественно Русь Польско-Литовскую, и многие даже не подозревали существования Руси Московской. Воротясь домой, Поппель рассказывал германскому императору Фридриху III, что за Польско-Литовской Русью есть еще другая Русь, Московская, не зависимая ни от Польши, ни от татар, государь которой будет, пожалуй, посильнее и побогаче самого короля польского. Удивленный таким неожиданным известием, император послал Поппеля в Москву просить у Ивана руки одной из его дочерей для своего племянника и в вознаграждение за это предложить московскому князю королевский титул. Иван благодарил за любезное предложение, но в ответ на него велел сказать послу: «А что ты нам говорил о королевстве, то мы божиею милостью государи на своей земле изначала, от первых своих прародителей, а поставление имеем от бога, как наши прародители, так и мы. Молим бога, чтобы нам и детям нашим дал до века так быть, как мы теперь государи на своей земле, а поставления как прежде ни от кого не хотели, так и теперь не хотим». Подобно деду, царь Иван в беседе с польско-литовскими послами, жалуясь на то, что король Сигизмунд-Август не признает его титулов и прав, ими выражаемых, говорил, что эти права даны ему богом и ни в чьем признании не нуждаются.

Главным для Ивана III было западное направление. Хотя в 60—70-е годы дело не дошло до войны с Литвой, именно пресечение попыток литовских политиков вернуться к восточной политике Витовта стало приоритетной целью московского великого князя. Включение Новгорода в состав единого государства потребовало почти двадцати лет, и все это время за спиной антимосковских сил в Новгороде вырисовывалась фигура литовского великого князя и польского короля Казимира. Его действиям вполне справедливо приписывали московские политики походы на Русь хана Большой Орды Ахмада в 1472 и 1480 гг. Противостоянием Литве и Орде объясняются поиски русскими дипломатами стратегического союзника. Неудача первых переговоров с Ментли-Гираем в 1474 г . проистекала как раз из того, что он не хотел указывать поименно главного «недруга» Ивана III, против которого он обязывался выступить в случае войны, — Литву.

 Войну против антимосковской коалиции Иван III начал с Новгорода, и не случайно. В «низовских» землях возмущение союзом Новгорода с Казимиром и Ахматом было чрезвычайно велико. Москвичи обоснованно рассматривали поступок новгородцев как измену общерусскому делу и сравнивали поход Ивана III с походом Дмитрия Донского на Мамая.

Летописец писал, что Иван III шел  на Новгород «не яко на христиан, но яко на язычник и на отступник православья». Последнее обстоятельство для этнической диагностики весьма существенно. Как видим, в конце XV в. представители нового этноса московитов перестали воспринимать реликт Древней Руси — новгородцев — как «своих», так как индикатором этнической симпатии в то время являлось вероисповедание. Новгородцев, выбравших союз с католиками, москвичи приравнивали к язычникам.

При общерусской поддержке на Новгород была двинута огромная рать под предводительством  лучшего полководца Москвы — князя  Даниила Холмского. С русским  войском шли и отряды касимовского царевича Да-нияра. Встретившись с новгородскими  силами на реке Шелони, москвичи одержали полную победу, поскольку противостояло  им хотя и хорошо вооруженное, но необученное  ополчение, а литовская помощь так  и не пришла. Итоги битвы на Шелони оказались для Новгорода тяжкими. Новгородцы вынуждены были отказаться от планов союза с Литвой и заплатили  великому князю большую денежную контрибуцию — свыше 15 тысяч рублей.

Но хотя на помощь Новгороду не пришли литовцы, ему попытался помочь золотоордынский хан Ахмат. Форсированным  маршем он дошел до Оки. По приказанию великого князя касимовские царевичи Данияр и Муртаза выдвинулись  навстречу Ахмату на рубеж Коломны  и Серпухова, готовясь отрезать войско Ахмата от обоза в случае дальнейшего  продвижения его к Москве. Золотоордынский  хан, узнав об этом, решил не связываться  с касимовцами и быстро отступил.

Иван III отчетливо понимал недостаточность  достигнутых успехов. Существование  сильной литовской партии в Новгороде  и союзного Литве золотоордынского ханства ставило под сомнение выполнение Новгородом своих обязательств перед Москвой. Поэтому Иван III стремился  к окончательному подчинению Новгорода  и низвержению Золотой Орды. Воспользовавшись тем, что «младшая чадь новгородская»  жаловалась ему на проли-товски настроенных  бояр, просила защиты и называла его «государем», Иван III в 1478 г. предъявил  новгородцам новые требования и  выступил в новый поход. Программа его была лаконична: «Вечу не быти, посаднику не быти, а государство все нам держати». После непродолжительного сопротивления новгородцы подчинились воле великого князя. Символ старинной новгородской вольности — вечевой колокол — был снят и отправлен в Москву, а десятки знатнейших семейств Новгорода были переведены («испомещены») в области великого княжения как служилые люди.