Характер присоединения Сибири в новейшей отечественной историографии

В принципе, эта концепция мало изменилась по своей сути по сравнению с 70–80-ми годами, разве что из нее исчезло, или почти исчезло, упоминание о  «добровольности». Более того, до сих пор встречаются работы, в которых по-прежнему старательно умалчиваются факты вооруженных столкновений и сопротивления сибирских аборигенов, походы русских казаков «встречь солнцу» преподносятся как исключительно «великие географические открытия», а сами казаки как бескорыстные землепроходцы, этакие «рыцари без страха и упрека» сложные отношения с южносибирскими кочевниками трактуются однозначно как оборонительные со стороны России и агрессивные со стороны кочевников [23, с. 100 — 106]. Подобные взгляды нашли отражение и в появившейся в последние годы учебной литературе для средних школ

При этом некоторые историки, отстаивая мирный характер присоединения, без всякого  смущения утверждают, что он доказывается историческими реалиями. Так, Т. Н. Очирова в весьма претенциозной, но абсолютно безграмотной (с точки зрения знания исторического материала) статье «Присоединение Сибири как евразийский социокультурный вектор внешней политики Московского государства» безапелляционно утверждала, что «расширение территорий Российского государства и присоединение к нему Сибири носило не завоевательный, а мирный характер, о чем свидетельствуют многочисленные исторические документы, касающиеся освоения Сибири» [54, с. 139]. Данный тезис показывает, что его автор не знакома не то что с историческими документами, но даже с соответствующей исторической литературой.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

«Концепция присоединения» по Шункову

 

Вторая  концепция — это «концепция присоединения», в той трактовке, какую ей дал  В. И. Шунков. Вероятно, первым вернуться к ней призвал новокузнецкий историк А. Ю. Огурцов. В двух своих статьях, вышедших в 1990 и 1994 гг., он весьма жестко критиковал «миротворческие» усилия советских историков, которые исказили концепцию Шункова, и, в соответствие с последней, высказал утверждение, что «присоединение Сибири к России представляет собой чрезвычайно пеструю мозаику, в которой мирный и насильственный элементы создают разнообразную цветовую гамму со множеством оттенков» В 1992 г. в аналогичном духе высказался Н. И. Никитин, указавший на то, что «по сути дела и за Уралом Россия проводила обычную для государства своего времени политику, расширяя мирным и, если надо, немирным путем собственную территорию за счет более слабых соседей»

Однако, за исключением А. Ю. Огурцова, пожалуй, больше никто из историков открыто не заявил о том, что стоит на позициях «шунковской» концепции. Тем не менее, по смыслу и содержанию работ можно все же предположить (но только предположить), что данной концепции придерживаются такие исследователи как Н. И. Никитин , Д. Д. Нимаев], Б. Б. Батуев и И. Б. Батуева, П. А. Слепцов Н. С. Модоров Г. П. Самаев , В. И. Дьяченко она нашла отражение и в учебных пособиях для школ Обращая большое внимание на военно-насильственный элемент в присоединении (употребляя даже термин экспансия), они указывают и на факты мирного и отчасти добровольного вхождения отдельных народов в число подданных «белого царя». При этом интересно отметить, что некоторые из исследователей, судя по их работам, все более акцентируют внимание на военную сторону присоединения, на жестокости казачьих отрядов и сопротивлении аборигенов установлению русской власти (Б. Б. Батуев, Н. С. Модоров).

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

«Концепция завоевания»

 

Наконец, в новейшей литературе зазвучала  и «концепция завоевания», демонстрирующая  полную или частичную реанимацию тех взглядов, которые господствовали в отечественной историографии  до 1940-х годов (а в зарубежной историографии  доминируют до сих пор). Применительно  к истории Сибири ее впервые четко  и безапелляционно сформулировал  казанский историк И. Измайлов в  статье 1991 г. под названием «Счеты и просчеты имперских историков», где написал об извечной агрессивности  русской восточной политики и  назвал русских землепроходцев «бродягами, авантюристами и разбойниками» [22]. Однако сколько-нибудь существенной открытой поддержки эта концепция до сих  пор не получила.

Пожалуй, только автор этих строк в ряде своих работ, отмечая что разные народы «присоединялись» по разному, предложил все же весь процесс присоединения Сибири к России оценить как завоевание, поскольку он имел преимущественно военный характер и сопровождался вооруженной борьбой русских с сибирскими аборигенами.

Схожую точку  зрения несколько ранее, но применительно  только к присоединению одного региона  — северо-восточной Сибири, высказал В. Н. Кузьминых. В небольшой статье «Неизвестная война. Чукотка 1649 — 1755 гг.»  он четко сформулировал тезис, что  в отношении колонизации этой территории «применим термин „завоевание“, поскольку там с момента появления  Дежнева почти сто лет шла  „необъявленная война“ русских с чукчами».

 

 

 

 

 

Моменты к оценкам

Оценка историографов

 

Ряд историков, не высказывая открыто своей позиции, тем не менее, судя по их работам, склоняются к признанию концепции завоевания. Так, А. В. Головнев охарактеризовал  «первый этап» присоединения  северо-западной Сибири в XVI-XVII вв. как  «военный» [11, с. 13 — 14]. Е. П. Кандаракова, характеризуя процесс присоединения Северного Алтая к России, использовала термины «захват», «покорение», «подчинение» [29]. Другой исследователь, кемеровчанин С. В. Романов, пришел к выводу, что «взаимоотношения русских и инородцев были крайне напряженными, имели много моментов, приводящих к конфронтации отношений» [57].  

В. А. Тураев в своей очень интересной источниковедческой статье показал, как стремление подчеркнуть  мирный характер «сибирской одиссеи  России» привело советских историков  к цензурированию источников, что выражалось в их публикациях с купюрами, которые имели принципиальный характер. Он привел конкретные примеры того, как в результате «кастрации» документов искажался их общий смысл, особенно в части описания взаимоотношений русских с аборигенами. Отметив, что характер источников не соответствует концепции мирного присоединения Сибири, Тураев пришел к вполне однозначному выводу: «Реальная история народов Сибири и Дальнего Востока, их взаимоотношений с Российским государством гораздо сложнее. Совсем не простым и не мирным было их присоединение к России. Нет практически ни одного, даже самого маленького народа, который оказался бы в ее составе по собственной воле».

К признанию  концепции завоевания стал, видимо, склоняться и такой известный  исследователь-сибиревед как Б. П. Полевой. В вышедшем недавно 1-м томе «Истории Русской Америки» он в отношении присоединения всей Сибири использовал термин «завоевание», подчеркнув, правда, при этом, что вооруженных конфликтов было «относительно не так уж много», и продвижение русских по Сибири носило в целом мирный характер [28, с. 17]. Стоит заметить также, что Б. П. Полевой призвал историков освободиться наконец-то от созданного в отечественной историографии «странного культа» Е. П. Хабарова и мифологизации русского продвижения на Амур, восстановив историческую правду об амурском походе и лично самом Хабарове, действия которого, возможно, принесли больше вреда, нежели пользы русским интересам в Приамурье [55].

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Избежание оценок

 

В последнее  время появилось и немало работ, авторы которых, как указывалось  выше, вообще избегают давать оценку характеру  присоединения Сибири. Но независимо от того, каких взглядов по данному  вопросу они на самом деле придерживаются, излагаемый ими фактический материал по истории присоединения отдельных  регионов или Сибири в целом (о  казачьих походах, многочисленных вооруженных  столкновениях, упорном сопротивлении  сибирских народов установлению русской власти) рисует перед читателями картину именно завоевания. Это относится  к таким работам как первый том «Истории казачества Азиатской  России» (авторы соответствующих разделов Н. И. Никитин и В. Н. Дариенко) , «Древний город на Оби: история Сургута» (Е. М. Главацкая, А. Т. Шашков, Н. А. Миненко) , «Очерки истории Коды» (А. Т. Шашков) , статьям Е. М. Михайловой [40], А. Р. Артемьева [1], А. А. Бродникова [6].

Таким образом, в целом при знакомстве с новейшей сибиреведческой литературой по проблеме присоединения Сибири к России видно, что, во-первых, наметился плюрализм мнений, во-вторых, историки стали отказываться от однозначной трактовки присоединения, господствовавшей прежде, хотя многие из них, если не большинство, продолжают придерживаться прежней точки зрения о преимущественно мирном характере присоединения, в-третьих, в работах все большее внимание начинает уделяться военно-политическому аспекту присоединения, характеру взаимоотношений русских с аборигенами, вооруженным столкновениям, т.е. тому, о чем ранее предпочитали умалчивать, наконец, в-четвертых, явно заметна неуверенность исследователей в определении характера присоединения Сибири, большинство из них избегают какой-либо оценки, ограничиваясь в лучшем случае констатацией сложности и противоречивости самого процесса присоединения.[*****]

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Научный характер

 

Но подводя  итог, нельзя не обратить внимание на то, что на сегодняшний день переосмысление характера присоединения Сибири носит скорее эмоциональный, нежели научный характер. Продолжает существовать ряд вопросов и проблем, с которыми надо разобраться, прежде чем дать оценку присоединения Сибири. Из них я обращу внимание лишь на три момента.

I. Необходимо  определиться с терминологией  и методологией вопроса. 

Дело  в том, что и в советской  и в постсоветской историографии  присоединения Сибири (да и не только Сибири) самым слабым звеном является путаница в терминологии, смешение терминов и понятий, что в свою очередь является следствием абсолютной непроработанности методологии вопроса. «Проколов» в этом плане достаточно много, но можно ограничиться указанием на наиболее значимые, а именно: отсутствие, во-первых, историко-типологических моделей присоединения отдельных территорий и народов и, во-вторых, четкого определения тех понятий и терминов, которыми оперируют.

Советские историки в разное время употребляли  термины «присоединение», «завоевание», «вхождение», «добровольное вхождение», «освоение», «колонизация» и т. п., однако никогда не пытались (по крайней  мере, сибиреведы) дать им методологическое обоснование. Все казалось и так понятным. И лишь в последнее время исследователи стали задумываться над смыслом слов, которые произносят. На поверку оказалось, что не все так однозначно, как думалось прежде. Упоминавшийся «круглый стол» на тему «Присоединение народов к России и его объективно-исторические последствия» отчетливо показал, что у историков нет однозначных трактовок одних и тех же терминов, одних и тех же процессов. Появившиеся в 1990-е годы исследования обозначили определенный сдвиг в сторону нового осмысления.

Становится, в частности, ясно, что нельзя смешивать  присоединение и освоение территорий, это совершенно разные процессы. Они  могут идти «наперегонки» или  параллельно друг другу, но все же не один вместо другого. Присоединение  — это политический акт включения территории (мирным или военным путем) в состав какого-либо государства, завершающийся установлением административной и государственной власти, а освоение — это уже процесс создания на данной территории определенной экономической системы (так, по крайней мере, освоение понимается в литературе, хотя трактовать его можно и шире, добавив, например, культурное освоение).

Можно, конечно, дать и другие определения указанным  процессам, поспорить по их поводу, но в любом случае исследовать  их надо именно как отдельные процессы, не подменяя один другим. При этом, разумеется, нельзя отрицать того, что в сибирской истории присоединение тесно переплеталось с экономическим освоением. Подчас последнее даже опережало первое [16, с. 36 — 39].

Совершенно  некорректно в советской литературе «завоеванию» противопоставлялись  «земледельческая колонизация», «мирное  заселение», «вольно-народная колонизация». Например, крупнейший знаток сибирской  историографии Н. А. Миненко по поводу вклада В. И. Шункова в сибиреведение писала: «В его работах была вскрыта социально-экономическая основа русской колонизации восточной окраины, доказан преимущественно земледельческий ее характер и тем самым опровергнуто ошибочное мнение о доминирующем значении военного момента на этапе вхождения Сибири в состав Российского государства» [12, с. 28]. (курсив мой. — А.З.). Авторы «Крестьянства Сибири в эпоху феодализма» утверждали, что «стихийное мирное заселение края сыграло решающую роль в присоединении его к Русскому государству» [30, с. 36]. Можно было бы привести еще немало подобных высказываний.

Но ведь вполне очевидно, что «завоевание» и «колонизация» (или «заселение») не антиподы, они явления разного  порядка, их нельзя уравнивать или противопоставлять, они вполне могут сосуществовать друг с другом. Земледельческая колонизация  территории сама по себе не может исключать  факта ее завоевания, заселение играет роль в освоении, но присоединение  в принципе может произойти и  без заселения, по крайней мере массового (пример Польши и Финляндии является тому доказательством).

Неясен  также вопрос: равнозначны ли понятия  «колонизация» и «освоение территории»? П. Ю. Черносвитов, например, недавно выдвинул интересную трактовку, согласно которой «освоение территории» это процесс, при котором приходящее на некую территорию население строит на ней автономную и в целом самодостаточную систему хозяйствования, направленную на удовлетворение потребностей данного населения, а «колонизация» — это процесс, при котором ресурсы территории (колонии) используются в первую очередь для снабжения метрополии [71, с. 123]. Таким образом, получается, что вряд ли правомерно употреблять понятия «колонизация» и «освоение» как синонимы, что до сих пор сплошь и рядом делается в литературе.

Много вопросов вызывает и тезис о добровольном присоединении, по-прежнему встречающийся  при описании присоединения ряда сибирских народов. Доказывая его, историки апеллируют к тому, что  эти народы (точнее их вожди) добровольно  приносили присягу (шерть) на верность русскому царю (кеты, томские татары, забайкальские буряты, алтайские племена и некоторые другие). Но факты показывают, что принесение подобных присяг вызывалось не искренним стремлением стать подданными России, а диктовалось либо стремлением предотвратить «вперед на себя посылки государевых ратных людей», либо надеждой на русскую помощь и защиту в борьбе с более сильными соседними племенами, либо желанием поучаствовать в русских походах с целью грабежа «немирных иноземцев».